Акамант (сын Тесея)
Поделись знанием:
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
Акаманс (др.-греч. Ἀκάμας, Ἀκάμαντος, «неутомимый»). В древнегреческой мифологии[1]— участник Троянской войны, сын Тесея и Федры[2], эпоним аттической филы Акамантида[3], статуя в Дельфах[4].
После изгнания Тесея из Афин, Акаманс со своим сводным братом Демофонтом уехал в Эвбею. Когда юноши возмужали, они присоединились к эвбейцам в Троянской войне на стороне греков. Участвовал в состязаниях в честь Ахилла, выступал в кулачном бою[5]. Дочь Приама Лаодика влюбилась в Акаманта и родила ему сына Мунита[6].
Предание упоминает Акаманта как одного из смельчаков, спрятавшихся в Троянском коне[7]. Изображен на картине Полигнота в Дельфах среди участников взятия Трои[8]. При взятии Трои Акамант и Демофонт освободили мать Тесея Эфру.
Основал город на Кипре[9]. Иногда именуется возлюбленным Филлиды[10]. Считался основателем города Акамантий во Фригии[11].
Напишите отзыв о статье "Акамант (сын Тесея)"
Примечания
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.1. С.55; Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.1. С.10
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э I 18 далее
- ↑ Павсаний. Описание Эллады I 5, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады X 10, 1
- ↑ Квинт Смирнский. После Гомера IV 365—374
- ↑ Парфений. О любовных страстях 16
- ↑ Гигин. Мифы 108; Квинт Смирнский. После Гомера XII 349; Трифиодор. Взятие Илиона 175; Вергилий. Энеида II 261
- ↑ Павсаний. Описание Эллады X 26, 2
- ↑ Страбон. География XIV 6, 3 (стр.683); Ликофрон. Александра 494 сл.
- ↑ Лукиан. О пляске 40; Цец. Комментарий к «Александре» Ликофрона 495 // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.79
- ↑ Примечания О. Л. Левинской в кн. Афиней. Пир мудрецов. Кн.1-8. М., 2003. С.510
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Акамант и Демофон
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Акамант (сын Тесея)
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
