Айни, Садриддин

Садриддин Айни
Садридди́н Саи́д-Муродзо́да - Садриддин Саидмуродович Саидмуродов (Айнӣ)
Псевдонимы:	Айни
Место рождения:	кишлак Сактари, Бухарский эмират; ныне Бухарская область Узбекистана
Место смерти:	Сталинабад, Таджикская ССР, СССР
Род деятельности:	прозаик, поэт
Жанр:	проза
Язык произведений:	таджикский
Премии:
Награды:

Садридди́н Айни́ (перс. صدرالدين عيني), тадж. Садриддин Айнӣ), настоящее имя Садридди́н Саи́д-Муродзо́да; 15 [27] апреля 1878, Сактари — 15 июля 1954, Сталинабад) — таджикский советский писатель, общественный деятель и учёный. Основоположник таджикской советской литературы. Лауреат Сталинской премии второй степени (1950).

Биография

Садриддин Айни родился в селе Сактар (ныне Гиждуванский район Бухарской области). Мать его происходила из села Махалаи Боло Шафирканского тумана (ныне Бухарской области Республики Узбекистан). Айни учился в бухарском медресе Кукельдаш, был близко знаком с видными бухарскими интеллектуалами, среди которых были Садри Зиё, домулла Икрамча и др. Садриддин Айни был участником движения просветителей — джадидов.

Принимал участие в установлении Советской власти в Бухаре. В советское время занимался в основном литературной деятельностью. Составил впервые антологию таджикского национального творчества «Образцы таджикской литературы».

С 14 апреля 1951 года — академик и первый президент Академии Наук Таджикской ССР. Депутат ВС СССР 3—4 созывов (с 1950 года).

Айни был в числе организаторов Самаркандского государственного университета в 1927 году, который тогда назывался академией.

Основные труды

Садриддин Айни кроме родного таджикского прекрасно знал узбекский язык и некоторые свои произведения писал на обоих языках. Он внес значительный вклад в литературу обоих народов.

Его основные труды: «Одина» (опубликован в 1924), «Дохунда» (опубликован в 1930), «Рабы» (1934), «Смерть ростовщика» (1939) «Воспоминания» («Бухара») (1949—1954). Повесть «Одина» считается началом новой таджикской литературы. Писатель Д. Икрами говорил «Все мы вышли из „Одины“..» «Дохунда» знаменует дальнейшее развитие автора в русле соцреализма. Если Одина пассивный герой, то Дохунда активный участник революции. «Рабы» — первый таджикский роман, рисующий жизнь Средней Азии от начала XIX века до 30-х годов XX века. В «Смерти ростовщика» создан колоритный образ ханжи и скряги Кори Ишкамба, сравнимый с Плюшкиным, Иудушкой Головлёвым, Гобсеком, и в то же время имеющий национальные таджикские черты. «Воспоминания» представляют по существу собрание новелл о детстве, юности автора и дают широкую картину жизни бухарского общества на рубеже веков. Они получили высокою оценку таких писателей, как Леонид Леонов, Константин Федин, а также в Иране. Высоко оценивали творчество устода также Самуил Маршак, Антанас Венцлова. Луи Арагон сравнивал его с Джеком Лондоном и Киплингом. На Каирской конференции писателей Азии и Африки 1962 году он поставлен в один ряд с такими классиками востока как Рабиндранат Тагор, Лу Синь, Таха Хусейн. Произведение Айни переведены на русский, украинский, белорусский, литовский, польский, чешский, французский, урду. Автор трудов по истории и литературе народов Средней Азии.

Работал над составлением антологии «Образцы таджикской литературы», включавшей в себя лучшие образцы поэзии, начиная от Рудаки и до начала XX века. Этим изданием Айни доказывал существование самостоятельной таджикской нации, её истории и культуры в своём споре с пантюркистами. Сам писатель говорил, что «произведение на основе исторических фактов сорвало завесу с происков и домогательств пантюркистов и наложило на них печать молчания…». На этой почве у него был конфликт с Файзуллой Ходжаевым.Пантюркизм имел в начале двадцатых годов поддержку сверху, так как СССР был заинтересован в хороших отношениях с кемалистской Турцией. Это не значит, что Айни не принял Советской власти. Хотя такие обвинения в его адрес и выдвигались, например Н. И. Бухариным.

Участник вскрытия гробницы Тамерлана в 1941 году, а также могилы основоположника классической поэзии фарси Рудаки. Встречался со Сталиным, Максимом Горьким, Якубом Коласом, Юлиусом Фучиком.

Садриддин Айни умер 15 июля 1954 года в Сталинабаде.

Награды и премии

• Сталинская премия второй степени (1950) — за книгу «Воспоминания» («Бухара»);
• Три ордена Ленина;
• Орден Трудового Красного Знамени;
• Заслуженный деятель науки Таджикской ССР;
• Почётный академик Академии наук Узбекской ССР;
• Звание «Герой Таджикистана»;
• Кавалер ордена «Буюк хизматлари учун» (Узбекистан).

Память

• Дом-музей Садриддина Айни в кишлаке Сактари (Гиждуванский район Бухарской области Узбекистана);
• Дом-музей Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан);
• Улица Садриддина Айни в Душанбе (Таджикистан)
• Улица Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан);
• Улица Айни в Бишкеке (Кыргызстан);
• Улица Садриддина Айни в Казани (Россия);
• Памятник Максиму Горькому и Садриддину Айни в Душанбе;
• Памятник Садриддину Айни в Самарканде (Узбекистан);
• В 1958 году и в 1968 году были выпущены почтовые марки СССР, посвященные Садриддину Айни;
• Портрет Садриддина Айни изображен на купюре достоинством 5 сомони 1999 года (валюта Республики Таджикистан);
• Бухарский областной узбекский театр музыкальной драмы и комедии носит имя Садриддина Айни;
• Самаркандский государственный педагогический институт носит имя Садриддина Айни;
• Айнинский район Согдийской области Таджикистана;
• Театр оперы и балета имени Садриддина Айни в[Душанбе;
• Таджикский государственный педагогический университет имени Садриддина Айни в Душанбе;
• Парк культуры и отдыха имени Садриддина Айни в Душанбе, где воздвигнут мавзолей Айни;
• Союзом писателей Таджикистана учреждена литературная премия имени Садриддина Айни;
• Самолёты Boeing 737 авиакомпании Таджикистана Somon Air носят имя Садриддина Айни;
• Некоторые школы на территории Таджикистана и Узбекистана носят имя Садриддина Айни.

Литература

• Писатели Таджикистана: (Декада таджикской литературы и искусства) / Автор-составитель М. Занд; Обложка художника М. И. Серебрянской; Союз писателей Таджикистана. — Сталинабад: Таджикгосиздат, 1957. — С. 5-10. — 88 с. — 5 000 экз. (обл.)
• Акобиров Ю., Харисов Ш. Садриддин Айни. — М.: Молодая гвардия, 1968. — 144 с. — (Жизнь замечательных людей). — 100 000 экз. (в пер.)
• Айни С. Одина. 1924.
• Айни С. Дохунда. 1930.
• Айни С. Воспоминания. (Бухара) 1954

Ссылки

• [www.portalus.ru/modules/travelling/rus_redme.php?do=users&id=genderrr Основоположник Таджикской Советской Литературы]
• [www.nfabel.org/sad/sad0056.php Попутные труды]
• [www.restinworld.ru/stories/uzbekistan/12565/1.html Айни и Самарканд]

Отрывок, характеризующий Айни, Садриддин

Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.