Ай Вэйвэй

Ай Вэйвэй
в 2007 году
Дата рождения:	28 августа 1957(1957-08-28) (66 лет)
Место рождения:	Пекин, Китай
Жанр:	скульптура, инсталляция, архитектурные объекты
Стиль:	концептуальное искусство
Работы на Викискладе

Ай Вэйвэй (кит. 艾未未; 28 августа 1957, Пекин, Китай) — китайский современный художник и архитектор, куратор и критик, основатель и директор «China Art Archive & Warehouse». В рейтинге за 2011 год «Сто самых влиятельных персон в арт-мире», составляемом журналом «ArtReview», Ай Вэйвэй занял первое место. По версии журнала «Time», он занимает 24-ю строчку в списке самых влиятельных людей мира.

Биография

Родился 28 августа 1957 года в Пекине, (Китай). Отец художника — выдающийся китайский поэт Ай Цин (Ai Qing, 1910—1996), с конца пятидесятых содержавшийся в ссылке и не печатавшийся до реабилитации в 1978 году. В течение шестнадцати лет работой Ай Цина была чистка деревенских общественных туалетов. «Он и меня этому научил, — вспоминал Ай Вэйвэй. — Он был великим мыслителем. Его туалеты сверкали чистотой, он превращал их в произведение искусства, в подобие музея».

С 1958 по 1978 год Ай Вэйвэй жил в Синьцзяне. В 1978 году поступил в Пекинскую киноакадемию, где обучался анимации. Стал в 1980 году одним из основателей арт-группы «Звёзды».

В 1981 году бежал в США, опасаясь преследования со стороны властей. В 1982 году поступил в нью-йоркскую Школу дизайна «Парсонс» (Новая школа (Нью-Йорк)). С 1981 по 1993 год жил в США, преимущественно в Нью-Йорке. Наибольшее впечатление на Вэйвэя в США произвели поп-арт и концептуализм.

В 1993 году вернулся в Китай из-за болезни отца. В 1994 году основал «China Art Archives and Warehouse» в Пекине. В 2003 году стал специальным экспертом по дизайну национального олимпийского стадиона олимпийских игр 2008, в сотрудничестве с Herzog & de Meuron. Живёт и работает в Пекине, Китай.

Предпринял собственное расследование обстоятельств Сычуаньского землетрясения 2008 года. Публиковал в своем блоге не попавшие в официальную статистику имена погибших детей и сведения о коррупции в строительном бизнесе, вследствие которой в первые минуты катастрофы разрушились десятки плохо построенных школ. Ай Вэйвэй был жестоко избит полицией за то, что попытался выступить на суде в поддержку обличавшего сычуаньскую администрацию правозащитника.

Вэйвэю запрещено покидать Китай, а его мастерская в Шанхае снесена по распоряжению местных властей. В 2011 году в пекинском Центре современного искусства Улленса (UCCA) отменили проведение первой в стране крупной ретроспективы Вэйвэя.

В марте 2011 года было объявлено о переезде Вэйвэя в Берлин в связи с политическими репрессиями.

Арест и заключение

3 апреля 2011 года в пекинском аэропорту перед посадкой в самолет, на котором Ай Вэйвэй собирался вылететь в Гонконг, художник был арестован двумя полицейскими, которые заявили сопровождавшим Ай Вэйвэя, что у художника появились «другие дела» и он никуда не полетит. Также на время обысков на несколько часов были задержаны жена художника Лю Цин и восемь его сотрудников, были обысканы дом, студия и галерея художника. Полиция изъяла компьютеры и другие цифровые устройства. С 4 апреля запросы с именем художника в китайских интернет-поисковиках были заблокированы.

С требованием освободить Ай Вэйвэя 4 апреля выступили представители мирового арт-сообщества, среди которых директор Галереи Тейт Николас Серота, скульпторы Энтони Гормли и Аниш Капур, близкий друг Ай Вэйвэя Олафур Элиассон. 5 апреля США потребовали от Китая немедленно освободить художника и диссидента Ай Вэйвэя.

Официальное заявление появилось лишь 7 апреля 2011 года: государственное информагентство «Синьхуа» обнародовало сообщение о том, что «Ай Вэйвэй находится под законным следствием и подозревается в неких экономических преступлениях». Уже после освобождения Вэйвея появится информация, что власти «рассматривали даже возможность обвинить его в двоеженстве».

Музей Гуггенхайма создал онлайн-петицию с призывом освободить Ай Вэйвэя. Эту инициативу поддержали также нью-йоркский Музей современного искусства (MoMA), Лос-анджелесский музей искусства, Институт искусств Миннеаполиса и мн. другие. На 12 мая 2011 года эту петицию подписали боле 130 000 человек.

17 апреля 2011 года в поддержку арестованного художника была проведена Всемирная акция «1001 стул для Ай Вэйвэя». В ходе акции люди будут приходить со своими стульями к посольствам Китая в мировых столицах (Нью-Йорк, Стокгольм, Лондон, Париж, Бостон, Берлин, Афины, Москва и др.) и в течение часа будут молча сидеть перед зданиями посольств.

19 апреля 2011 года со статьёй в защиту Ай Вэйвэя в газете «The New York Times» выступил знаменитый писатель Салман Рушди.

23 апреля 2011 года на улицы Гонконга в поддержку Ая Вэйвэя вышли больше тысячи протестующих. На стенах зданий Гонконга начали появляться портреты Ая, выполненные неизвестными уличными художниками, которых уже ищет полиция.

В начале мая 2011 года в поддежку Ай Вэйвэя с официальным заявлением выступили Фонд Энди Уорхола и Фонд Роберта Раушенберга.

10 мая 2011 года в парижском Grand Palais британский скульптор Аниш Капур презентовал новую экспозицию «Левиафан», занимающую площадь 13 500 кв.м. Своё творение с четырьмя куполами, 90 метров в длину и 45 в высоту, напоминающее футуристический дирижабль, Капур посвятил Ай Вэйвэю. Более того, Аниш Капур предложил в знак протеста закрыть все музеи и галереи мира на один день.

В мае 2011 года английская ежедневная газета «The Times» начала кампанию солидарности с Ай Вэйвэем. Газета начала публиковать заявления известных людей с требованиями немедленного освобождения художника из заключения. Одними из первых стали Дэмиен Херст и Аниш Капур. Начало этой кампании было отмечено акцией: художники Аниш Капур и Корнелия Паркер лично отнесли к квартире премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона на Даунинг-стрит, 10 большой портрет Вэйвэя с множеством подписей членов британского художественного сообщества.

В июне 2011 года британский скульптор Аниш Капур заявил об отмене своей выставки в Национальном музее Китая в Пекине, запланированной на 2012 год в рамках фестиваля «Британия сейчас».

22 июня 2011 года был освобождён с формулировкой «как признавший свою вину и по состоянию здоровья». Сторонники Вэйвея считают, что Пекин попытался «сохранить лицо» в канун начинающихся в ближайшие дни визитов премьера Госсовета КНР Вэнь Цзябао в Берлин, Лондон и Будапешт.

Творчество

Искусство Ай Вэйвэя формально часто опирается на утопические амбиции «нового мира» конструктивизма. При этом, художник создает тонкие политические произведения, которые занимают критическую позицию в отношении радикальных изменений, происходящих в Китае. Эклектичная и энергичная деятельность Ай Вэйвэя охватывает широкое поле в области искусства и культуры — от кураторской деятельности и руководства «China Art Archive & Warehouse» до работы архитектора-консультанта «Птичьего гнезда» (олимпийского стадиона в Пекине), при этом художник активно выставляется по всему миру. Название его компании — «Fake Design» напоминает о репутации Китая как страны подделок. Но Ай Вэйвэю оно нравится также потому, что китайское произношение звучит как английское ругательство.

Ай Вэйвэй был основателем и членом группы художников, которые называли себя «Xing Xing» или «Звезды». В 1979 художники выставили их работы на тротуаре перед художественным музеем в Пекине. Полиция закрыла выставку на второй день.

После возвращения в Китай в 1993 Ай Вэйвэй обратился к элементам традиционной китайской культуры в своем творчестве, используя национальный символизм в провокационной манере. Художник начал создавать себе имя, портя бесценные китайские артефакты. Он разбирал антикварную мебель и затем собирал из неё странные нефункциональные объекты. Для одной из своих работ он позволил урне династии Хань упасть на землю и разбиться ([www.galerieursmeile.ch/templates/pix_preview.htm?client_request_imgPath=/boxalino/files/BXMediaOne396file.jpg Dropping a Han Dynasty Urn, 1995—2004]). Другой объект национальной гордости также был испорчен — он нарисовал на древней вазе логотип Coca Cola (www.maryboonegallery.com/artist_info/pages/ai/detail1.html Han Dynasty Urn with Coca-Cola Logo, 1994). Ай Вэйвэй часто использует керамику в творчестве. Керамическое искусство сильно связано с китайской культурной самобытностью. Одна из его работ, [www.galerieursmeile.ch/templates/pix_preview.htm?client_request_imgPath=/boxalino/files/BXMediaOne781file.jpg Pillars] (2006—2007) — лес из ваз большого размера, среди которых посетители могут прогуляться.

Fairytale / Сказка

На выставке «Документа» в 2007 Ай Вэйвэй представил масштабный проект, названный [www.galerieursmeile.ch/templates/pix_preview.htm?client_request_imgPath=/boxalino/files/BXMediaOne778file.jpg Fairytale], для которого художник оплатил приезд из Китая в Кассель 1001 читателю своего блога, снабдил их всем необходимым собственного дизайна, от чемоданов до койкомест в импровизированных хостелах, и задокументировал сказочное путешествие бедных соотечественников, даже не мечтавших побывать на Западе, в фотографиях и видео. Помимо 1001 китайца, которые получили шанс впервые побывать в Европе, Ай Вэйвэй купил 1001 стул династии Цин, которые можно было обнаружить на всей выставочной площади «Документы».

Forever

Forever (2003) — большая и в то же время невесомая скульптура, сделанная из самых полезных объектов китайской повседневной жизни — велосипедов. 42 настоящих китайских велосипеда (были сделаны в 1940 и до сих пор производятся в Шанхае) собраны в круговую инсталляцию, своего рода памятник бесконечному движению и редимейду Дюшана.

Descending light

Descending light (2007) — огромный светильник, который занимает почти всю комнату в галерее. Произведение состоит из 60000 красных кристаллов. Светильник не свисает с потолка, он будто бы упал на землю и лежит, все ещё светясь, изогнувшись на полу. Красный свет ассоциируется в Китае с коммунизмом и традиционным китайским праздником. Descending light является частью серии световых скульптурных форм, которую Ай Вэйвэй начал в 2002 с работы [www.maryboonegallery.com/artist_info/pages/ai/detail2.html Chandelier], созданной для Триеннале Гуанчжоу.

Worldmap

Произведение «Worldmap» состоит из 2000 слоев одежды, аккуратно вырезанных в форме карты мира. Для создания «Worldmap» понадобилось много рабочих рук — преднамеренный шаг со стороны Вэйвэя, который хотел подчеркнуть статус Китая, как место с неисчерпаемым количеством дешевой рабочей силы в швейной и текстильной промышленности.

Семена подсолнечника

Проект, открывшийся в октябре 2010 года в Турбинном зале лондонского музея Тейт Модерн, представляет собой 100 000 000 семян подсолнечника, ровным слоем рассыпанных по полу Турбинного зала. Семена вручную изготовлены из фарфора и раскрашены. Над их изготовлением трудилось 1600 китайских рабочих. По ковру из семечек разрешалось ходить посетителям музея, но вскоре после открытия выставки «хождение по фарфору» было прекращено: это создавало много фарфоровой пыли, опасной для здоровья.

• 'Sunflower Seeds' by Ai Weiwei, Tate Modern Turbine Hall.jpg

  «Семена подсолнечника», октябрь 2010 г.

• Sunflower Seeds Weiwei Tate 2011.JPG

  «Семена подсолнечника», январь 2011 г.

• Sunflower Seeds Weiwei Tate 2011 01.JPG

  «Семена подсолнечника», январь 2011 г.

• Sunflower Seeds Weiwei Tate 2011 02.JPG

  «Семена подсолнечника», январь 2011 г.

• Release Ai Weiwei London Tate Modern April 2011.jpg

  Фасад галереи Тейт Модерн, апрель 2011 г.

Павильон в галерее Serpentine

1 июня 2012 года в лондонском Гайд-парке открылся временный павильон, сконструированный Ай Вэйвэем совместно с архитектурным бюро Herzog & de Meuron по заказу галереи Serpentine. Павильон расположен в углублении, вырытом на лужайке Гайд-парка. Интерьер павильона состоит из несимметрично вырезанных ступенек и сидений и полностью покрыт пробковым деревом. Венчает конструкцию плоская круглая крыша, заполнена водой. Из-за налоговых претензий Ай Вэйвэй не мог покидать Китай, поэтому работы по строительству своего павильона он координировал по «Скайпу».

На момент открытия павильон уже был приобретен миллиардером Лакшми Митталом, владельцем металлургической компании ArcelorMittal.

Персональные выставки

2012 — «Нью-Йорк. 1983–1993»[mamm-mdf.ru/exhibitions/nyu-york1983-1993/]. Мультимедиа Арт Музей, Москва. 2012 — «Интерлейсинг». Музей Же-Де-Пом, Париж. 2011 — «Ai Weiwei Absent». Taipei Fine Arts Museum, Тайбэй. 2011 — Somerset House, Лондон. 2011 — Lisson Gallery, Лондон. 2010 — «Семена подсолнечника». Тейт Модерн, Лондон. 2009 — «Is there going to be a title?», Haus der Kunst, Мюнхен. 2009 — «According to What?», Mori Art Museum, Токио. 2009 — «The Making of Art», Schirn Kunsthalle, Франкфурт. 2009 — New York Photographs 1983—1993, Three Shadows Photography Art Centre, Пекин. 2008 — Fairytale, Emerson Gallery at Hamilton College, Клинтон, Нью-Йорк. 2008 — Fairytale, Institute of Modern Art, Брисбен.

2008 — Gallery Hyundai, Сеул. 2008 — Under Construction, Campbelltown Arts Centre, Кэмпбелтаун. 2008 — Under Construction, Sherman Contemporary Art Foundation, Сидней. 2008 — Mary Boone Gallery, Нью-Йорк. 2008 — Groninger Museum, Гронинген. 2007 — Galerie Urs Meile, Пекин-Люцерн, Люцерн. 2006 — Fragments, Galerie Urs Meile, Пекин-Люцерн, Пекин. 2004 — Robert Miller Gallery, Нью-Йорк. 2004 — Ай Вейвей, Kunsthalle Bern, Берн. 2003 — Galerie Urs Meile, Beijing-Lucerne, Lucerne, Швейцария. 1988 — «Old Shoes — Safe Sex», Art Waves Gallery, Нью-Йорк. 1982 — Asian Foundation, Сан Франциско.

Вэйвэй в России

• 21 апреля 2011 года в Ростове-на-Дону (Россия) на дверях знаменитого Туалета на Газетном был обнаружен микро-стикер с призывом «Свободу Вэйвэю». Позднее это событие было определено прессой как нано-протестное выступление в поддержку знаменитого художника, преследуемого властями Китая.
• Согласно решению куратора IV Московской биеннале современного искусства Петера Вайбеля, в этой московской биеннале приняла участие сделанная в 2005 году работа Ай Вэйвэя «Пекин: второе кольцо», представляющая собой видео, снятое на одной из кольцевых магистралей китайской столицы.
• В апреле 2012 года в Москве в рамках Московской Фотобиеннале в Мультимедиа Арт Музее открылась выставка фотографий Ай Вэйвэя «Нью-Йорк. 1983–1993». На этой выставке были представлены фотографии из собрания, включающего более 10 000 снимков, отражающих взгляд Ай Вэйвэя на искусство и общество и зафиксировавших историю, культуру и атмосферу Нью-Йорка 1980-х.

Звания, титулы

• В мае 2011 года Королевская академия в Великобритании присвоила Ай Вэйвэю титул почетного академика.

Ссылки

• [www.aiweiwei.com/ Официальный сайт Ай Вэйвэя]
• [www.galerieursmeile.com/artists/artists/ai-weiwei//work.html Работы художника, биография и информация о выставках на сайте галереи Urs Meile]
• [www.maryboonegallery.com/artist_info/ai_info.html Работы художника, биография и информация о выставках на сайте Mary Boone Gallery]
• [www.friedmanbenda.com/artists/ai-weiwei/ Работы, биография и информация о выставках на сайте Friedman Benda Gallery]
• [aiweiweineversorry.com/ Документальный фильм "Ай Вэйвэй: Никогда не извиняйся - Ai Weiwei: Never Sorry".] 2012 год. реж. Элисон Клаймен.
• Ай Вэйвэй — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.artnet.com/artist/424024644/ai-weiwei.html ArtNet]
• [www.artfacts.net/index.php/pageType/artistInfo/artist/5552 ArtFacts]
• [www.change.org/petitions/call-for-the-release-of-ai-weiwei#?opt_new=f&opt_fb=t Онлайн-петиция Музея Соломона Гуггенхайма с призывом освободить Ай Вэйвэя]
• [www.youtube.com/watch?v=lsSGiFzHaTE&index=19&list=PLRSwFqRcpg4GogFwgpkgNlSjIf5qKa-oO Лекция Ирины Кулик «Йоко Оно – Ай Вэйвэй» в Музее современного искусства «Гараж»]

Отрывок, характеризующий Ай Вэйвэй

– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.