Алеманны

Алема́нны или алама́нны (от герм. alle manner — «все люди», алем. Alemanne, нем. Alamannen, Alemannen) — древнегерманский союз племен, в который вошли германские племена из распавшихся ранее союзов свевов и маркоманов, а также пришедшие с севера ютунги. Позже стали известны под именем швабов, которые дали название исторической области Швабия в Германии.

Язык алеманнов стал основой для верхненемецких диалектов.

Этноним

Первое упоминание об алеманнах относится к эпохе римского императора Каракаллы (правил 211—217). Среди его титулов современники приводят и титул Аламаникус, то есть «победитель аламаннов». В римских источниках название этого народа чаще встречается именно в такой форме — Alamanni. По-видимому, этимологически этноним восходит к германскому «alle Mannen» — «все люди (мужи)» и отражает тот факт, что племенной союз алеманнов сложился из ряда германских племен различного происхождения.

В ряде романских языков (в частности, во французском, португальском и испанском, а также в восточных языках, где это слово заимствовано из французского (персидском, турецком, азербайджанском) слово «ал(е)ман» сохранилось как общее название немцев.

Происхождение

Первоначально об алеманнах упомянул в 213 году римский историк Дион Кассий, когда это племя находилось в низовьях Майна (один из крупнейших притоков Рейна). Утверждать, что этот район был изначальным местом их проживания — нельзя, так как ядром племени алеманнов было более раннее племя «семноны», заселявшее бассейн реки Эльба.

В начале первого тысячелетия населяли южную часть бассейна Эльбы, в III веке алеманны прорвали границу Римской империи по Рейну, первыми из германцев захватили часть римской территории — так называемые Десятинные поля между верховьями Рейна и Дуная, начали вторгаться в Галлию и Италию. В конце V века были оттеснены франками на территорию нынешней южной Германии и западной Австрии.

Алеманны участвовали в походах на Римскую империю (как и большинство германских племён).

Ссылки

• Аламанны // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Алеманны

Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».