Академия морской гвардии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Академия морской гвардии или Морская академия — военное учебное заведение вооружённых сил Российской империи для подготовки специалистов флота.





История

Первое в России учебное заведение, носившее название Морской академии (или Академии морской гвардии), было открыто в Санкт-Петербурге 1 (12) октября 1715 года в доме А. В. Кикина на берегу Невы, где ныне находится здание Зимнего дворца[1]. В 1716 году к зданию пристроили дополнительный мазанковый корпус[2], затем были пристроены ещё несколько «мазанок».

Морская академия была организована из учеников Московской математико-навигацкой школы. Кроме этого, учеников было велено взять также из Новгорода и Нарвы (Нарвской навигационной школы). Ученики Академии, преимущественно дворяне, числились на военной службе и были на полном государственном обеспечении. Инструкцию, которой регулировалась учёба и служба в академии, утвердил Пётр I — он собственноручно написал перечень наук, чему должно было «учить детей».

Академия имела военную организацию: 6 бригад-отделений по 50 человек во главе с офицерами гвардейских полков, называвшимися «командирами морской гвардии». В помощь каждому назначались, также из гвардии, один или два офицера, два сержанта и несколько хороших старых солдат, исправлявших должность дядек и обеспечивавших дисциплину. Воспитанники должны были, по инструкции, жить в здании академии, однако многие жили на квартирах.

Во главе академии стоял директор. Первоначально директором был назначен генерал-лейтенант барон П. Сент-Илер (Saint-Hilaire)[3]; непосредственный «высший» надзор был поручен графу А. А. Матвееву. Обучением руководил переведённый из Москвы выходец из Шотландии Генри Фарварсон. Учителя и навигаторы также были переведены из московской навигационной школы.

Сент-Илер был директором только до февраля 1717 года, его сменил А. А. Матвеев, а с марта 1719 года директором стал капитан Г. Г. Скорняков-Писарев. В дальнейшем директорами были: в 1722—1727 гг. — А. Л. Нарышкин, в 1727—1728 гг. — Д. Я. Вильстер, в 1728—1730 гг. — П. К. Пушкин, в 1730—1732 гг. — В. А. Мятлев, затем — В. М. Арсеньев. В 1732 году в Адмиралтейств-коллегии для заведования «Академиями, школами и фабриками» введены «советники»; 28 января 1733 года начальство над учебными заведениями принял В. А. Урусов. Затем, в списке начальствовавших Морской академией числятся: «опять Пушкин, Нагаев, Чириков, Афросимов и, наконец, тот же Нагаев». Все они имели определённое влияние на управление академией, но реальное управление осуществлял командир Гардемаринской ротой Селиванов.

Морская академия готовила изначально специалистов в области навигации, артиллерии, фортификации, устройства корабля. С 1718 года Морская академия стала также готовить и выпускать геодезистов, топографов и картографов. Здесь изучались математика, плоская и сферическая тригонометрия, навигация, астрономия, артиллерия и др. науки. Дисциплина и порядок поддерживались весьма суровыми наказаниями. Сроки обучения не были строго установлены и определялись уровнем знаний учеников.

В 1732 году императрица Анна Иоанновна пожаловала для академии каменный дом князя Алексея Долгорукова на углу набережной Большой Невы и 3-й линии (ныне здесь здание Санкт-Петербургской Академии художеств). В последующем вопрос о надлежащем здании для академии продолжал периодически подниматься Адмиралтейской коллегией (в 1741, 1744, 1747 годах).

В 1752 году была преобразована в Морской шляхетный кадетский корпус.

Известные выпускники

Академия морской гвардии подготовила много флотоводцев, мореплавателей, учёных. Среди них:

С 1749 года в Академии учился М. Я. Сипягин.

См. также

Напишите отзыв о статье "Академия морской гвардии"

Примечания

  1. [mini-spb.com/guide/sculpture/mini_city/winter_palace/ Зимний дворец]
  2. [walkspb.ru/zd/zimniy.html Первые Зимние дворцы.]
  3. Барон Сент-Илер был автором проекта создания Морской академии. В нём впервые на русском языке было употреблено слово «кадет» и пояснено его значение. Согласно проекту, обучение должно было вестись на голландском и немецком языках.

Литература

  • Веселаго Ф. Ф. [books.google.com/books?id=ITEIAAAAQAAJ&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=true Очерк истории Морского кадетского корпуса]. — СПб., 1852. — С. 35—58, 78—114.

Отрывок, характеризующий Академия морской гвардии

Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.