Акт Смита

«Акт о регистрации иностранцев», или «Акт Смита» (§ 2385 Раздела 18 Кодекса законов США), принятый в 1940 году — федеральный законодательный акт Соединенных Штатов Америки, определяющий как преступника любого, кто:

«сознательно или умышленно защищает, подстрекает, консультирует или преподает об обязанности, необходимости, желательности или правильности свержения правительства Соединенных Штатов или правительств каких-либо штатов, территорий, округов и владений вооруженным путём или с помощью насилия, или организации какого-либо объединения, которое обучает, консультирует или подстрекает к свержению, или всякого, кто стал членом или связан с какими-либо подобными объединениями».

Акт обязывал всех неграждан, совершеннолетних и постоянно проживающих в США, регистрироваться в государственных органах. В течение четырёх месяцев 4 741 971 иностранец попал под действие этого акта.

Акт наиболее известен своим применением против политических организаций и активистов, особенно левых. Непрерывно функционировал до принятия в 1957 году Верховным судом США серии постановлений об отмене многочисленных приговоров, связанных с «Актом Смита», как неконституционных.

Акт был предложен конгрессменом от Демократической партии Говардом Смитом (избран от штата Вирджиния), который поддерживал избирательный налог (механизм для устранения некоторых расовых групп, в первую очередь, чернокожих и индейцев, от голосования на выборах), а также являлся лидером антитрудового блока в Конгрессе США.

Процессы по «Акту Смита»

В период с 1941 по начало 1950-х годов под действие Акта попали сотни коммунистов. Первый процесс, проходивший в 1941 году, затронул троцкистов из Социалистической рабочей партии. Второй, 1944 года, был направлен против фашистов. Начиная с 1949 года, преследованиям подвергались лидеры и рядовые члены Коммунистической партии США.

Процесс о подстрекательстве к мятежу в Миннеаполисе (1941 год)

Первый процесс по «Акту Смита» состоялся в 1941 году, и был связан с деятельностью в Миннеаполисе лидеров Социалистической рабочей партии (СРП), включая Джеймса П. Кэннона, Карла Скоглунда, Фаррела Доббса, Грэйса Карлсона, Гарри де Боэра, Макса Гельдмана, Альберта Голдмана (который участвовал в качестве защитника обвиняемых на нескольких процессах) и других ключевых фигур. Все они были активистами, связанными с профсоюзом водителей грузовиков в Миннеаполисе, в котором СРП имела большое влияние, начиная с минеаполисской забастовки водителей грузовиков 1934 года, а также в течение Второй мировой войны. Американская компартия, которая во время подписания пакта Молотова—Риббентропа была достаточно сильна и выступала против участия США в войне стала защищать антизабастовочную политику правительства после нападения Германии на СССР. Члены СРП редактировали еженедельную газету минеаполисских водителей грузовиков «Northwest Organizer». Их деятельность вызывала все большее раздражение у лидера Международного профсоюза водителей грузовиков Даниэля Тобина.

21 июня 1941 года офисы СРП в Миннеаполисе и Сэнт-Поле подверглись обыску агентами ФБР, захватившими большое количество литературы и агитматериалов. Несколько недель спустя 22 членам СРП и профсоюзным активистам было предъявлено обвинение в связи с нарушением «Акта о подстрекательстве к мятежу» (1861 года) и «Акта Смита». Подсудимым было предъявлено два обвинения: организация заговора с целью свержения правительства насильственным путём и «подстрекательство к неповиновению в вооруженных силах и пропаганда насильственного свержения американского правительства».

Процесс начался в Федеральном окружном суде Миннеаполиса 27 октября 1941 года, основываясь, по большей части, на публичных заявлениях, сделанных СРП и её лидерами, а также на «Коммунистическом манифесте» и работах Ленина и Троцкого. Обвинение в «подстрекательство к неповиновению в вооруженных силах» основывалось на словесных показаниях двух правительственных свидетелей и состояло в том, что один или двое подсудимых говорили им о «недовольстве» солдат питанием и условиями проживания.

Пятеро подсудимых были оправданы по обоим пунктам решением судьи из-за недостатка собранных к началу суда улик. После 56 часов обсуждения жюри присяжных признало всех 23 оставшихся обвиняемыx невиновными по первому пункту обвинения, которое основывалось на федеральном акте 1861 года (заговор с целью свержения правительства вооруженным путём). Правительство попыталось использовать закон, который первоначально принимался против южных сецессионистов и определял как криминальную всякую революционную доктрину. Жюри признало 18 подсудимых виновными по второму пункту обвинения — «подстрекательство к неповиновению в вооруженных силах и в пропаганде насильственного свержения американского правительства».

8 декабря 1941 года приговор был объявлен 12 подсудимым, получившим 16 месяцев тюрьмы, а остальные одиннадцати получили по 12 месяцев. После ряда неудачных апелляций и отказа Верховного суда США пересматривать дело, с 31 декабря 1943 года заключенные начали отбывать свой срок. Последние из них вышли на свободу в феврале 1945 года. Свидетельские показания, данные Джеймсом П. Кэнноном на процессе, вышли в виде сборника «Социализм перед судом».

Коммунистическая партия США поддержала процесс и осуждение троцкистов по «Акту Смита», однако её собственные лидеры и многие рядовые члены преследовались по Акту после завершения Второй мировой войны.

Процесс о «великом подстрекательстве к мятежу» (1944 год)

Так называемый процесс о «великом подстрекательстве к мятежу» («Great Sedition Trial») состоялся в Вашингтоне в 1944 году. По делу проходило 30 человек, обвиненных в нарушении «Акта Смита». Все они были предполагаемыми участниками международного тайного нацистского заговора.

Процесс начался 17 апреля 1944 года, после нескольких попыток федеральных властей составить крепкую обвинительную базу, достаточную для предъявления большому жюри. Однако обвинители не смогли доказать наличия у обвиняемых намерений к свержению правительства. Кроме того, зачитывание прокурором Отье Джоном Роджем всех показаний обвиняемых в течение нескольких месяцев все больше утомляло жюри. Судебное разбирательство было прекращено 29 ноября 1944 года через некоторое время после смерти судьи, бывшего конгрессмена Эдварда Клэйтона Эйхера.

Процессы над членами Коммунистической партии США (1948—1951 годы)

Более 140 лидеров КП США были привлечены к суду по обвинению в нарушении «Акта Смита». В 1948 году было арестовано несколько лидеров Компартии, включая её председателя Уильяма Фостера и генерального секретаря Юджина Денниса. Обвинение, предъявленное им, состояло в том, что они «устроили заговор… как Коммунистическая партия с целью пропаганды и обучения принципам марксизма-ленинизма», а также «с целью публикации и распространения книг, статей, журналов и газет защищающих прицнипы марксизма-ленинизма». «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, «Государство и революция» Ленина и «Основы ленинизма» Сталина были представлены в качестве улик их деятельности.

На процессе в Нью-Йорке в здании суда на Фоли-сквер на скамье подсудимых сидели 11 лидеров Компартии, включая Гила Грина, Юджина Денниса, Генри Уинстона, Джона Гейтса, Гэса Холла. Уильям Фостер по причине слабого здоровья не был привлечен к процессу. Процесс длился 9 месяцев. По его окончании 10 обвиняемых были приговорены к пяти годам тюремного заключения и штрафу в 10 000 долларов, 11-й обвиняемый, Роберт Томпсон, был приговорён к трём годам тюрьмы. В 1949 году, во время хода процесса, все защитники обвиняемых, включая будущего конгрессмена Джорджа Уильяма Крокетта, были приговорены к тюремному заключению за «неуважение к суду». Осуждённые коммунисты пытались опротестовать решение суда, однако Верховный суд США в 1951 году поддержал вердикт шестью голосами судей против двух при двух воздержавшихся.

В 1951 году были арестованы ещё 23 лидера американской компартии, включая Элизабет Герли Флинн, одну из основателей Американского союза защиты гражданских свобод. К 1957 году более 140 лидеров и рядовых членов Коммунистической партии попали под действие «Акта Смита».

В 1957 году после нескольких решений Верховного суда США преследования по «Акту Смита» прекратились. Наиболее важными были решения по делам «Йетс против Соединенных Штатов» («Yates v. United States», 354 U.S. 298) и «Уоткинс против Соединенных Штатов» (Watkins v. United States, 354 U.S. 178) 1957 года. Согласно решению Верховного суда по делу Йетса многочисленные вердикты членам Компартии, осужденным на процессе 1951 года, были признаны неконституционными. Это решение определяло различие между пропагандой с целью подстрекательства и обучением идеям, как абстрактным концепциям. В решении по делу Уоткинса говорилось, что подсудимые имели возможность использовать Первую поправку против «злоупотреблений в ходе судебного процесса».

См. также

• «Акт Вурхиса»
• Союз борьбы за дело революции

Ссылки

Процесс о подстрекательстве к мятежу в Миннеаполисе (1941 год)

• [www.marxists.org/archive/cannon/works/1941/socialism/ Социализм перед судом. Показания Дж. П. Кэннона]  (англ.).
• Ф. Морроу. [www.marxists.org/archive/morrow-felix/1942/01/mplstrial.htm Минеаполисский процесс «о подстрекательстве к мятежу»] (1942)  (англ.).

Процесс о «великом подстрекательстве к мятежу» (1944 год)

• Д. Бакстер. [www.ihr.org/jhr/v06/v06p-23_Baxter.html Процесс о «великом подстрекательстве к мятежу» 1944 года. Личные воспоминания] (1986)  (англ.)

Процессы над членами Коммунистической партии США (1948—1951 годы)

• М. С. Смит. [www.english.uiuc.edu/maps/poets/g_l/jerome/smithact.htm О процессах по «Акту Смита»]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Акт Смита

Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.