Акулов, Иван Иванович

Иван Иванович Акулов
Дата рождения:	7 сентября 1922(1922-09-07)
Место рождения:	д. Урусова, Ирбитский уезд, Пермская губерния, РСФСР
Дата смерти:	25 декабря 1988(1988-12-25) (66 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	прозаик
Годы творчества:	1958—1988
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	роман, повесть, рассказ
Язык произведений:	русский
Дебют:	повесть «Двумя дорогами»
Премии:
Награды:

Ива́н Ива́нович Аку́лов (1922—1988) — русский советский писатель.

Биография

Родился 7 сентября 1922 года в селе Урусово Ирбитский уезд (ныне Туринского района Свердловской области) в крестьянской семье. Учился в сельскохозяйственном техникуме. В 1942 году закончил Тамбовское пехотное училище и до самого конца Великой Отечественной войны находился на фронте (командир взвода, начштаба батальона 137-й стрелковой дивизии). Был дважды ранен. Демобилизован в звании капитана.

Демобилизовавшись из армии, Акулов поступил на филологический факультет Свердловского педагогического института. После его окончания (1950) работал учителем, директором средней школы, заведующим сельхозотделом в газете «Уральский рабочий», сотрудником журнала «Урал». Дебютировал повестью «Двумя дорогами» (1958) о послевоенной деревне. Член СП СССР с 1963 года.

Закончил Высшие литературные курсы. В 1966—1970 годах Акулов возглавлял журнал «Уральский следопыт».

В конце 60-х писатель купил себе дачу в пос. Семхоз близ Сергиева Посада, был близок к литературному кружку «Радонежцы».

И. И. Акулов умер 25 декабря 1988 года в Москве.

Супруга Акулова Галина Григорьевна (1928-1988)

Награды и премии

• орден Отечественной войны I степени (6.04.1985)
• орден Отечественной войны II степени (20.07.1944)
• орден Дружбы народов
• медаль «За взятие Кёнигсберга»
• медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1980) — за роман "Крещение"

Творчество

Перу Акулова принадлежат романы «В вечном долгу», «Крещение», «Касьян Остудный», «Ошибись, милуя».

Среди многочисленных художественных произведений о Великой Отечественной войне роман Акулова «Крещение» выделяется объективной правдой, в которой соединено трагическое и героическое.

Значимость и силу роману «Крещение» придает не только событийная правда, но и классическая художественность, богатство русского народного языка, объемность и разнообразие созданных характеров и образов.

Все это в равной степени относится и к роману Акулова «Касьян Остудный», где писатель поднимает глубинные пласты советской действительности, положение русской деревни в драматический период её жизни — переломный этап коллективизации.

По мнению критика Наума Лейдермана, «Иван Акулов — единственный на Урале настоящий р о м а н и с т (после Мамина-Сибиряка). Он постепенно шел к своему жанру — сначала был тривиальный соцреалистический роман „В вечном долгу“, потом — мучительная робота над „Крещением“, тут просто физически ощущаешь, как от части к части растет мастерство Акулова-эпика. Роман „Касьян Остудный“ не смог пробиться на страницы „Урала“ (его вообще не пропустили ни в один журнал), но ведь это же замечательная вещь. А возьмите критические книги или новые учебники и пособия по русской литературе 70—80-х годов. Там как только заводят речь о современных романах, посвященных „великому перелому“, сразу упираются в „Кануны“ Белова, „Мужики и бабы“ Можаева, ну ещё помянут алексеевских „Драчунов“… Но ведь „Касьян остудный“ композиционно куда крепче скроен, а какая там пластика — словно густой луг, где каждая травинка, каждый лютик выписаны. А собственно историческая концепция акуловского романа куда многомернее, сложнее, чем в других романах на сходную тему».

Сочинения

• Земная твердь: Повесть. — М.: Современник, 1974. — 367 с.
• В вечном долгу: Роман. — М.: Современник, 1977. — 368 с. — (Б-ка рос. романа).
• Избранные сочинения: В 3-х т. / Вступ. ст. Б. Можаева. — М.: Современник, 1982—1984.
• Касьян остудный: Роман. — Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1985. — 688 с. — (Урал. б-ка). То же. — М. : Современник, 1978. — 480 с. — Рец.: Мыльников Н. В нелегком году // Урал. рабочий. — 1980. — 24 апр.
• Крещение: Роман: В 3 ч. — М.: Молодая гвардия, 1975. — 672 с. Переиздание : М.: Вече, 2003. — 576с.
• Ошибись, милуя. Роман. — М.: 1987, — 528 с.
• Скорая развязка. Повести, рассказы, пьеса. — М.: 1989. — 384 с.

Литература

• Лауреаты Государственных премий РСФСР: [1980 г. Среди др. — И. И. Акулов за роман «Крещение»] // Лит. газ. —1980. — 24 дек. — С. 3.
• Сергованцев Николай. Иван Акулов: литературный портрет. — М., 1986.
• Акулов Иван Иванович // Шмаков А. А., Шмакова Т. А. Урал литературный: Крат. биобиблиогр. словарь. — Челябинск, 1988. — С. 9-10.
• Очевидность минувшего// Ланщиков А. Избранное. М., 1989. С. 178—193;
• Герасименко А. П. Русский советский роман 60-80-х годов. М., 1989.
• Лейдерман Н. Л. [К 70-летию писателя И. Акулова] // Урал. — 1992. — N 10. — С. 174—175.

[Иван Акулов] // Литература Урала: Очерки и портреты: Кн. для учителя / Науч. ред. Н. Л. Лейдерман. — Екатеринбург, 1998. — С. 324—326.

• Валентин Сорокин. [www.hrono.ru/libris/lib_s/blago11.php Вечный порог.] Из книги Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика. — 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.
• Валентин Сорокин. [www.litrossia.ru/article.php?article=1918 Ещё раз о друге.]Литературная Россия, № 41, 12.10.2007.
• Валентин Сорокин. [www.hrono.info/text/2010/sorok1010.php Без друга.] Из кн. Крест поэта: Очерки, М., 2005.

Ссылки

[www.hrono.info/biograf/bio_a/akulov_ii.php Биография Ивана Акулова на сайте «Хронос»]

Отрывок, характеризующий Акулов, Иван Иванович

– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.