Шуньчжи

Айсиньгёро Фулинь<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Император Китая из династии Цин
25 апреля 1644 — 18 февраля 1661
Предшественник:	основание династии
Преемник:	Айсингёро Сюанье
Рождение:	15 марта 1638(1638-03-15) Манчжурия
Смерть:	18 февраля 1661(1661-02-18) (22 года) Пекин, Китай
Место погребения:	Гробницы Восточной Цин
Род:	Цин
Отец:	Айсиньгиоро Абахай
Мать:	Сяочжуан
Дети:	сын: Айсингёро Сюанье

Айсиньгёро Фулинь (15 марта 1638 — 18 февраля 1661), третий маньчжурский император династии Цин с девизом правления «Шуньчжи» (Благоприятное правление) (1643—1661), личное имя — Фулинь, посмертное храмовое имя — «Ши-цзу».

Воцарение

Отец Фулиня — хан Абахай — умер в сентябре 1643 года, поэтому император Шуньчжи был возведён на престол в пятилетнем возрасте. Реальную власть взяли в руки его родственники и соперники в борьбе за престол — князья Доргонь и Цзиргалан, назначенные принцами-регентами. Талантливый полководец и волевой, умный политик Доргонь (титул — «князь Жуй») вскоре забрал себе основные рычаги власти, а в 1644 году понизил соперника до звания «регент-помощник», став фактическим правителем государства.

Завоевание Китая

В Китае с 1628 года бушевала крестьянская война. Руководитель повстанцев — Ли Цзычэн — разбил все посылавшиеся против него правительственные войска, взял Пекин и провозгласил создание нового государства «Да Шунь». Единственной военной силой разваливавшейся династии Мин оставалась «Восточная армия» У Саньгуя, стоявшая против маньчжуров и прикрывавшая проходы в Великой стене. Желая избежать кровопролития, совет повстанческих вождей в Пекине предложил У Саньгую признать новую власть и династию государства Да Шунь.

У Саньгуй увидел свой шанс: если бы он разгромил повстанцев, то стал бы регентом при малолетнем императоре династии Мин. Но для этого требовалось договориться с маньчжурами, и У Саньгуй сам примчался в ставку Доргоня. Его встретили как желанного союзника. 27 мая 1644 года у Великой стены состоялось генеральное сражение, в котором участвовало до 400 тысяч человек. Доргонь приказал У Саньгую бросить в бой все его силы, чтобы измотать крестьянскую армию. В решающий момент боя из-за рядов армии У Саньгуя, огибая её правый фланг, на поле появилась маньчжурская конница Доргоня, стремительно врезавшаяся в боевые порядки повстанцев. Неожиданный и сильнейший удар свежих сил многочисленной кавалерии смял ряды крестьянской армии. После короткой схватки с маньчжурами она дрогнула, начала отходить и вскоре обратилась в бегство.

В самый последний момент Доргонь не разрешил У Саньгую даже подойти к Пекину, а приказал, обойдя столицу, спешно преследовать армию Ли Цзычэна, покинувшего Пекин. Сам же регент с частью «знамённых» войск без лишнего шума 6 июня проник в Запретный город. С подходом новых «знамённых» войск маньчжуры установили власть над всей столицей, стали скапливаться во Внутреннем городе, выселяя оттуда китайцев и усиливая повсюду охрану. Всем жителям Пекина было приказано обрить головы и оставить косу на макушке, что означало подданство государству Цин. Доргонь объявил, что столица последнего переносится в Пекин.

Через несколько месяцев Фулиня привезли в Пекин, и 30 октября 1644 года повторно провозгласили императором. Китайский престол был просто упразднён: маньчжурский император Фулинь не взошёл на китайский трон, а превратил Китай в составную часть Цинской империи, уже находясь на маньчжурском престоле. Доргонь объявил о благоволении к бывшим чиновникам и военачальникам династии Мин. Тем из них, кто признавал и поддерживал власть Цин, давались чины и звания в новом государственном аппарате. Всех прочих призывали поддержать новую династию в целях общей борьбы с повстанцами. Землевладельцам и купечеству гарантировалась защита. Всем, кто раскается, покинет лагерь «разбойников» и перестанет их поддерживать, было обещано прощение. Крестьянам обещали снижение налогов. Сельскому и городскому населению маньчжурский регент сулил покой и порядок.

Эта гибкая политика и умелая пропаганда возымели успех в северных провинциях — зоне Крестьянской войны 1628—1647 годов. По своей исконной религии Доргонь и его окружение были шаманистами, однако с момента вторжения в Китай сразу же объявили себя рьяными сторонниками и защитниками конфуцианства, стремясь тем самым привлечь на свою сторону минских чиновников, шэньши, помещиков, интеллигенцию и простой народ.

В целом завоевание Северного Китая прошло для государства Цин малой кровью. Войска У Саньгуя, Шан Кэси и других полководцев-китайцев здесь встречали самое благожелательное отношение, прежде всего со стороны чиновников, шэньши, помещиков и вообще богатых людей. Помещичьи дружины, отряды сельской самообороны во главе с землевладельцами и шэньши всячески помогали полководцам и «знамённым» войскам бороться с «разбойниками» и наводить «порядок и спокойствие» в своих уездах, округах и областях.

Обосновавшись в Северном Китае, новая династия оставила в неприкосновенности минские ставки основных налогов, но отменила введённые в конце Мин три дополнительных налога: «ляодунский», «карательный» и «налог для обучения войск». Этим маньчжуры в той или иной степени купили нейтралитет со стороны крестьянства и помещиков. Последние за пределами столичной провинции получили гарантии неприкосновенности своих владений. На этой основе стал складываться союз маньчжурских и китайских феодалов, в массе своей сохранивших земли, чины, звания и должности либо получивших новые посты в цинском государственном аппарате.

В 1645—1647 годах под власть империи Цин перешла основная территория Китая южнее реки Янцзы. Китайское государство сузилось до территории провинций провинции Гуанси, Гуйчжоу и Юньнань, остававшихся под контролем династии Мин.

В 1648—1649 годах произошло массовое восстание против власти завоевателей. Два полководца из числа китайцев-предателей — Цзинь Шэнхуань и Ли Чэндун, считая себя обделёнными, восстали против маньчжуров и перешли на сторону империи Мин вместе со своими армиями. Во многих районах Северо-Западного и Южного Китая началось массовое движение против власти завоевателей. Под властью династии Цин осталось всего восемь провинций, но и на их территории разгоралась антиманьчжурская борьба. Однако антицинские силы никак не могли объединиться и действовать сообща, каждый полководец и политик поступал по собственному усмотрению, на свой страх и риск, каждый преследовал свои цели.

В критический период военного и политического перелома 1648—1649 годов правительство Доргоня приняло действенные меры для удержания завоёванных китайских провинций в рамках государства Цин. Это позволило цинским войскам перейти от отступления и обороны к активным действиям. Ликвидировав в 1649 году самые крупные очаги сопротивления на территории к северу от Янцзы, Доргонь двинул освободившиеся крупные силы в южные провинции. В 1650 году рухнули последние остатки империи Мин, сопротивление манчжурам оказывали лишь крестьянские повстанческие государства в Западном Китае. После внезапной смерти Доргоня в 1650 году крупные военные действия прекратились до весны 1652 года.

В 1652 году повстанческие армии перешли в контрнаступление в Южном Китае, и почти четыре года цинские военачальники ничего не могли поделать с их дисциплинированными и грозными армиями, хотя и имели численное превосходство. Измотанные более чем десятилетней войной, цинские войска не могли сломить силы сопротивления, а те не имели возможности для массированного наступления. В итоге на ряд лет установилось стратегическое равновесие сил.

Бросив в наступление в конце 1654 — начале 1655 годов огромные воинские силы, в том числе и армии китайских «трёх князей-данников», маньчжурам удалось осуществить перелом и перейти в контрнаступление. В ходе упорных и ожесточённых боёв в течение нескольких лет силы сопротивления были уничтожены.

На десять лет — с 1663 по 1673 годы — в завоёванной стране наступило затишье, во многих местах напоминавшее кладбищенскую тишину. Десятки ранее густонаселённых торгово-ремесленных городов лежали в развалинах. Множество мастерских и мануфактур было разрушено. На больших пространствах опустели деревни, а поля лежали заброщенными. Массовое истребление гражданского населения должно было, по мысли маньчжурских правителей, вселять ужас перед завоевателями, парализуя любую попытку неповиновения. В некоторых городах среднего масштаба население было почти полностью уничтожено или бежало. Многие волости, уезды и округа обезлюдели.

Цинская империя и Россия

Во время борьбы цинов с минскими лоялистами за контроль над Китаем, на север Маньчжурии — на Амур и в низовья Сунгари — проникли отряды русских казаков под руководством Ерофея Хабарова, Онуфрия Степанова-Кузнеца и др., и принялись собирать дань с проживающих там дауров и дючеров, несмотря на то что те заявляли, что они уже платят дань цинскому императору Шуньчжи (который стал от них известен русским как «богдойский царь Шамшакан»). «Погром», учинённый казаками над дючерами, заставил их просить цинские власти о помощи, и 24 марта 1652 г. зимовье Хабарова («Ачанский городок», по-видимому, в районе современного Хабаровска) было атаковано маньчжурскими силами, прибывшими из Нингуты под руководством маньчжурского генерала, известного русским как «князь Исиней». Хотя эта атака оказалась неудачной для маньчжуров, в 1658 г. маньчжурско-корейскому флоту из 40 судов под командованием Сарудая (он же Шархода; Sarhuda) удалось разгромить Онуфрия Степанова на Амуре у устья Сунгари, уничтожив или захватив 10 из 11 его судов, что привело к прекращению на некоторое время появления русских на среднем Амуре.

В 1654 году для установления дипломатических отношений прибыло посольство Русского Царства возглавляемое послом Фёдором Байковым. По своей гордости он отказался выполнить оскорбительный для русских обряд Коутоу. Это вызвало недоумение у императора, так как западные посланники не отказывались от выполнения этого обряда. Однако данный обряд был похож на традиционный монгольский обряд, выполняемый ранее русскими как вассалами Орды, и память об этом обряде ещё была жива в памяти народа, поэтому он был неприемлем. Это привело к тому, что в 1658 году посольство уехало ни с чем, оскорбив самолюбие императора, а Цинская империя напала на Албазинское воеводство Русского царства и заставила казаков оставить Кумранский острог.

Конец правления

В последние годы своего правления Фулинь оказался в руках могущественной клики евнухов, число которых при дворе превысило пять тысяч. Они активно вмешивались в дела правления и занимали высокие государственные должности, потеснив у кормила власти маньчжурских князей. Накануне смерти Фулиня в 1661 году императором был провозглашён его второй сын — семилетний Сюанье. Умирающий богдохан создал регентство из четырёх человек во главе с князем Обоем (Аобай) они должны были править страной до совершеннолетия Сюанье. Регенты и маньчжурская аристократия немедленно отстранили от дел и разгромили клику евнухов, казнив её главу У Ляньфу.

Литература

• Непомнин О. Е. История Китая: эпоха Цин. XVII — начало XX века. — М.: Восточная литература, 2005. — 712 с. — ISBN 5-02-018400-4

Отрывок, характеризующий Шуньчжи

– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.