Академия и Земля

Академия и Земля Другое название: Основание и Земля
Foundation and Earth
Жанр:	научная фантастика
Автор:	Айзек Азимов
Язык оригинала:	английский
Издательство:	Doubleday
Предыдущее:	Академия на краю гибели

«Академия и Земля» — (другие варианты перевода: «Основание и Земля», «Фонд и Земля», англ.  Foundation and Earth) — научно-фантастический роман американского писателя Айзека Азимова, изданный в 1986 году издательством Doubleday. Роман стал пятой частью цикла «Основание» и седьмой, заключительной, в данной фантастической хронологии. Номинант на премию Небьюла за 1987 год.

Сюжет

Спустя несколько веков после событий «Второй Академии», граждане Академии Голан Тревайз и Дженов Пелорат занимаются поисками планеты Земля, легендарной прародины всего человечества. Сюжет книги является продолжением романа «Академия на краю гибели», хотя также может считаться самостоятельной работой.

Часть 1. Гея

Член Совета Голан Тревайз и профессор древней истории Дженов Пелорат вместе с Блиссенобиареллой (Блисс) с планеты Гея ищут планету Земля, чтобы избавить Тревайза от сомнений по поводу его недавнего решения о создании сверхорганизма Галаксии, влияющего на судьбу всего человечества и Млечного Пути.

Часть 2. Компореллон

Путешественники посещают входящий в Федерацию Академии мир Компореллон, жители которого считают его старейшим во всей Галактике и тяготятся вассальным статусом своей родины. По прибытию их арестовывают по приказу местного правительства, желающего заполучить космический корабль, работающий по известным только Терминусу гравитационным технологиям. Тревайзу с помощью переговоров и импровизации удаётся освободить своих спутников и получить координаты трёх планет космонитов (Запрещённые планеты), одна из которых может и быть Землёй.

Часть 3. Аврора

Первой планетой оказывается Аврора, жители которой покинули её около 20 000 лет назад. После высадки с целью обследовать руины Тревайз подвергается нападению стаи диких собак, являющихся потомками домашних животных космонитов. Только с помощью ментальных способностей Блисс и нейронного хлыста им удаётся заставить зверей убежать.

Часть 4. Солярия

Далее искатели посещают планету Солярия, жители которой заранее предвидели поражение космонитов и порвали все связи с другими мирами (что описано в романе «Роботы и Империя»). Начав жить под землёй, за прошедшие тысячелетия с помощью евгеники им удалось создать общество из 1 200 гермафродитов (Правителей), для удовлетворения потребностей которых трудятся роботы. Вся планета поделена на поместья, энергия для существование и обслуживания которых генерируется солярианами с помощью генетически внедрённых в организм мозговых преобразователей.

После высадки экипаж захватывает солярианин Сартон Бандер, который рассказывает им историю гибели Земли из-за организованного космонитами радиационного излучения. Позже он пытается убить их во избежание прибытия на планету других людей, но Блисс удаётся воздействием на мозговые преобразователи Бандера убить его самого. После этого в поместье остался малолетний наследник Бандера Фаллом, который из-за своего юного возраста не может стать новым владельцем поместья и должен быть убит. В итоге команда принимает решение забрать его с собой.

Часть 5. Мельпомена

Воспользовавшись последними имеющимися координатами, экипаж направляется на Мельпомену. Планета имеет разреженную атмосферу и полностью заброшена, однако на её поверхности остались следы двух городов. Высадившись в одном из них, путешественники входят в «Зал Миров», где перечислены имена и координаты всех 50-ти космонитских планет. В этот момент они подвергаются нападению единственной формы жизни на планете — мха, существующего за счёт диоксида углерода. С помощью бластеров и ультрафиолетового излучения им удаётся избавиться от его остатков и покинуть планету.

Часть 6. Альфа

Тревайзу удаётся найти координаты Земли, рассчитав её координаты как центра сферы из 50 заселённых космонитских планет. По прибытии на Альфу Центавра команда обнаруживают потомков жителей Земли, которых много тысячелетий назад пересели с заражённой планеты в созданный с помощью терраформирования новый мир, называемый ими «Новая Земля». На единственном острове около 15 000 квадратных километров в практически полной изоляции от других миров проживает 25 000 человек, которые с помощью биотехнологии и управления погодой занимаются сельским хозяйством. От них исследователи узнают историю Земли с момента начала колонизации космоса и до окончательного расселения во времена Галактической Империи.

От местной жительницы путешественники узнают о планах туземцев убить их, чтобы о существовании этой планеты никто так и не вспомнил. На основании местных легенд и разговоров с местными жителями Тревайз понимает, что Альфа Центавра является не самой планетой Земля, а её соседкой в этой же системе.

Часть 7. Земля

На подходе к Земле системы корабля обнаруживают её высокую радиоактивность, не способную поддерживать жизнь. Вместе с этим внимание экипажа привлекает Луна, где, по предположению Фаллом, могли укрываться жившие на погибшей планете. Высадившись, они находят робота Дэниела Оливо, который рассказывает о своих манипуляциях человечеством со времён Элайджа Бейли задолго до возникновения Галактической Империи и Академии. Именно он стоял за заселением Альфы Центавра, возникновением Геи и разработкой психоистории, и также воздействием на принятие Тревайзом своего решения о создании Галаксии. Позитронный мозг Дэниела ухудшается, и из-за невозможности создать новый он желает объединить его с разумом Фаллом для наблюдения за созданием Галаксии. К самому созданию психоистории и Геи робота побудили человеческие междоусобицы и угроза нападения со стороны иных форм жизни за пределами Галактики.

Приём

Орсон Скотт Кард положительно отозвался о романе, отметив, что в нём «всё — разговоры, нет экшена — но разговоры Азимова и есть экшн».

Отрывок, характеризующий Академия и Земля

Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.