Айсиньгиоро Амин
| Айсиньгиоро мин 阿敏 | ||
| ||
|---|---|---|
| 1616 — 1630 | ||
| Преемник: | Цзиргалан | |
| Рождение: | 1585 | |
| Смерть: | 28 декабря 1640 | |
| Род: | Айсин Гёро | |
| Отец: | Шурхаци | |
Айсиньгиоро Амин (阿敏, 1585 — 28 декабря 1640) — маньчжурский бэйлэ (князь) и военачальник в первые годы династии Цин.
Биография
Представитель маньчжурского императорского рода Айсин Гёро. Второй сын Шурхаци (1564—1611), младшего брата и соратника Нурхаци, основателя маньчжурского государства.
В 1608 и 1613 годах Амин сыграл важную роль в военных кампания своего дяди Нурхаци против хулуньского племенного союза, а именно против племён Буянтай и Ула. Вначале Амин носил звание тайджи.
В 1616 году Нурхаци, принявший ханский тилул, включил своего племянника Амина в состав совета четырёх старших бэйлэ. Амин получил от дяди звание второго бэйлэ и получил под своё командование голубое знамя. В начале 1619 года бэйлэ Амин участвовал в разгроме минской армии в битве под Сарху. В 1621 году он храбро сражался во время взятия городов Шэньян и Ляоян.
В 1626 году после смерти Нурхаци и вступления на ханский престол его восьмого сына Абахая бэйлэ Амин вместе с двумя другими старшими бэйлэ, Дайсанем и Мангултаем, стал управлять совместно с Абахаем.
Корейская кампания
В 1627 году по приказу Абахая Амин возглавил военный поход на Корею. В конце февраля 30-тысячная маньчжурская армия переправилась через р. Амноккан и вторглась на территорию Кореи, вассала Минской империи[1]. Корейцы не успели подготовиться к отражению вторжения[1]. Маньчжуры быстро захватили крепости Ыйджу, Нынхан, Анджу и Пхеньян[1]. На 12-й день после начала войны маньчжурская армия вышла к Пхёнсану[1]. Корейский ван Инджо с женами и двором бежал из Сеула на остров Канхвадо. Вскоре Инджло отправил своего младшего брата на переговоры в лагерь Амина[2]. Ван Кореи признал себя вассалом маньчжурского хана Абахая. В апреле 1627 года между ними были заключен «братский союз»[3]. Абахай обязался не нападать на Сеул и после вступления мирного договора в силу вывести свои войска из Кореи[3]. Корейский ван соглашался не оказывать военной помощи Минскому Китаю и обязывался осенью и зимой отправлять «ежегодную дачь» маньчжурского хану Абахаю[3].
Во время корейской кампании главнокомандующий Амин конфликтовал со своими помощниками, Цзиргаланом, Додо и Иото. Эти маньчжурские князья подписали отдельный договор с корейским ваном. Разгневанный Амин отдал Пхеньян на трёхдневное разграбление маньчжурской армии.
Опала и заключение
В 1629 году во время похода Абахая на Минский Китай Амин был им оставлен в Мукдене в качестве регента. В апреле 1630 года после возвращения Абахая из Китая бэйлэ Амин был отправлен в на китайскую границу, чтобы охранять четыре города, которые были недавно захвачены маньчжурами. 6 мая Амин прибыл на место, но вскоре потерпел ряд поражений от минской армии в нескольких боях. 22 июня 1630 года минская армия подошла к ставке Амина, откуда он со своим войском поспешно отступил, грабя и убивая местных жителей. После его прибытия в Мукден в июле 1630 года бэйлэ Амин был арестован по приказу Абахая и обвинен в поражении. Совет князей осудил его на смерть по шестнадцати пунктам, но Абахай вмешался и приговорил его к лишению свободы. В 1640 году после десятилетнего заключения Амин скончался в темнице.
После ареста Амина Абахай укрепить свою власть над остальными маньчжурскими князьями, четырьмя старшими бэйлэ. Голубое знамя, которое ранее возглавлял Амин, было передано его младшему брату Цзиргалану, преданному стороннику Абахая.
Напишите отзыв о статье "Айсиньгиоро Амин"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Кычанов Е. И. «Абахай», Изд-во «Наука», Новосибирск, 1986 г. ст. 38
- ↑ Кычанов Е. И. «Абахай», Изд-во «Наука», Новосибирск, 1986 г. ст. 39
- ↑ 1 2 3 Кычанов Е. И. «Абахай», Изд-во «Наука», Новосибирск, 1986 г. ст. 40
Источники
- Кычанов Е. И. Абахай. — Новосибирск: изд-во «Наука», 1986. — 147 с. — 40 000 экз.
Отрывок, характеризующий Айсиньгиоро Амин
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.
12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
