Акварель по-сырому

Акварель по-сырому — (фр. Aquarelle — водянистая; итал. acquarello, — «по-сырому» или «по-мокрому», «мокрым-по-мокрому» фр. travailler dans l’eau — «работать в воде») — техника в акварели, когда краска наносится на обильно смоченную водой бумагу, такой способ возможен только в акварельной живописи. Метод «по-сырому» часто применяется в комбинации с работой акварелью «по-сухому». Он требует от художника точности в выборе цвета и тона. Даже опытный мастер, работая по мокрой бумаге, не может предвидеть окончательный результат, так как рисунок остаётся «в движении» до полного высыхания. В то же время именно своей непредсказуемостью акварель «по-сырому» привлекает многих художников. Также этот метод, дающий возможность легко наносить краски и смывать их при ошибках, не затирая бумагу, позволяет лучше изучить специфику акварельной живописи начинающим.

Произведениям, выполненным акварелью «по-сырому», свойственна мягкость мазка и неповторимая фактура красочного слоя, которых невозможно добиться ни в какой другой живописной технике. Этот метод акварельной живописи особенно подходит для выполнения пейзажей и передачи атмосферных эффектов.

Техника

Перед нанесением краски лист бумаги смачивается, излишки воды снимаются губкой или ватным тампоном. Иногда можно работать на бумаге, под которую подложена влажная ткань. Тонкую бумагу (весом стопы в 500 листов менее 100 граммов) необходимо растянуть на доске (прикрепляя её клейкой лентой) либо стираторе, чтобы избежать коробления рисунка. Не следует наносить краски, многократно наслаивая их друг на друга, так как их тон получится загрязнённым. Если требуется прописать мелкие детали, необходимо дождаться полного высыхания и работать кистью уже с небольшим количеством краски; возможна также работа на постепенно высыхающем рисунке с переходом от «заливок» к цветовым пятнам с чёткими границами.

Краска наносится быстро, в полную силу, одним касанием. Пигменты разных цветов с водой, нанесённые на мокрую бумагу, не смешиваются до конца, краски «отодвигают» одна другую и «просачиваются» друг в друга, создавая новые неожиданные сочетания. Чтобы избежать потёков, рисунок рекомендуется разместить на горизонтальной поверхности. Однако некоторые художники специально создают потёки, чтобы получить интересные эффекты, для этого подрамник с бумагой наклоняется. Иногда, для убыстрения высыхания и закрепления полученных потёков, работу высушивают феном. Элемент случайности всегда очень силён, так как обеспечить полный контроль над процессом движения краски невозможно. Замедлению высыхания красок способствуют добавленные в воду глицерин или мёд, медленнее теряет влагу бумага, растянутая на стираторе.

Существует также мнение, что работа по предварительно смоченной бумаге существенно обедняет акварель из-за невозможности контроля над растекающейся краской и отличается лишь поверхностными эффектами.

Художники, работавшие акварелью «по-сырому»

Уильям Тёрнер часто прибегал к технике «мокрым-по-мокрому», когда требовалось выполнить сразу много рисунков. Так он работал над сериями акварелей пейзажных видов, которые предназначались для последующего гравирования. Опытный акварелист, он, по свидетельству очевидца, создавал свои произведения «с удивительной, чудовищной скоростью» и достигал плавных переходов тона и свежести цветов. Художник рисовал одновременно четыре акварели, поочерёдно окуная бумагу с эскизом, закреплённую на рисовальной доске, в ведро с водой и, быстро нанося краску, завершал определённую часть рисунка. В конце уже по высохшей бумаге он прорабатывал крупные и мелкие детали, штриховал, растирал пальцем и даже соскабливал краску. Реализуя свой замысел, Тёрнер никогда не следовал строго одному методу, используя все приёмы из арсенала художника-акварелиста. Следует, однако, отметить, что акварельные краски XIX века приближались по своим свойствам к современной гуаши.

Во второй половине XIX века среди пенсионеров-архитекторов Императорской Академии художеств одним из первых технику «по-мокрому» в области архитектурного рисунка применил М. Месмахер. Его акварель «Вид Кёльнского собора» выполнена так, как рисовали акварелисты уже XX века — свободно, с потёками и очень живописно. Почти весь лист создан «на одном дыхании», автор лишь в нескольких местах прорабатывает архитектуру вторым слоем краски, оставляя обобщёнными задний и передний планы.

Британский акварелист-самоучка и педагог Джон Лидзи (англ. John Lidzey), экспериментируя, нашёл собственный стиль. Он рисовал на гладкой бумаге (горячего прессования), чтобы обеспечить беспрепятственное движение краски, комбинируя техники «мокрое-по-мокрому» и «мокрое-по-сухому». Лидзи ценил именно непредсказуемость результата, но в то же время пытался управлять процессом.

В творческом наследии А. Фонвизина акварели «по-сырому» составляют исключение: обычно художник работал по сухой бумаге кистью большого номера, на которую набирал краску вместе с водой. Лишь иногда он писал по увлажнённой плотной розовой бумаге, загрунтованной белилами, нанося акварель по ещё влажному грунту, добиваясь цельности красочных соединений, «особой бархатистости» цветов. Так была создана его серия работ, посвящённых цирку (1950-е годы). Фонвизин называл эту технику «фресковой».

Литература

• Власов В. Акварель // Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства: В 10 т. — Спб.: Азбука-классика, 2004. — Т. 1. — С. 117. — 574 с. — ISBN 5-352-01127-5.
• Гаррисон Х. Рисунок и живопись: карандаш, акварель, масляные и акриловые краски, пастель: полный курс: материалы, техника, методы / пер. Елены Зайцевой. — М.: Эксмо, 2007. — С. 74. — 253 с. — ISBN 978-5-699-08868-3.
• Загянская Г. А. В. Фонвизин. — М.: Советский художник, 1970. — С. 34-35. — 45 с. — 10 000 экз.

Ссылки

• [aquarelia.ru/uroki-akvareli.html Акварельная техника «A la Prima» — работа по сырой бумаге.]. Акварелия. — Уроки акварели. «Мокрая» акварель и её многочисленные поклонники. Проверено 1 февраля 2015.

Отрывок, характеризующий Акварель по-сырому

Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.