Акбар I Великий

Запрос «Акбар» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Акбар I Великий جلال الدین محمد اکبر<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Падишах Империи Великих Моголов
27 января 1556 — 17 октября 1605
Предшественник:	Хумаюн
Преемник:	Джахангир
Вероисповедание:	Ислам, проповедовал Дин-и иллахи
Рождение:	14 октября 1542(1542-10-14) Амаракот, Империя Великих Моголов
Смерть:	17 октября 1605(1605-10-17) (63 года) Агра, Империя Великих Моголов
Место погребения:	Мавзолей Акбара в Сикандре
Род:	Великие Моголы
Отец:	Хумаюн
Супруга:	36 жён
Дети:	Джахангир, Султан Мурад-мирза, Султан Даниал-мирза, 6 дочерей

Абу́ль-Фатх Джалалудди́н Муха́ммад Акба́р (урду جلال الدین اکبر, араб. جلال الدين أبو الفتح محمد أكبر‎, хинди जलालुद्दीन मुहम्मद अकबर), более известный как Акба́р Вели́кий (14 октября 1542, Умеркот, Синд — 17 октября 1605, Фатехпур-Сикри) — третий падишах Империи Великих Моголов, внук основателя династии Великих Моголов в Индии Бабура. Акбар укрепил могущество Могольской династии, путём завоеваний значительно расширил границы государства. К концу его правления в 1605 году империя Великих Моголов охватывала бо́льшую часть Северной и Центральной Индии. Осуществил ряд крупных государственных, военных, религиозных реформ. При Акбаре Великом достигли своего расцвета культуры и искусство Индии.

Ранние годы

Акбар Великий родился 14 октября 1542 года (4 раджаба 949 г.х.) в раджпутской крепости Умеркот, в Синде (ныне провинция Пакистана). Его отцом был падишах Хумаюн, а матерью — Хамида Бану Бегум, дочь шиитского шейха Али Акбара Джами. После взятия Кабула Хумаюном Акбару дали новое имя Джалалуддин Мухаммад Хумаюн.

После поражений от Шер-шаха при Чауса (1539) и под Канауджем (1540) Хумаюн оставил Дели и бежал ко двору сефевидского шаха. В ноябре 1551 г. в Джаландхаре Акбар женился на своей двоюродной сестре Рукийа Султан-бегум. Принцесса Рукийа была единственной дочерью его дяди Мухаммада Хиндал-мирзы и стала его первой и главной женой .

После смерти сына Шер-шаха, Ислам-шаха, Хумаюну удалось отвоевать в 1555 году Дели. Несколько месяцев спустя, Хумаюн умер и опекуну Акбара, Байрам-хану пришлось скрывать смерть падишаха для того, чтобы подготовиться к возведению на трон Акбара. 14 февраля 1556 г. 13-летний Акбар был провозглашен шахиншахом (перс. «Царь царей»). До достижения Акбаром совершеннолетия страной правил регент Байрам-хан.

Начало правления

Взойдя в 1556 году на трон, через четыре года Акбар изгнал Байрам-хана и подавил ряд мятежей (в частности Баз Бахадура в Мальве), в том числе с участием своего брата Хакима в 1579 году. В ноябре 1556 года он нанёс поражение индуистскому падишаху Хему во второй битве при Панипате. Акбару потребовалось почти два десятилетия для того, чтобы укрепить свою власть и подчинить непокорных правителей Северной и Центральной Индии (Раджпутана, Гуджарат, Бенгалия и Кашмир). Для укрепления своего положения Акбар женился на принцессе раджпутов.

Акбар навёл порядок в сборе податей и налогов и, как и его дед Бабур, способствовал развитию торговли. В 1574 году, завершив в основном территориальное формирование государства, Акбар приступил к проведению внутренних реформ.

Реформы

Целью реформ было создание централизованного государства на основе справедливого и равного отношения ко всем населяющим его народам. В первую очередь он усилил контроль за армией, введя систему рангов (мансабов), провёл новое административное деление государства, установил единую систему налогообложения (в денежной, а не натуральной форме). Налоговая реформа имела в своём основании строжайший учёт, не позволяющий чиновникам утаивать и расхищать значительную часть сборов. Одновременно с этим было предусмотрено невзимание налогов при неурожае и голоде, выдача ссуд деньгами и зерном. Акбар отменил налоги на немусульман (джизью) и унизительную для индусов подушную подать. Во всей империи была введена единая система мер и весов, а также единый солнечный календарь, основанный на данных таблиц Улугбека. Огромное значение падишах придавал развитию торговли, которую завязал даже с европейцами. Стремясь расширить господство Могольской империи в Индии и привлечь на свою сторону индусское общество, Акбар активно привлекал индусских раджей на важные посты в государстве и армии.

Культура и искусство

Акбар зарекомендовал себя как покровитель наук, искусства и архитектуры. Он собрал вокруг своего престола лучших учёных, поэтов, музыкантов и художников. В период правления Акбара была создана школа живописи, а стены его дворцов были украшены фресками. Благодаря ему была собрана богатейшая библиотека, насчитывающая более 24 тысяч томов. В 1569 году вблизи Агры началось строительство новой столицы Фатехпур-Сикри «города Победы».

Ближайший сподвижником Акбара был визирь Абу-л Фазл, который был разносторонне образованным человеком, говорившим на многих языках и оставившим записки о правлении Акбара. Сам Акбар перевёл несколько произведений с персидского на санскрит и с санскрита на персидский.

Религия

В первые годы своего правления Акбар проявлял нетерпимость по отношению к индуизму и другим религиям. Однако впоследствии он стал более терпимым, упразднил некоторые положения шариата и разрешил свободное вероисповедание всех религий. Акбар проявлял большой интерес к религиям, включая христианство, о котором ему рассказывали Родольфо Аквавива, Антони де Монсеррат и другие католические миссионеры. Акбар выделял земли и средства для строительства не только мечетей, но и индуистских храмов в Северной и Центральной Индии, а также христианских церквей в Гоа.

С 1582 года он пытался утвердить в стране новое мистическое вероучение, которое назвал дин-и иллахи («божественная вера»), разработанное вместе с Абу-аль-Фазилем и представлявшее собой сочетание элементов индуизма, зороастризма, ислама и отчасти христианства. Акбар говорил: «Лишь та вера истинна, которую одобряет разум» и «Многие глупцы, поклонники традиций, принимают обычай предков за указание разума и тем самым обрекают себя на вечный позор».

В 1580—82 годах вспыхнуло восстание крупных феодалов против проводимых Акбаром религиозных реформ. Как итог борьбы звучат слова Акбара: «Счастлив, ибо мог прилагать в жизни священное Учение, мог дать довольство народу и был оттенён большими врагами». Последние годы его жизни были омрачены придворными интригами и заговорщической деятельностью сына Салима. Умер Акбар в 1605 году, престол унаследовал Салим под именем Джахангира.

Военные реформы

Акбар был очень искусным полководцем, за что его сравнивали с Александром Македонским. За его непобедимость на полях сражений ему был присвоен эпитет «Великий». Система рангов (мансабов), введённая Акбаром, усилила контроль за армией и сохранялась с некоторыми изменениями до конца существования империи. В армии моголов появились пушки, фортификационные сооружения и боевые слоны. Акбар проявлял интерес к мушкетам и использовал их во время различных конфликтов. Для приобретения огнестрельного оружия и артиллерии он обращался за помощью к османским султанам и европейцам, особенно португальцам и итальянцам. По количеству огнестрельного оружия армия Акбара превосходила армии соседних государств, в результате чего термин «империя огнестрельного оружия» часто используется учеными и историками в отношении империи Великих Моголов в Индии.

Денежная реформа

Завоевания

К началу царствования Акбара владения Великих Моголов включали лишь область вокруг Агры и Дели, восточную часть Пенджаба и район Кабула в Афганистане. К началу XVII века они охватывали всю Северную Индию и некоторые другие области. Большая часть завоеваний была произведена в первую половину царствования Акбара. Были завоеваны султанаты в Мальве и Гуджарате, мусульманские государства в Бенгалии, Синде и Кашмире. Были присоединены и раджпутские княжества, вассальную зависимость которых Акбар упрочил, пригласив их правителей и знать на свою службу. У персов был отвоеван Кандагар, и, таким образом, весь Восточный Афганистан оказался под властью Моголов. Акбар отнял у деканского султаната Ахмаднагар северную часть владений и положил конец независимому государству в Ориссе, существовавшему почти непрерывно в течение более полутора тысяч лет благодаря относительной географической изоляции. Особенно большое значение имело присоединение Гуджаратского султаната в Бенгалии, богатых, отличавшихся развитым ремесленным производством областей, ведших оживленную морскую торговлю.

Внешняя политика

Португалия

К началу правлени Акбара португальцы создали несколько крепостей и заводов на западном побережье Индийского субконтинента. Они контролировали в этом регионе морскую навигацию и торговлю. В результате торговля стала зависеть от Португалии, что вызывало возмущение правителей и торговцев.

В 1572 году империя Великих Моголов нашла выход к морю. Акбар чувствуя угрозу, исходящую от португальцев, остался доволен получением картаза (разрешения) для плавания в Персидском заливе. Во время осады Сурата в 1572 году, португальцы, видя силу армии Великих Моголов, решили принять дипломатические меры. По просьбе Акбара они отправили его посла для установления дружеских отношений. Из-за неудачной попытки Акбара приобрести у португальцев артиллерийские орудия он не смог качественно вооружить свой флот.

Акбар признал власть португальцев в Индийском океане и вынужден был просить у них разрешения перед любым выходом корабля из порта, в том числе и для совершения паломничества в Мекку.

Османская империя

В 1555 году, когда Акбар был ещё ребёнком, османский адмирал Сейди Али-реис посетил империю Великих Моголов. Позже в 1569 году другой османской адмирал Куртоглу Хизир-реис прибыл на берега Империи Великих Моголов. Эти адмиралы стремились положить конец гегемонии Португальской империи в Индийском океане. Во время правления Акбара он направил шесть писем султану Сулейману Великолепному.

В 1576 году Акбар послал большую группу паломников во главе с Яхьёй Салехом с 600 000 золотыми и серебряными монетами, 12 000 кафтанами и крупной партией риса. В октябре 1576 года Акбар направил в Мекку делегацию, в числе которой были члены его семьи. Два корабля с паломниками из Сурат достигли порта Джидда в 1577 году. В период с 1577 по 1580, год было отправлено ещё четыре каравана с изысканными подарками для властей Мекки и Медины.

Моголы оставались в Хиджазе в течение почти четырёх лет, и четырежды приняли участие в хадже. Помими этого, Акбар финансировал хадж бедных мусульман-дервишей суфийского тариката Кадырия. Возвратиться обратно в Сурат Моголам помогал османский паша в Джидде. В результате попыток Акбара установить присутствие Моголов в Хиджазе, местные шерифы могли быть уверены в финансовой поддержке со стороны Империи Великих Моголов и меньше зависеть от Османской империи.

Государство Сефевидов

Сефевиды и Моголы имели долгую историю дипломатических отношений. Сефевидский правитель Тахмасп I дал убежище Хумаюну, когда тот был вынужден был бежать из Индии под натиском Шер-шаха. В XVI и XVII веках Сефевиды и Османы вели борьбу за власть в Азии. Сефевиды отличались от Моголов и Османов тем, что они следовали шиитскому течению ислама, а Моголы и Османы — суннитскому. Сефевиды и Моголы боролись за контроль над городом Кандагар в Гиндукуше. Гиндукуш находился на границе между двумя империями и играл важную стратегическую роль. В течение первых двух десятилетий правления Акбара отношения между двумя империями были тёплыми, однако после смерти Тахмаспа в 1576 году в империи Сефивидов началась гражданская война и дипломатические отношения между двумя империями прекратились. Отношения были восстановлены через десять лет, когда на престол взошёл шах Аббас. После этого Акбар завершил захват Кабула и для укрепления северо-западных границ империи направил войска на Кандагар. 18 апреля 1595 года Кандагар сдался без сопротивления, а его правитель Музаффар Хусейн переехал в дворец Акбара. Кандагар продолжал оставаться под властью Великих Моголов на протяжении нескольких десятилетий, пока в 1646 году его не захватил Шах-Джахан. Дипломатические отношения между Сефевидами и Моголами продолжались до конца правления Акбара.

Жёны и дети

От 30 жён и множества наложниц у падишаха Акбара родилось шесть сыновей и шесть дочерей, половина из которых умерли в раннем возрасте или во младенчестве:

• (с 1552) Шахзади Рукийа Султан-бегум Сахиба (1542—1626), главная жена падишаха, дочь шахзаде Мухаммада Хиндал-мирзы
• наложница Биби Арам Бахш
  • шахзаде Хасан-мирза (1564—1564),
  • шахзаде Хусайн-мирза (1564—1564);
• (с 1562) Вали Нимат Хамида Бану Мариам уз-Замани-бегум Сахиба (ум. 1623), урождённая Раджкумари Хира Кунвари Сахиба (Харша Бай), дочь раджи Дхундхара Бхармала
  • падишах Нур ад-дин Мухаммад Джахангир (1569—1627),
  • шахзаде Султан Даниал-мирза (1572—1604), субадар Берара (1599—1604) и Хандеша (1601—1604), умер от белой горячки;
• жена Биби Салима Султан (ум. 1599)
  • шахзаде Султан Мурад-мирза (1570—1599), субадар Берара (1596—1599), умер от пьянства;
•  ?
  • шахзаде Султан Хушру-мирза

Смерть

3 октября 1605 года Акбар заболел дизентерией, от которой он не смог излечиться. 26 октября 1605 года Акбар умер. Его тело было погребено в мавзолее в местечке Сикандра (город Агра).

Через 70 лет после смерти Акбара Великого, в 1691 году, восставшие против Великих Моголов джаты ограбили могилу и разрушили мавзолей, построенный над ней. Останки самого Акбара были сожжены.

Наследие

Акбар оставил после себя богатое наследие как для империи Великих Моголов, так и для Индийского субконтинента в целом. Он укрепил авторитет империи Великих Моголов в Индии и за её пределами, обеспечил военное и дипломатическое превосходство. В ходе его правления государство приобрело черты светского и либерального, с акцентом на культурную интеграцию. Он также представил несколько дальновидных социальных реформ, в том числе запрет сати, легализацию повторного брака для вдов и повышение возраста вступления в брак.

Журнал «Time» включил его имя в свой список «Топ 25 мировых лидеров».

Акбар в культуре

В литературе

• Салман Рушди «Флорентийская чародейка» / «The Enchantress of Florence» (2008, рус. перевод 2009ISBN 978-5-367-01063-3)
• Алекс Ратфорд «Владыка мира»/ «Ruler of the World» (2011)
• Денис Гербер «Ангел, стоящий на солнце» (2016, ISBN 978-5-4483-3385-9)

В кинематографе

• Великий Могол (1960)
• Джодха и Акбар (2008)
• Джодха и Акбар. История Великой любви (сериал) (2013)

В компьютерных играх

• В Age of Empires III: The Asian Dynasties Акбар представлен как лидер играбельной цивилизации Индии
• В Sid Meier’s Civilization V представлен как один из Великих Генералов

Литература

• Алаев, Л. Б. Средневековая Индия. — СПб: Алетейя, 2003. — 304 с. — («Востоковедение: учебные пособия и материалы»). — ISBN 5-89329-590-0.
• Антонова К. А., Очерки общественных отношений и политического строя Могольской Индии времён Акбара (1556—1605), М., 1952.
• Б.Гаскойн. Великие моголы. М., 2003.
• Smith V. А., Akbar, the Great Mogul, Oxford, 1917.

Ссылки

• [www.vostlit.info/Texts/rus15/Allami/index1.phtml?id=1426 Абу-л-Фазл Аллами. Акбар-наме]
• Акбар Джелаль-ад-дин / К. А. Антонова // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Акбар // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Падишах Могольской империи
Предшественник: Хумаюн	1556 — 1605	Преемник: Джахангир

Отрывок, характеризующий Акбар I Великий

Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.