Айсиньгёро Цзайфэн

Айсиньгёро Цзайфэн кит. 爱新觉罗·载灃<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Регент Цинской империи
2 декабря 1908 — 6 декабря 1911
Монарх:	Пу И
Предшественник:	Цыси
Преемник:	Лунъюй
Рождение:	12 февраля 1883(1883-02-12) Пекин, империя Цин
Смерть:	3 февраля 1951(1951-02-03) (67 лет) Пекин, КНР
Род:	Айсин Гёро
Отец:	Айсиньгёро Исюань
Мать:	Лингия
Дети:	сыновья: Пу И, Пуцзе, Пужэнь

Айсиньгёро Цзайфэн (кит. 爱新觉罗·载灃; 12 февраля 1883 — 3 февраля 1951) по прозвищу Июнь (кит. 亦雲), по прозванию Шупи (кит. 書癖) — представитель маньчжурского клана Айсин Гёро, правитель Китая в 1908—1911 годах (в качестве регента при малолетнем сыне Пуи).

Детство

Цзайфэн был вторым из выживших сыновей Исюаня, 7-го сына императора Мяньнина, правившего под девизом «Даогуан». Матерью его была 2-я наложница Исюаня, которая была китаянкой из семьи Лю, но после принятия в маньчжурскую семью сменила фамилию на маньчжурскую «Лингия».

Цзайфэн родился в Пекине. Когда в 1875 году вдовствующая императрица Цыси решила, что новым императором будет его старший брат Цзайтянь, то данная ветвь императорской фамилии получила самый высокий статус. В январе 1891 года умер Исюань, и Цзайфэн унаследовал его титул «великий князь Чунь» (кит. 醇亲王). Когда в 1900 году иностранные войска взяли Пекин, то его невеста покончила жизнь самоубийством.

Государственная служба

В начале 1901 года бежавший в Сиань императорский двор отдал в его руки власть над всеми вооружёнными силами. В июне этого же года по настоянию иностранных держав, предпочитавших брата популярного на Западе императора прочим представителям правящего клана, 18-летний великий князь Чунь стал чрезвычайным и полномочным представителем цинского императорского двора по передаче извинений германскому императору за убийство германского дипломата Кеттлера в самом начале восстания ихэтуаней. Отправившись в путешествие в июле, в сентябре Цзайфэн встретился в Берлине с Вильгельмом II, а затем посетил ряд европейских стран, после чего вернулся в Китай. Он был одним из первых членов маньчжурской императорской семьи, побывавших за границей.

Цыси была удовлетворена тем, как он справился со своей миссией, и в следующем году он был назначен на ряд важных постов в Пекине. Однако при этом Цыси не нравилось то, что Цзайфэну симпатизируют иностранные державы, и чтобы устранить потенциальную угрозу, она женила его на Юлань — дочери маньчжурского генерала Жунлу, который был в весьма близких отношениях с Цыси. Этот брак привязал Цзайфэна к Цыси, и когда в 1906 году у него родился сын Пуи, то Пуи стал ближайшим кандидатом на престол.

Регентство

14 ноября 1908 года умер император Айсиньгёро Цзайтянь, правивший под девизом «Гуансюй». В тот же день Цыси издала эдикт, согласно которому новым императором становился старший сын Цзайфэна — Пуи. Сам 25-летний Цзайфэн стал регентом при своём сыне. На следующий день умерла сама Цыси.

Первой заботой регента стало преследование генерала Юань Шикая, который предал императора — брата Цзайфэна — и поддержал Жунлу во время кровавого завершения «Ста дней реформ» в 1898 году. Цзайфэн отказался от первоначального варианта убийства Юань Шикая, но сместил его со всех постов и отправил в родную деревню в провинции Хэнань под предлогом необходимости лечения болезни ног.

Следующие три года регент пытался проводить политические и экономические реформы, однако его неопытность привела к тому, что китайская чиновничья бюрократия на местах стала менее зависимой от столицы; позиции маньчжуров в провинции оказались подорванными. Стремясь поддержать конституционные и реформаторские иллюзии у оппозиции, он официально побещал созвать парламент в 1916 году, а в 1909 году организовать выборы в провинциальные совещательные комитеты. Выборы были двухступенчатыми и проводились на основе строжайшего избирательного ценза. В целом по стране в выборах участвовали лишь около 2 миллионов человек из 420 миллионов жителей Китая. Комитеты могли обсуждать только сугубо местные вопросы, не касаясь политических и законодательных тем. Осенью 1910 года в Пекине открылась Совещательная палата — своего рода «предпарламент».

8 мая 1911 года Высший совет был заменён Имперским кабинетом, который возглавил Икуан. Это вызвало возмущение конституционалистов, ибо Кабинет был неподотчётен Совещательной палате, и при этом большинство в нём составляли маньчжуры. На следующий день правительство объявило о национализации частной акционерной компанию по строительству Хугуанских железных дорог (это был гигантский проект создания китайцами железной дороги Чэнду-Ханькоу-Гуанчжоу), что ударило по миллионам налогоплательщиков в четырёх провинциях. На местах начались беспорядки. Началось Сычуаньское восстание, которое, хотя и оказалось подавленным, резко усилило антиманьчжурские настроения по всей стране.

10 октября 1911 года произошло Учанское восстание, с которого началась Синьхайская революция. Двор был вынужден обратиться за помощью к Юань Шикаю: хоть его и ненавидели, но он был единственным человеком, способным справиться с революцией. 2 ноября генерал был назначен премьер-министром с правом командования действующей армией. 16 ноября Юань Шикай сформировал своё правительство и предложил сотрудничество республиканскому Югу. Не имеющий теперь никакой реальной власти Цзайфэн был отстранён с поста регента 6 декабря 1911 года, и заменён своей сводной сестрой Лунъюй (слабой и безвольной женщиной). Придя в тот день домой, он сказал: «Теперь я, наконец, дома с семьёй, и могу позаботиться о детях».

Жизнь после падения империи Цин

Став частным лицом, Цзайфэн продолжал пользоваться уважением. Республиканцы оценили его мирную передачу власти, что резко контрастировало с поведением Юань Шикая и прочих милитаристов. Когда в сентябре 1912 года Сунь Ятсен был в Пекине, то специально нанёс визит Цзайфэну, в ходе которого Цзайфэн формально признал Китайскую республику.

После смерти императрицы Лунъюй в 1913 году Цзайфэн стал главой небольшого императорского двора, действовавшего вокруг не имеющего власти императора Пуи вплоть до изгнания последнего из Запретного города в 1924 году. Когда в 1917 году генерал Чжан Сюнь на краткое время восстановил в Китае монархию, то Цзайфэн не сыграл никакой значительной роли, так как лозунгом Чжан Сюня было «не позволять родственникам императора участвовать в управлении».

До 1928 году Цзайфэн жил в Пекине в своём дворце — «Северной резиденции». Он удалился от политической жизни, и проводил время в своей богатой библиотеке, читая исторические книги и новые журналы. Вскоре после 1911 года из-за разногласий с женой он женился на наложнице, от которой имел несколько детей. Его первая жена Юлань (мать Пуи) покончила жизнь самоубийством в 1921 году после скандала при «императорском дворе».

В 1928 году Цзайфэн переехал в Тяньцзинь, где жил на территории Британской и Японской концессий. В августе 1939 года, когда Тяньцзинь пострадал от наводнения, он вернулся в Северную резиденцию в Пекин. Ему не нравилась идея создания государства Маньчжоу-го под японским протекторатом, и он предостерегал своего сына Пуи, но тот не слушал отца. Когда Пуи стал императором Маньчжоу-диго, то Цзайфэн трижды бывал у него с визитом, но отказался принимать участие в каких-либо делах этого «государства». Пуи хотел, чтобы отец жил поближе к нему, где-нибудь в Маньчжоу-диго, но Цзайфэн под предлогом болезни вернулся в Пекин. По окончании Второй мировой войны, когда гоминьдановцы вернули себе контроль над Пекином, он получил письмо с выражением признательности от местных властей за его позицию в годы японской оккупации.

Когда коммунисты установили в 1949 году контроль над материковой частью Китая, уважение его особе сохранилось. Из-за финансовых проблем он продал Северную резиденцию правительству, после чего, в знак признательности за хорошее к нему отношение, он подарил свою библиотеку и свою коллекцию произведений искусства Пекинскому университету. В 1950 году он пожертвовал деньги на помощь жертвам ужасного наводнения на реке Хуайхэ. После начала Корейской войны он участвовал в сборе средств на военные нужды.

Айсиньгёро Цзайфэн скончался в Пекине 3 февраля 1951 года. Сегодня в Пекине живут многие его потомки. Часть из них сменила маньчжурскую фамилию Айсиньгёро на китайскую фамилию Цзинь (которая имеет то же самое значение — «золото»).

Семья и дети

Основная жена Юлань:

• сын Пуи (1906—1967), сменил имя на Пу Хаожань.
• сын Пуцзе (1907—1994), сменил имя на Пу Цзюньчжи.
• дочь Юньин (1909—1925), вышла замуж за Гобуло Жунгэня, детей не было.
• дочь Юньхэ (1911—2001), сменила имя на Цзинь Синьжу, вышла замуж за Чжэн Гуанъюаня, родила сына и трёх дочерей.
• дочь Юньин (1913—1992), сменила имя на Цзинь Жуйсю, вышла замуж за Гобуло Жуньлу, родила двух сыновей и дочь.

Наложница Дэн:

• дочь Юньсянь (1914—2003), сменила имя на Цзинь Юньсянь, вышла замуж за Чжао Цифаня, родила близнецов — сына и дочь.
• сын Пуци (1915—1918), не дожил до трёх лет.
• дочь Юньсинь (1917—1998), сменила имя на Цзинь Жуйцзи, вышла замуж за Вань Цзяси, родила трёх сыновей и дочь.
• сын Пужэнь (1918—2015), сменил имя на Цзинь Ючжи, женился на Цзинь Ютин, имеет трёх сыновей и двух дочерей.
• дочь Юньюй (1919—1982), сменила имя на Пу Юньюй, вышла замуж за японца, родила сына и четырёх дочерей.
• дочь Юньхуань (1921—2004), сменила имя на Цзинь Чжицзянь, вышла замуж за Цяо Хунчжи, родила двух сыновей и дочь.

Отрывок, характеризующий Айсиньгёро Цзайфэн

Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.