Акан Серэ Корамсаулы

Акан Серэ Корамсаулы
на почтовой марке Казахстана, 1993
Дата рождения:	1843(1843)
Дата смерти:	1913(1913)

Ака́н Серэ́ Корамса́-улы́ (Аха́н-Сери́) (каз. Ақан Сері Қорамсауұлы) (1843—1913) — казахский народный поэт — акын, певец — композитор.

Биография

Акан-Серэ Корамса-улы родился в 1843 году в ауле Косколь, ныне аул Акан-Серэ Айыртауского района Северо-Казахстанской области. Настоящее имя Акжигит, но с детства его ласкательно звали Аханом. Его зажиточный отец Корамса был из рода Аргын Караул. Арабской грамоте о научил сына у аульного муллы, а в 13 лет отправил Ахана в Петропавловск учиться в медресе. Но религиозные догмы тому быстро наскучили и он вернулся домой, но сумев немного научиться в городе русскому языку.

Ахан имел красивую внешность, отличался изящными манерами и сильным приятным голосом. С юных лет он выделялся тягой к музыке и поэзии, а его постоянное участие в празднествах и состязаниях закрепило за ним приставку — серi (каз. — поэт-песенник). Довольный сыном отец предоставил ему все атрибуты преуспевающего степняка. Он помог ему купить молодого жеребца Кулагера, ставшего позже знаменитым скакуном, щенка гончей Базар ала, молодого беркута по кличке Караторгай (за год беркут ловит ему 60 лисиц) и охотничьего ястреба по кличке Кокжендет (Сивый палач). К славе акына добавилась и слава ловкого охотника. И вскоре Ахан Серэ становится известен всей степи.

Творчество

Обзор самых известных произведений акына.

Желдирме

Однажды молодой Ахан Серэ отправился в долгую поездку по аулам Младшего жуза. Там он встречает красавицу Актокты́ и влюбляется в неё. Но по степным законам та давно просватана за сына местного бая. Ахан пытается её похитить, но неудачно. Актокты выдали за нелюбимого. В душе потрясённого Ахана проснулся дар композитора, он сочиняет печальную, но светлую песню «Желдирме». Этот эпизод из жизни акына послужил основой повести «Ахан серэ — Актокты» Габита Мусрепова, позже переработанной в пьесу «Трагедия поэта», которая прочно вошла в репертуар многих казахских драмтеатров. Известный композитор Сыдык Мухамеджанов создал оперу «Акан Серы — Актокты».

Манмангер

В 1870-х годах Ахан Серы дважды женился, но смерть унесла обоих жён. Из глубокой депрессии поэта вывел его любимый конь Кулагер, который становится широко известен в Сары-Арке, выигрывая подряд все байги. Акын посвятил ему свою знаменитую песню «Манмангер» с ласковой и нежной мелодией в ритм поступи скакуна [www.youtube.com/watch?v=An5yZYhjXMw].

Интересно что, бывший лидер Китая Цзянь Цзэминь, сам по специальности — музыкант, скрипач, очень любил эту, даже немного забытую, казахскую песню. И сам великолепно пел её.

Сырымбет

Но певца настигает ещё одна неудачная любовь. Красавицу Жамал, в которую влюбился Ахан, отец Жусуп-торе выдал замуж за другого, заплатившего большой калым. Поэт сложил тогда свою самую известную песню «Сырымбет» (так назывался его аул, а также холмистая местность вокруг). В этой грустной песне сквозит горечь разлуки и печаль утраты.

Кокжендет и Караторгай

Ещё две печальные песни, посвящённые погибшим любимым охотничьим птицам Ахана: пропавшему ястребу Кокжендету и престарелому беркуту Караторгаю [yvision.kz/post/177476]. Но в строках песен речь идёт не только о них, но и о несбывшейся любви поэта.

Балкадиша и Макпал

Лирические песни, посвящённые молодым девушкам. Об их весёлой и безмятежной юности, но и предстоящей суровой жизни в замужестве без любви.

Кулагер

«Кулагер» — печальный рассказ о гибели его любимого коня Кулагера, которого завистники зарубили во время скачек. Он был убит по велению злого завистника бая Батыраша, понимавшего, что его рысак по кличке Серый Ястреб никогда не обойдёт известного во всей степи скакуна Кулагера. Конь известного акына во время байги шёл первым, а скакуны баев оставались далеко позади. Степной поэт оплакал гибель своего любимца в песне, которую до сих пор поют в степях. Недавно в Казахстане поставлен памятник Кулагеру.

«Кулагер, ты скакуном с рожденья был,
Отдан мне ты дядею в кормленье был.
И, когда Кипчак с Аргын справляли ас,
На байге ты всех коней быстрее был.

Кулагер, Тулпара сын, дитя орла,
Двадцать раз ты к трём годам догнал козла,
Весть о том, что ты погиб, степных сорок
Над тобой прочесть молитву привела.

Белый снег, упавший в ночь, к утру сойдёт,
Но моя, о, Кулагер, боль не пройдёт.
И пока найду коня тебе подстать,
До земли хвост у верблюда отрастёт.

Кулагер, ты в холе был в мороз и в зной,
В дни любви и тайных встреч ты был со мной.
Услыхав, что ты погиб, я зарыдал,
Пальцы сплёл в бессильном горе с сединой.

По земле, где мчался ты — следы копыт.
Славой был твой каждый шаг в пути покрыт.
Лёгкий бег и шею девичью твою
Атыгай и Караул в душе хранит». (Перевод А. Сендыка)

Последние годы жизни

Несчастья, выпавшие на долю певца, не сломили его. Он продолжает сочинять и исполнять свои песни. Только теперь его стали волновать моральные проблемы, размышления о сути жизни, горькая судьба его народа. Он стал чаще прибегать к терме́ — излюбленной форме выражения сказителей — жыра́у. Также задумываться о своём месте в памяти народа. Ахан Серэ умер после долгой болезни в 1913 году.

«Немало ударов мне жизнь принесла,
Поймёт лишь учёный, за что она зла.
Пусть мне попадётся досужий мудрец -
Он имя моё сохранит и дела». (перевод А. Сендыка)

Литература

• Магжан Жумабаев. «Ахан-Серэ», Ташкент, 1923.
• Ильяс Джансугуров. «Кулагер» (поэма), 1936.
• Габит Мусрепов «Ахан — сере и Актокты», Алма-Ата, 1942 (на основе повести автором написана пьеса «Трагедия поэта», 1958).
• Сакен Жунусов. «Ахан — серэ» (роман), Москва, «Советский писатель», 1979.

Память

• В 1993 году к 150-летию акына на берегу озера Косколь построили новой современный аул Ахан Серэ и мемориальный комплекс-памятник Ахану.
• В городе Кокшетау установлен памятник Ахану Серэ, воздвигнутый рядом с памятником другому певцу-поэту Биржан-Салу на площади перед дворцом «Кокшетау».
• В 2010 году в Шортандинском районе, недалеко от столицы, открыт памятник знаменитому скакуну акына Ахана-Серэ — Кулагеру.

Отрывок, характеризующий Акан Серэ Корамсаулы

Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.