Франкоакадцы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Акадийцы»)
Перейти к: навигация, поиск
Франкоакадцы
Численность и ареал

Всего: ~ 400 000
Нью-Брансуик
Мэн
Квебек

Язык

французский, английский

Религия

католицизм

Входит в

франкоканадцы

Родственные народы

французы, квебекцы, франкоманитобцы, франкоонтарийцы, франкоальбертцы, брейоны, кажуны, канадские метисы

Франко-акадцы (фр. acadiens) — третья по величине субэтническая группа франкоканадцев после квебекцев и франкоонтарийцев, а ныне крупнейшее этноязыковое меньшинство провинции Нью-Брансуик (Канада), чьи языковые права имеют полное официальное признание на всех уровнях провинции согласно Конституции Канады 1982 года. Франко-акадцы составляют 32,7 % населения провинции (около 230 тыс. человек согласно переписи 2006 года).





История

Франко-акадцы являются потомками первых волн франкоязычных переселенцев из Франции конца XVII — начала XVIII веков. Они осваивали регион, известный под именем Акадия — одну из составных частей обширных французских колониальных владений Новой Франции. Всего в регион, в который входили вся современная Атлантическая Канада, переселилось около 2500 французов. К 1725 году, вместе с родившимися здесь, их число возросло до 10 000 человек. На определённом этапе их интересы столкнулись с более мощной группой белых переселенцев, представлявшей интересы Великобритании. Противостояние франкоязычных и англоязычных канадцев привело к острому политическому кризису в провинции Манитоба, который стал результатом кровавого межэтнического противостояния в целом в Канаде XVIII—XIX веков. Результатом противостояния, проходившего в несколько этапов, стал отказ акадцев от присяги на верность британской короне и ответная массовая депортация франко-акадцев 1755—1763 гг., сопровождавшаяся уничтожением их имущества британскими властями.

Депортация

В ходе депортации было выселены около 75 % франко-акадского населения Новой Шотландии, свыше 12 000 человек, а их имущество роздано британским, американским и немецким колонистам. Часть франко-акадцев (около 3500 человек) была выслана во Францию, остальные расселены мелкими группами по канадским провинциям и территории современных США, где вскоре ассимилировалась; группа численностью до 300 человек добралась до Луизианы, тогда ещё находившейся под управлением французской короны. В Луизиане группы франко-акадцев основали новую этно-культурную общность, отчасти сохранившуюся и поныне — кажуны.

Их родную Акадию колонизаторы переименовали в Нью-Брансуик (по английскому названию немецкого города Брауншвейга). Тем не менее, в ряде северных, лесистых и заболоченных регионов провинции, в том числе на островах Мадлен, сохранились разрозненные группы франко-акадцев, высокая рождаемость которых позволила им восстановить свою численность. Британцы и англоканадцы в одностороннем порядке запретили образование на французском языке в провинции, поощряя ассимиляцию оставшихся франко-акадцев. В условия отсутствия полноценного образования на французском языке до середины XX века, местное франкоязычное население вынуждено было пользоваться английским языком во всех сферах жизни кроме домашнего обихода. В результате глубокого проникновения англицизмов в местное французское патуа, возник так называемый социолект шиак, схожий с социолектом франкоканадских рабочих в Монреале (жуаль). Гармония и некое подобие справедливости в отношениях между двумя общинами появились лишь в 1969 году, когда французский язык вновь был признан в провинции официальным наравне с английским. Тогда же были запущены национальные проекты по улучшению инфраструктуры франко-акадских районов, был основан франкоязычный Монктонский университет, в котором в настоящее время обучаются 4000 студентов. Нью-Брансуик стал единственной двуязычной провинцией Канады, в самом Квебеке официальным является лишь французский язык.

Угроза ассимиляции

Закон сумел существенно притормозить ассимиляционные процессы во франко-акадской среде, но не остановил их до конца. Начиная с 1991 года, их число постепенно сокращается из-за высокой эмиграции. Дело в том, что франко-акадцы проживают в наименее благоприятных регионах провинции, и многие из них ищут работы в другом месте. И в самой провинции доля франко-акадцев, хорошо владеющих английским приближается к 80 %. Более того, доля тех из них, кто, несмотря на родной французский, разговаривает дома в основном по-английски в силу тех или иных причин, постепенно возросла с 7 % в 1971 до 11 % в 2006. Тем не менее, сопротивление ассимиляции и американизации здесь довольно велико.

Демография

230 тыс. человек (32,7 % населения Нью-Брансвика) считают французский язык родным (Перепись населения Канады 2006 года), это 3 % франко-канадского населения страны. Из них 212 тыс. человек по-прежнему используют родной язык в большинстве повседневных ситуаций или 29,7 % населения провинции. Главным местом концентрации франко-акадской культуры являются города Монктон, где они составляют 35 % населения, Дьеп (Нью-Брансуик) (80 %) и Эдмундстон, где франкоязычны 98 % жителей. Главной демографической проблемой франко-акадцев, как и всех франко-канадцев за пределами Квебека является их резкое постарение (средний возраст франко-акадца — почти 45 лет), что объясняется ассимиляцией молодых поколений в англоязычной среде (например — Аврил Лавин), хотя сопротивление ассимиляции в провинции довольно интенсивно.

См. также

Напишите отзыв о статье "Франкоакадцы"

Отрывок, характеризующий Франкоакадцы

Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.