Академический отряд (Великая Северная экспедиция)

Путешествие академиков по Сибири (1733—1746) проходило в рамках Великой Северной экспедиции с целью изучения архивов сибирских городов и природы Сибири. Так, благодаря исследованиям главы отряда Миллера архива Тобольска стало известно об экспедиции Семёна Дежнёва 80 годами ранее.

Предпосылки

Несмотря на то, что Сибирь была частью России уже около полутора веков, о ней было известно очень мало. Были данные от первопроходцев, но они, идя всё дальше на восток, описывали только основные географические объекты — реки, горы, озёра, а природа, за редким исключением, оставалась в стороне от наблюдений. Растительность, животный мир, геология, история — всё это было практически неизвестно. Именно поэтому, следом за указом об организации Великой Северной экспедиции (17 апреля 1732 г.), последовал новый указ (19 июня 1732 г.) — об участии в ней Академии наук, которая должна была послать в экспедицию одного профессора и с ним двух «из российских студентов, которые б могли по Юпитеровым спутникам в разных местех долготу обсервовать и после, яко будучие в практике, сами в профессоры вступить». На профессора и студентов возлагалось «такожде географическое порядочное описание и осмотр или примечание о плодах земных и минералах и металлах и ботаническое, ежели найдутся, учинить». Академия наук посчитала необходимым послать двух профессоров; один должен был производить «обсервации, или наблюдения астрономические, физические, анатомические и что до истории натуральной, или естественной, принадлежит», а другой должен был изучать все, что касается «до уставов веры и обычаев (тамошних) людей, до языков же древностей и письмен». Для выбора двух лучших студентов из Славяно-греко-латинской академии было затребовано 12 студентов.

Описание экспедиции

Эта экспедиция стала первой из академических экспедиций по изучению России.

Путешествие 1733—1736

К лету 1733 года определился состав отряда. Во главе его были поставлены профессор астрономии Л. Делиль де ла Кроер и профессор истории Г. Ф. Миллер. Указом 11 июня 1733 года к ним был присоединён профессор И. Г. Гмелин, намечавшийся и ранее в состав экспедиции, но замененный вследствие болезни Миллером. При них состояли художники Беркхан (Johann Christian Berckhan) и Люрсениус (Johann Wilhelm Lürsenius), а также, вместо двух пять 5 студентов: Степан Крашенинников, Фёдор Попов, Лука Иванов, Василий Третьяков, Алексей Горланов и академический инструментальный ученик Гаврила Кобылин.

В начале августа 1733 года отряд начал своё путешествие; 18 октября он прибыл в Казань, где была организована метеорологическая служба (Василий Григорьев, затем — Семён Куницын). В декабре метеорологические наблюдения были организованы в Екатеринбурге (А. Татищев, геодезист Н. Каркадинов, учитель арифметики Ф. Санников), в январе 1734 года — в Тобольске, где академический отряд догнал Беринга.

В мае, как только вскрылись реки, отряды двинулись в путь. Делакройер, вместе со студентами Поповым и Ивановым, отправился вместе с обозом Чирикова в Енисейск, а Миллер и Гмелин, освобождённые Берингом от подчинения ему, отправились на юг, — вверх по Иртышу. Сделав короткие остановки в Таре, Омске и Ямышевской крепости, 26 июля академический отряд прибыл в Семипалатинск, и далее по приграничной дороге через Усть-Каменогорскую крепость достиг недавно открытых Колыванских медных заводов. По пути путешественники изучали флору и фауну, собирали коллекции редких растений, проводили геологические исследования; Миллер помимо архивной работы занимался археологическими раскопками, Гмелин — организацией метеорологических наблюдений.

Из Кузнецка 27 сентября Миллер двинулся в Томск сухим путём, а Гмелин — рекой Томь. В Томске они встретились 2 октября, после чего направились через Енисейск, Красноярск, Канск, Удинск, Балаханск в Иркутск, куда прибыли 8 марта 1735 года. В марте Гмелин и Миллер пересекли по льду Байкал и прибыли в Селенгинск, где воссоединились с Делакройером, и продолжили путь вместе — Кяхта, снова Удинск, Еровинский и Читинский острог, на плотах по Ингоде и Шилке, и 15 июня 1735 года прибыли в Нерчинск, где исследовали древние памятники, могильные курганы и рудные копи.

Проведя некоторое время в Нерчинске, они отправились дальше — Аргунский сереброплавильный завод и Аргунский острог. 20 июля 1735 года С. Крашенинников с геодезистом А. Ивановым был отправлен на р. Онон для обследования целебных источников. К началу осени 1735 года отряд вернулся в Иркутск: через Читинский острог, Удинск, далее — сплав по Селенге и Байкалу.

20 января 1736 года Крашенинников получил задание продолжить исследование «теплых вод» в Забайкалье (по южному и восточному побережьям Байкала), и одновременно изучить архив Баргузинского острога. А Гмелин и Миллер 26 января отправились на север — в Илимске они жили месяц, после чего направились в верховья Лены, по Лене, на 6 судах, до Усть-Кута и до Усть-Ильгинской крепости. В это время, путешествовавший вместе с ними геодезист А. Красильников, составил подробную карту реки. Делакройер же добрался до Якутска сухим путём, — 1 июня.

Якутск: 1736—1737

В Якутск они прибыли только в начале сентября 1736 года. В это время в Якутске находился начальник экспедиции Беринг, а также его отряд и отряд Шпанберга, а также Делакройер. Здесь находились также все грузы и экипаж для судов, строящихся в Охотске.

В Якутске между профессорами и Берингом начались несогласия. Сыграли свою роль и трудность пути, и трудности снабжения на Камчатке. Атмосфера в коллективе была накалена, писались доносы (одним из основных доносчиков был Писарев), по которым многих репрессировали, отправляя под конвоем в Иркутск. Из Петербурга приходили вести, что Берингом и Шпанбергом недовольны за медлительность. В одном из писем в Петербург Миллер просил «совершенно освободить» всех учёных из-под руководства Беринга.

В Петербурге был собран совет Сената и Адмиралтейств-коллегии для решения о продолжении экспедиции, требовавшей больших средств и дающую ничтожные результаты. Сенат был против такого расходования средств (до 300 тыс. рублей в год), но Адмиралтейство проявило упорство и разрешение было получено. Писарев был переведён из-под начала Беринга в отряд Шпанберга; Беринг же получил выговор за медлительность с предупреждением о том, что если он не поторопится, то как Муравьёв и Павлов будет разжалован в матросы, и лишён добавочного жалованья.

В такой атмосфере Миллер и Гмелин отказались ехать на Камчатку и выехали на Лену, а вместо себя послали Крашенинникова. Для путешествия на Камчатку они потребовали для себя «особо поместительного» судна, для наблюдения за строительством которого, а также для подготовки помещений и был отправлен Крашенинников. В конце концов, по приказанию Беринга, никого из академического отряда было решено на Камчатку не брать. Вдобавок ко всему, в Якутске во время пожара сгорел дом Гмелина вместе со всеми книгами, инструментами, записями и собранными коллекциями. Требовалось, насколько это возможно, восстановить утерянное.

Крашенинников отправился из Якутска в Охотск, откуда он должен был отплыть на Камчатку, 5 июля 1737 года. Там он встретился с Чириковым и Шпанбергом, помощниками Беринга, а позже и с самим Берингом, который оказал ему всяческое содействие в снаряжении на Камчатку. До самого отъезда на Камчатку 4 октября 1737 года Крашенинников продолжал вести научную работу: производил метеорологические обсервации, вёл наблюдения над приливом и отливом моря, составлял описание флоры и фауны. 4 октября 1737 года он отплыл из Охотска на судне «Фортуна», начав четырёхлетнее путешествие, во время которого восемь раз пересек полуостров.

Академики в Сибири: 1737—1743

Миллер с Гмелиным добрались до Киренска, но заболевший Миллер вынужден был вернуться в Иркутск, где провёл всю зиму. Весной к нему присоединился Гмелин. Учитывая, что дальше на восток двинуться они не могли, вернуться без приказа — то же, Гмелин и Миллер подали прошение об отставке, но не получили никакого ответа. Таким образом, не получая никаких других назначений и будучи не в состоянии продолжить свой первоначально намеченный маршрут, они не знали, чем заниматься дальше. К тому же возникли проблемы с выплатами жалованья.

В это время закончились сроки, выделенные на экспедиции Челюскина и Дмитрия Лаптева. Командиры их, не находя в Якутске Беринга, обращаются за рекомендациями о дальнейших действиях к Миллеру, который рекомендовал им прекратить исследования. Но в Петербурге с ним не согласились; то, что к нему не прислушиваются, ещё больше угнетает Миллера.

Несмотря на всё это, Миллер всё же оставался руководителем и членом исследовательского отряда. В 1740 году он отправил Фишера и Линденау в Охотск, где они исследовали архив (на обратном пути в 1742 Фишер арестован по ложному обвинению, вскоре освобождён, но какое-то жил в Томске; вернуться в Петербург ему было разрешено только в 1746). Линденау на обратном пути совершил путешествие вдоль Охотского моря и по сибирским рекам. Крашенинников же, добравшись до Камчатки, организовал там метеорологическую станцию и совершил путешествие по северу полуострова (1738—1740).

Чуть ли не единственным из учёных, отправившимся с Берингом в плаванье, стал Георг Стеллер, разделивший с отрядом Беринга все тяготы зимовки, но не перенёсший ареста по доносу одного из участников того плаванья, и умерший в Сибири в 1746 году.

Делакройер в 1740 году отправился в Берёзов, где соорудил обсерваторию для наблюдений за Меркурием, но небо все 6 недель, что он провёл в Берёзове, было затянуто облаками. После этого, не дождавшись Гмелина и Миллера, он отправился по Оби и Иртышу в Тобольск. В отсутствие ветра баржу должны были всё время тащить казаки или, если это было возможно, шли на вёслах. Путь занял целый месяц, во время которого проводились астрономические исследования. В Тобольске же Делакройер занялся географическими исследованиями, разыскивая в архивах карты и изучая их, составляя их списки и снимая копии. По окончании работы он отправился в Соликамск, оттуда — в Новоусолье на Каме, принадлежащее Строгановым. В гостях у них Делиль провёл месяц, за время которого он занимался астрономическими наблюдениями, после чего отплыл на барке по Каме и Волге. 30 августа 1740 года он прибыл в Казань, где он снова разыскивал различные карты. 29 декабря он вернулся в Петербург.

Миллер вместе с Гмелиным продолжали путешествовать по Сибири, пока им не разрешили вернуться в 1743 году. После возвращения они недолго жили в Петербурге, предпочтя вернуться к себе на родину.

Итоги экспедиции

Составлены карты внутренней Сибири, описаны имеющиеся там пути, реки, озёра и другие объекты, а также получены зарисовки чем-либо замечательных местностей, открыты и исследованы неизвестные ранее различные сибирские древности, исследованы архивы сибирских городов, абсолютно не известные в столице, в Петербург доставлено огромное количество выписок из них, а также образцы руд и их чертежи там, где не было возможности до них добраться, а также образцы растений, рисунки рыб, птиц и животных, проведено множество исследований по этнографии сибирских народов, астрономические и другие исследования.

Отрывок, характеризующий Академический отряд (Великая Северная экспедиция)

– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.