Аланская епархия (историческая)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ала́нская епа́рхия (греч. ἐπαρχία ̓Αλανίας) — историческая епархия Константинопольского Патриархата на Кавказе, на территории Аланского государства. Основана в начале X века. Упоминается до XVI века.





Ранний период

О проповеди среди алан апостолов Андрея Первозванного и Симона Кананита упоминает христианский писатель VIII—IX веков Епифаний Монах (после 815 года):

Затем пришли в крепость Химар, где сегодня место упокоения многострадального Максима. В этих странах остался Матфий с учениками, творя множество чудес. А Симон и Андрей отправились в Аланию и в город Фусту. И сотворив множество чудес и многих наставив, отправились в Авасгию.

Однако никаких научных подтверждений столь раннему крещению алан нет. Вероятно столь же легендарно сообщение армянского историка Агафангела о крещении аланского правителя Григорием Просветителем. Упоминание о мученической кончине алан христиан от рук своих соотечественников содержат армянские источники V века «Мученичество Воаскеанов» и «Мученичество Сукиасянов»[1].

Первые признаки христианства на землях Алании относятся к VII—VIII векам. Первое письменное подтверждение связано с именем преподобного Максима Исповедника, который при императоре Константе II был сослан в «страну лазов». Местом ссылки и упокоения святого стал «Схемарий — укрепление по соседству с племенем аланов». Один из его спутников, Анастасий Апокрисиарий, оставил письменное свидетельство об этих событиях[2]. В частности он сообщает о приходе к власти в год смерти преподобного Максима[3] «богобоязненного и христолюбивого» властителя Алан Григория, сместившего правителя язычника. Феодосий Гангрский, побывавший в этих краях в 668 году, привёз от туда реликвии, подаренные ему настоятелем монастыря Иоанна Крестителя Григорием. Таким образом, во второй половине VII века в Алании уже существовал православный монастырь, а часть аланской знати была крещена[4].

Наиболее ранние археологические находки, указывающие на распространение христианства среди аланов, относятся к VIII веку[5]. Ни о какой систематической просветительской деятельности в Алании в это время не известно. Процесс, скорее всего, идёт стихийно, под влиянием соседних христианских народов, населяющих Авазгию, Таврику, Грузию и Византийскую империю. Уже в самом начале X века арабский писатель Ибн Русте писал об аланах: «Царь алан — христианин в душе, но все люди, населяющие его царство, — язычники, поклоняющиеся идолам».

Крещение алан

Широкая миссионерская деятельность среди алан началась только в начале X века при патриархе Николае Мистике (901—907 и 912—925 гг). Этому способствовали тесные союзнические отношения с Византией и заинтересованность империи в сильном союзнике на Кавказе. Принято считать, что крещение алан относится ко второму патриаршеству Николая Мистика (912—925), между 912—916 годами. Ряд исследователей[6] предполагают, что процесс активной христианизации Алании начался раньше, в первое патриаршество Николая Мистика[7]. По меньшей мере известно, что в 907 году вместе с патриархом Николаем в опалу попал и не названный архиепископ алан, однако в нотициях этого времени упоминаний о такой епархии ещё нет.

История крещения алан известна из переписки патриарха Николая Мистика. В частности известно, что просвещению алан способствовали правители авазгов (абхазов) Константин III[ka] и сменивший его Георгий II[ka]. Патриарх Николай в письме к Константину благодарит его о крещения аланского князя. На основании этого можно сделать вывод, что крещение аланского князя произошло до 916 года, когда Константин умер, но после 912 года, когда при восстановление патриаршества Николая Мистика возобновились миссионерские усилия в Алании. В Константинополе для Алании был поставлен архиепископ Пётр, который отбыл к месту своего служения, очевидно. в 914 году[8]. Таким образом, можно говорить об образовании Аланской епархии в это время, которая, очевидно, имела статус автокефальной архиепископии.

Постоянные жалобы архиепископа Петра на трудности его миссии заставляют патриарха обращаться за помощью и поддержкой к правителю авазгов Георгию II сыну Константина III. В конце концов, в Аланию вновь отправляется Евфимий, ставший к этому времени настоятелем одного из монастырей на Олимпе Вифинском. Этот момент трудно поддаётся датировке, однако известно, что в 917 году Евфимий был с дипломатическим поручением в Болгарии. Произошло это после неудачного для империи сражения при Ахелое 20 августа 917[9]. Когда Евфимий отправился в Аланию, до своего посольства к болгарам или после, не известно. Как можно догадаться из патриарших посланий, отношения между архиепископом Пётром и Евфимий не были гладкими, возможно между ними был спор из-за первенства. Патриарх, по всей видимости более доверяя Евфимию, предпринимает попытки посредничества и примирения между ними, называя игумена Евфимия братом архиепископу и предлагая относиться к нему «со всяким благоговением и почтением»[10].

Арабский историк Аль-Масуди сообщает о изгнании греческого клира в 931—932 годах: «После распространения ислама при Аббасидах цари алан, которые до этого были язычниками, приняли христианскую веру, но после 320 года[11] они отвратились от неё и изгнали епископов и священников, присланных к ним царем Рума». Это единичное сообщение, никак не подкрепляемое другими источниками. Однако оно не представляется невероятным. Косвенно подтверждает этот факт разрушение «Ильичёвской базилики», совершённого местным населением примерно в это же время. Вероятной причиной такого поворота политики правителей Алании многие исследователи называют поражение в войне с иудейской Хазарией при хазарском каган-беке Аароне II. На какое-то время Алания возвращается в орбиту хазарской политики. Новый союз был скреплён династическим браком.

Точно не известно, когда Алания вернулась к Православию. Безусловно, это происходило после того, как распался вынужденный алано-хазарский союз, и были восстановлены отношения с Византией. Эти рамки не столь уж широки. В 945 году аланы вместе с хазарами участвуют в походе на Бердаа. Но вскоре Константин Багрянородный в своей книге «О церемониях» называет правителя аланов своим духовном сыном и говорит о их вражде к хазарам. Таким образом верхний предел восстановления Православия в Алании не может превышать 959 года[12].

В нотициях Аланская епархия, уже как митрополия, появляется в конце X века (нотиция № 10), пока ещё в схолиях. В следующей нотиции, датируемой 1032—1039 годами, она оказывается на 61-м месте после возникшей в конце X века Русской митрополии. В отличие от неё, Аланская митрополия епископий не содержит, и, очевидно, это лишь высокий титул для церкви важного союзника. К концу X века (998 год) относится упоминание аланского митрополита Николая в типиконе патриарха Сисиния II[13].

Кафедры Алании и Сотириуполя

Запись о соединении Аланской и Сотириупольской кафедр относилась к патриаршеству Николая III Грамматика (1084—1111). Сформулирована она так: «Алании отдан Сотериуполь»[14]. Первым митрополитом и архиепископом стал Иоанн Монастириот. При этом Сорериупольская кафедра упразднена не была, она так и продолжала числиться в нотициях как автокефальная архиепископия и занимавший эту двойную кафедру иерарх именовался митрополитом Аланским и архиепископом Сотериупольским. Правда в документах вторая часть часто опускалась.

Напишите отзыв о статье "Аланская епархия (историческая)"

Примечания

  1. А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. с. 104.
  2. Письмо Анастасия пресвитеру Феодосию Гангрскому.
  3. 13 августа 662 года.
  4. В. А. Кузнецов. [www.kmvline.ru/lib/xrist/9.php Христианство на Северном Кавказе до XV века. Версия о св. Максиме Исповеднике.]
  5. В. А. Кузнецов. [www.kmvline.ru/lib/xrist/10.php Христианство на Северном Кавказе до XV века. Следы христианства VIII—IX вв. в Алании.]
  6. В. А. Кузнецов, В Лоран, Г. Фиккер.
  7. В. А. Кузнецов. [www.kmvline.ru/lib/xrist/12.php Христианство на Северном Кавказе до XV века. Следы христианства VIII—IX вв. в Алании.]
  8. А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. с. 110.
  9. А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. с. 107—108.
  10. А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. с. 117—118.
  11. 320 год хиджры соответствует 931—932 годам по Рождеству Христову.
  12. А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. с. 137.
  13. С. Н. Малахов. К вопросу о локализации епархиального центра в Алании в XII—XVI вв. с. 153.
  14. С. Н. Малахов. К вопросу о локализации епархиального центра в Алании в XII—XVI вв. с. 154.

Литература

  • В. А. Кузнецов. Христианство на Северном Кавказе до XV века.
  • А. Ю. Виноградов. Очерки аланского христианства в X—XII вв. / ΚΑΝΙΣΚΙΟΝ с. 102—155 — М.: Изд-во ПСТГУ. 2006 г.
  • С. Н. Малахов. К вопросу о локализации епархиального центра в Алании в XII—XVI вв. / Аланы: Западная Европа и Византия (Серия Аланика) — Владикавказ. ин-т гуманитарных исследований, 1992 г.


Отрывок, характеризующий Аланская епархия (историческая)

– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.