Абахай

Абахай<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Император Цин
1626 — 1643
Предшественник:	Айсиньгиоро Нурхаци
Преемник:	Айсиньгёро Фулинь
Рождение:	28 ноября 1592(1592-11-28)
Смерть:	21 сентября 1643(1643-09-21) (50 лет)
Отец:	Айсиньгиоро Нурхаци

Абахай (28 ноября 1592—21 сентября 1643), восьмой сын Нурхаци — основателя маньчжурского государства. Пока был жив отец, ходил с ним в военные походы; после смерти отца, не назначившего наследника, в сентябре 1626 года был избран великим ханом (то есть императором). Именно Абахай своим указом 1635 года повелел сменить название народа с чжурчжэней на маньчжуров: племена маньчжоу, хада, ула, ехэ и хойха подлежит считать единым государством — Маньчжоу, и что невежественные люди их называют чжушенями, но название чжушень относилось только к потомкам чаоморгеньских сибо.

Существует мнение, что имя Абахай — неверное: он никогда не упоминался под этим именем в маньчжурских и китайских источниках; предполагается, что оно основано на ошибке русского китаеведа В. В. Горского. Согласно другому мнению, имя Абахай выводится из монгольского Абакай — почётного имени, дававшегося младшим сыновьям монархов. Оно соответствует известному монгольскому титулу хунтайджи (в китаизированной форме хунтайцзи или хуантайцзи, под которым известен этот хан). «Абахай» может быть также частью девиза правления на маньчжурском языке (Абкай суре, или Тяньцун 天聰 — «Покорный Велению Неба»). Существует также мнение, что ханское имя Абахай — результат путаницы, так как в западных исследованиях под этим именем известна любимая наложница Нурхаци.

Биография

Укрепление маньчжурского государства

В начале XVII в. Маньчжурия, населённая различными тунгусо-маньчжурскими племенами, образовала самостоятельное государство под главенством кн. Нурхачу (Нурхаци) из клана Маньчжу, по имени которого и получила своё название. Одновременно с подчинением себе ближайших маньчжурских уделов, этот род вступил в борьбу с Китаем, где в то время царствовали императоры Минской династии. В несколько лет Нурхачу завоевал Ляодун, за исключением побережья Чжилийского залива (от берега моря до Иншаньских гор). Его сын Абахай, наследовавший ему в 1627 г., продолжил войну с Китаем с ещё большим успехом.

Абахай подчинил ещё остававшихся независимыми чжурчжэньских вождей. С 1629 года по начало 40-х годов XVII века Абахай совершил около десяти походов на соседние племена. При этом он продолжал строить маньчжурское государство: в 1629 году была введена китайская экзаменационная система для будущих чиновников и военачальников, организован Секретариат, ведущий государственное делопроизводство, а в 1631 году — система «шести ведомств», аналогичная существующей в то время в Китае. На ряд должностей были назначены китайские чиновники-перебежчики.

Он подчинил себе северную часть Маньчжурии, покорил зависимые от Китая монгольские княжества: Хорчин, Найман, Аохан, распространил своё влияние на земли чахаров, совершил удачный поход на Корею и предпринял смелый набег на Пекин, через Харахотунь и проход Сыфынь-коу в Великой стене. Китайской армии был нанесён чувствительный урон, и Абахай осадил столицу. Однако, опасаясь за свой тыл, он был вынужден снять осаду и возвратиться в Маньчжурию. После этого в течение нескольких лет он посылал сильные конные отряды, которые проникают вглубь Китая через проходы в Великой стене: Губейкоу, Душикоу, Нанькоу (Цзюйюн-гуань), Гуйхоу-чэнь и др. Сильные отряды доходили даже до Цзинаньфу и Янь-чжоу-ву.

Поход маньчжуров на Китай в 1627 году под руководством самого Абахая не дал ощутимых результатов. Поскольку Корея, как вассал Китая, всячески поддерживала династию Мин, маньчжуры вторглись в эту страну, начались массовые убийства и грабежи. Корейский ван был вынужден уступить силе, заключить мир с Маньчжоу, уплатить ему дань и наладить торговлю с победителями.

В связи с укреплением китайской обороны, для завоевания северного Китая нужно было обойти район Ляоси (часть Ляонина к западу от реки Ляо), а это было возможно только через южную Монголию. Абахай привлёк на свою сторону многих монгольских правителей и поддержал их в борьбе против Лигдэн-хана — правителя Чахара, пытавшегося восстановить империю Чингис-хана. В обмен на это Абахай обязал монгольских правителей участвовать в войне против Китая. Уже в 1629 году конница Абахая обошла крепости Ляоси с запада, прорвалась через Великую стену и оказалась у стен Пекина, где началась паника. С богатой добычей маньчжуры ушли назад.

Начало покорения Монголии и основание династии Цин

Присоединив к своим войскам монгольскую конницу, Абахай в 1632 году совершил поход против Чахара. Маньчжуро-монгольские войска захватили в плен и увели с собой большое число чахарцев, нанеся невосполнимый урон могуществу Лигдэн-хана. Начался массовый переход чахарских феодалов на сторону маньчжуров, достигший своего пика в 1634 году, когда Лигдэн-хан умер от оспы. После этого главы южномонгольских княжеств попросили Абахая принять титул монгольского великого хана (богдыхан). Кроме того, после разгрома Чахара родственники Лагдэн-хана передали ему печать (точное происхождение которой не установлено), о которой говорили, что это императорская печать династии Юань.

5 мая 1636 года Абахай дал своим династии и государству новое название — Цин (Чистое) — как противопоставление соседнему китайскому государству Мин (Светлое). К титулу «император» (хуанди) Абахай присоединил его монгольский аналог — титул «богдыхан». В связи с прошедшими изменениями был принят новый девиз правления — «Чундэ» («Накопленная благодать»).

В ноябре 1637 г. во главе стотысячной армии Абахай совершил поход в Корею, окончившейся заключением договора, по которому корейский ван отказался от союза с Китайской империей.

Подготовка к завоеванию Китая

В результате набегов маньчжуры выяснили, что, хотя вся горная полоса, прикрывающая провинцию Гирин с севера и запада, вполне проходима для войск, полного успеха здесь достигнуть нельзя, пока прибрежный участок (Ляоцзи), через который пролегает наиболее удобная дорога, не будет принадлежать маньчжурам, иначе китайские войска, в ней сосредоточенные, не перестанут угрожать тылу маньчжурской армии. С большими усилиями и потерями были взяты защищавшие Ляоцзи крепости: Бицзягань, Ташань, Синьшань, Сяолиньхэ, Суньшань и Цзиньчжоу. Оставалось овладеть Шаньхайгуанем. Китайская империя, раздираемая внутренними смутами, находилась на краю гибели, вспыхивали восстания. Один из мятежных вождей, Ли Цзычэн, собрав значительный отряд, овладел главными городами в бассейне Жёлтой реки, после чего двинулся на Пекин, который взял в 1643 г. без особых усилий. Минский император повесился на собственном поясе, и Ли Цзычэн стал правителем Небесной империи.

В то же время, северо-восточная часть провинции Гирин, где были сосредоточены преданные династии Мин войска, под началом опытного и энергичного полководца У Саньгуя, оставалась не завоёванной. Ли Цзычэн с одной стороны и Тайцзун — с другой, посылали У Саньгую самые лестные предложения. Последний предпочёл союз с маньчжурами с целью низвергнуть Ли Цзычэна и восстановить законный порядок в Китае. Он предоставил маньчжурской армии проход через Шаньхайгуань. Позже союзники разбили Ли Цзычэна, выступившего к ним навстречу, при Юнцинфу (1644 г.).

В 1637 году, после упорного сопротивления, Корея была вынуждена покориться, стать вассалом Цинской империи и разорвать отношения с Китаем.

С 1629 по 1643 года маньчжуры совершили с южномонгольского плацдарма восемь набегов на северный Китай. В итоге было взято и разорено более 150 городов, убито и ранено несколько миллионов человек.

В 1643 году Абахай умер. Его смерть была скоропостижной и породила слухи об отравлении. На цинский престол был возведён сын Абахая, шестилетний мальчик Фулинь с девизом правления «Шуньчжи». Ввиду его малолетства государством правили два князя-регента: его дяди Доргонь и Цзиргалан.

Семья

• отец: Нурхаци
• мать: императрица Монго из рода Ехэхара
• выдающиеся супруги:

1. Императрица Сяодуаньвэнь (孝端文皇后), личное имя — Джэрджэр, дочь Манджушри-нойона из монгольского рода Борджигин
2. Императрица Сяочжуанвэнь (孝莊文皇后), личное имя — Бумбутай, дочь Дзайсан-нойона из монгольского рода Борджигин
3. Супруга Чэнь, личное имя — Хэланьцзу, дочь Дзайсан-нойона из монгольского рода Борджигин

• сыновья:

1. Хаогэ (1609—1648)
2. Логэ (1611—1621)
3. Гэбохуэй или Лобохуэй (1611—1617)
4. Ебушу (1627—1690)
5. Сосэ (1628—1655)
6. Гаосэ (1637—1670)
7. Чаншу (1637—1699)
8. рано умерший восьмой сын (1637—1638)
9. Фулинь (1638—1661)
10. Таосэ (1639—1695)
11. Бомбогор (1642—1656)

• четырнадцать дочерей

Литература

• Абахай // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Непомнин О. Е. [www.vostlit.ru/KartNotSerial/kart126.htm История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века]. — М.: Восточная литература, 2005. — ISBN 5-02-018400-4
• Паркер Э. Г. (англ.) Китай, его история, политика и торговля. — СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1903.
• Гатапов А. С. Абахай // Монгольская историческая энциклопедия. — Улан-Удэ, 2015. — С. 6 - 8. — 688 с. — ISBN 978-5-91121-128-8.

Отрывок, характеризующий Абахай

В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.