Алапаевские мученики

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алапаевские мученики

Убиение преподобномученицы Елисаветы и иже с нею
(клеймо иконы Собора святых новомучеников и исповедников российских)


Смерть

18 июля 1918(1918-07-18)

Почитается

в РПЦ и РПЦЗ

В лике

мучеников и преподобномучениц

Главная святыня

мощи святых Елизаветы и Варвары в Иерусалиме, мощи остальных мучеников в Пекине

День памяти

29 января (Собор новомучеников российских) и 5 июля (по юлианскому календарю)

Подвижничество

мученическая смерть

Алапаевские мученики (Мученики Алапаевской шахты) — члены дома Романовых и близкие к ним люди, убитые (казнённые) представителями советской власти в ночь на 18 июля 1918 года, на следующий день после расстрела царской семьи, в 18 км от города Алапаевска у рудника Нижняя Селимская, в одну из шахт которого были сброшены их тела. 8 июня 2009 года Генеральная прокуратура России посмертно реабилитировала всех убитых под Алапаевском[1].

Русская православная церковь за границей канонизировала всех убитых под Алапаевском (кроме Ф. Ремеза) в лике мучеников. Русская православная церковь причислила к лику святых только двух из них — великую княгиню Елизавету Фёдоровну и инокиню Варвару (в лике преподобномучеников).

В число лиц, убитых под Алапаевском, входят[2]:

  1. великая княгиня Елизавета Фёдоровна;
  2. великий князь Сергей Михайлович;
  3. князь императорской крови Иоанн Константинович;
  4. князь императорской крови Константин Константинович (младший);
  5. князь императорской крови Игорь Константинович;
  6. князь Владимир Павлович Палей (сын великого князя Павла Александровича от его морганатического брака с Ольгой Пистолькорс);
  7. Фёдор Семёнович (Михайлович) Ремез, управляющий делами великого князя Сергея Михайловича;
  8. сестра Марфо-Мариинской обители Варвара (Яковлева), келейница Елизаветы Фёдоровны.




Предыстория

Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановил:
</div>

Членов бывшей династии Романовых — Николая Михайловича Романова, Дмитрия Константиновича Романова и Павла Александровича Романова выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губ.
Сергея Михайловича Романова, Гавриила Константиновича Романова, Иоанна Константиновича Романова, Константина Константиновича Романова, Игоря Константиновича Романова и Владимира Павловича Палей — выслать из тех же местностей впредь до особого распоряжения с правом свободного выбора места жительства в пределах Вятской и Пермской губ.
Все вышепоименованные лица обязаны в трёхдневный срок со дня опубликования настоящего постановления явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств в выбранные ими пункты постоянного местожительства и выехать по назначению в срок, назначенный Чрезвычайной Комиссиеи по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией.
Перемена выбранного местожительства допускается с разрешения соответствующих Советов Раб., Солд. и Крест. Депутатов.
Председатель Трудовой Коммуны Г. Зиновьев.
Комиссар Внутренних Дел М. Урицкий.
Управляющий делами С. Гусев.

Красная газета (Петроград). 26 марта 1918 года[3]</tt>
</div>

С первых дней прихода к власти большевики не только продолжили политику Временного правительства по уничтожению символики царского самодержавия, но и приступили к ликвидации всякой памяти о доме Романовых[3]. К исходу февраля 1918 года политическая и экономическая ситуация с Советской России существенно ухудшилась. Началось германское наступление на всём Восточном фронте Первой мировой войны, угрожавшее Петрограду. Радикализацию народных масс, в которых и так были сильны бунтарские настроения после года революции, усиливала углубляющаяся разруха народного хозяйства[4]. Большевистским лидерам представлялось опасным нахождение представителей императорского дома Романовых в столице, тем более в условиях приближающегося внешнего неприятеля и опасности антиправительственных выступлений внутри страны[3].

Историк В. М. Хрусталёв полагал, что к этому моменту лидерами большевиков был составлен план по сбору всех представителей династии Романовых на Урале, подальше от внешних опасностей — в лице Германской империи и Антанты — с одной стороны, но в таком месте, где, с другой стороны, у большевиков были сильные политические позиции и они могли бы держать ситуацию с Романовыми под своим контролем. В таком месте, как писал историк, Романовых можно было бы уничтожить, лишь найдя для этого подходящий повод. Первым, 9 марта 1918 года, по решению Советского правительства, из Петрограда в Пермь был сослан великий князь Михаил Александрович. Вслед за Михаилом 26 марта 1918 из Петрограда в Вятку были высланы князья Сергей Михайлович, три брата Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи (дети великого князя Константина Константиновича) и Владимир Павлович, а спустя месяц переведены в «красную столицу Урала» — Екатеринбург[3]. В начале апреля 1918 года из Москвы в Тобольск, куда Временным правительством был сослан с семьёй отрекшийся российский император, во главе вооружённого отряда отбыл комиссар Яковлев с приказом от большевистского руководства доставить Николая II в Екатеринбург[5].

Весной 1918 года всех Романовых, высланных на Урал из Петрограда, постоянно перемещали с одного места на другое. Судя по сохранившимся документам, перемещения эти происходили под тщательным контролем уральских большевиков, находящихся в Екатеринбурге, которых, в свою очередь, контролировало всероссийское руководство, находящееся в столицах — Петрограде и Москве[6].

По прибытию в апреле 1918 года в Екатеринбург ссыльные были помещены в гостинице «Атамановские номера» (в начале XXI века в здании располагалось управление ФСБ и ГУВД по Свердловской области[7]). 7 мая 1918 года великая княгиня Елизавета Фёдоровна была арестована в Москве и выслана в Пермь, откуда позже её также перевезли в Екатеринбург и разместили в Ново-Тихвинском монастыре[8]. Великую княгиню сопровождали её келейница Варвара (Яковлева) и монахиня Екатерина (Янышева).

После того, как 30 апреля 1918 года в Екатеринбург были доставлены царь, царица и их дочь Мария, а в середине мая из Тобольска туда же были отправлены оставшиеся члены царской семьи, уральские большевики поняли, что в городе собирается слишком большая «концентрация» Романовых и решили часть из них «рассредоточить» по другим местам — так великие князья были перемещены в Алапаевск, постановление о чём Уральского областного Совета датировано 18 мая 1918 года, а 20 мая того же года ссыльные прибыли в Алапаевск[9].

Арест и смерть

Гибель Романовых (1918—1919)

В Алапаевске ссыльных разместили в местной Напольной школе[10] на окраине города. Надзор за арестованными был возложен на Алапаевский совет рабочих и крестьянских депутатов и Чрезвычайную следственную комиссию Алапаевска[11]. Первое время пребывания в городе режим заключения был относительно свободен[12]. Всем заключённым были выданы удостоверения личности с правом передвижения «только по Алапаевску», для выхода из здания было достаточно уведомить разводящего караула[11]. Им разрешалось вести переписку, посещать церковь, гулять в поле возле школы, Елизавета Фёдоровна много молилась, рисовала и вышивала. Узниками был разбит небольшой сад, где они иногда пили чай на свежем воздухе.

Поводом для ужесточения режима содержания алапаевских ссыльных стал «побег» великого князя Михаила Александровича, произошедший в ночь с 12 на 13 июня 1918 года — событие было использовано местными властями для обоснования необходимости перевода всех Романовых, сосланных на Урал, на жёсткий режим заключения. Предпринимаемые меры уральские большевики согласовывали с Москвой и Петроградом[13].

В Алапаевск указание об ужесточении режима поступило 21 июня 1918 года из Екатеринбурга: «было конфисковано всё их имущество — обувь, бельё, платье, подушки, золотые вещи и деньги; оставлено было только носильное платье и обувь и две смены белья…»[14]. Им были запрещены прогулки по городу и переписка, а также ограничен продовольственный паёк[15]. При этом были высланы сестра Марфо-Мариинской обители Екатерина, сопровождавшая Елизавету Фёдоровну, два лакея и врач Гельмерсен. Немного позднее Напольную школу покинула Елена Сербская (супруга князя Иоанна Константиновича), отказавшаяся от иностранного подданства, чтобы быть рядом с мужем[11].

В ночь на 18 июля 1918 года узники были вывезены из Напольной школы в неизвестном направлении, после чего вскоре появились сведения об их смерти[14].

«Исчезновение» арестованных

В ночь на 18 июля у здания Напольной школы в третьем часу ночи началась стрельба, взрывы гранат, по тревоге был поднят красноармейский отряд, который час провёл в оцеплении вокруг здания. Затем к ним вышел комиссар А. Смольников и сообщил, что белогвардейцы похитили князей на аэроплане. Алапаевским исполкомом незамедлительно была отправлена в Екатеринбург следующая телеграмма[16]:

<tt> Военная Екатеринбург
Уралуправление

18 июля утром 2 часа банда неизвестных вооружённых людей напала напольную школу где помещались Великие Князья. Во время перестрелки один бандит убит и видимо есть раненые. Князьям с прислугой удалось бежать в неизвестном направлении. Когда прибыл отряд красноармейцев бандиты бежали по направлению к лесу. Задержать не удалось. Розыски продолжаются.

Алапаевский Исполком

Абрамов
Перминов
Останин </tt>

На основе данной телеграммы председатель Уральского областного совета А. Г. Белобородов 18 июля сделал по телеграфу донесение Я. М. Свердлову, М. С. Урицкому и Г. Е. Зиновьеву[14]. 26 июля было опубликовано официальное сообщение о случившемся[12]:

«Похищение князей»
Алапаевский исполком сообщает из Екатеринбурга о нападении утром 18-го июля неизвестной банды на помещение, где содержались под стражей бывшие великие князья Игорь Константинович, Константин Константинович, Иван Константинович, Сергей Михайлович и Палей. Несмотря на сопротивление стражи, князья были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Поиски ведутся.

Подпись: Председ. Областного Совета Белобородов

— «Известия Пермского Губернского Исполнительного Комитета Советов Рабочих, Крестьянских и Армейских депутатов», № 145

Утром 18 июля по городу были расклеены объявления, сообщающие что князья были похищены бандой белогвардейцев, в ходе перестрелки один из похитителей был убит и двое красногвардейцев легко ранены[11]. О судьбе великой княгини Елизаветы Фёдоровны и её келейницы в официальных сообщениях не упоминалось. Официальные органы Алапаевска и Екатеринбурга провели расследование, которое не дало результатов. В августе 1918 года в Алапаевске была проведена продажа вещей князей, как без вести пропавших[11].

Мнения об инсценировке

Эмигрантские исследователи, основываясь на материалах следствия Н. А. Соколова, расценили это событие как инсценировку похищения князей. Впервые о нём писал в своих воспоминаниях Михаил Дитерихс[17]. При подготовке материалов к канонизации новомучеников в Центре документации общественных организаций Свердловской области была найдена «Стенограмма воспоминаний партактива Алапаевского района 1917—1918 гг.» (заседание проходило 6 января 1933 года и имело цель «сохранить для истории воспоминания о парторганизации большевиков Алапаевского района в период от Февральской революции 1917 года до 1921 года»)[16]. Согласно записанным в стенограмме воспоминаниям председателя Верхне-Синячихинского совета Е. Л. Серёдкина и председателя Чрезвычайной следственной комиссии Н. П. Говырина алапаевские узники были убиты, а затем было инсценировано их похищение.

Расследование

Вслед за переходом в конце сентября 1918 года Алапаевска под контроль адмирала Колчака по факту смерти узников было начато расследование. 11 октября 1918 года его открыл член Екатеринбургского окружного суда И. А. Сергеев, а 7 февраля 1919 года дело принял следователь по особо важным делам Омского окружного суда Н. А. Соколов (вёл также следствие по факту расстрела царской семьи).

Следствием было установлено, что в ночь на 18 июля под предлогом перевода заключённых из Алапаевска в Верхне-Синячихинский завод к зданию школы прибыла группа рабочих Невьянского и Верхне-Синячихинского заводов во главе с Петром Старцевым[18].

Мы вошли в здание, где содержались женщины, через незапертую дверь, разбудили их и сказали, чтобы те немедленно оделись, потому что их следовало увезти в безопасное место, потому что здесь они подвергались риску вооружённого налёта.

Они повиновались безропотно. Мы связали им руки за спину и потом завязали глаза, вывели их наружу и посадили в подводу, которая специально их ждала рядом со школой, и отправили к месту назначения.

Затем мы вошли в комнату, которую занимали мужчины. Мы сказали им то же, что и женщинам до того. Молодые великие князья Константиновичи и князь Палей также повиновались без всяких споров. Мы вывели их в коридор, завязали глаза, связали им руки за спиной и посадили в другую подводу. Мы уже ранее решили, что подводы будут двигаться порознь. Великий князь Сергей Михайлович был единственным, кто пробовал сопротивляться[19].

— Воспоминания Василия Рябова, одного из участников убийства

Оказавшему сопротивление великому князю Сергею Михайловичу прострелили руку и также посадили в экипаж. Узников вывезли за город к одной из заброшенных шахт железного рудника Нижняя Селимская и после удара обухом топора по голове сбросили в шахту[2][16]. Затем шахту забросали гранатами, завалили жердями, брёвнами и присыпали землёй. Когда позднее тела были извлечены из шахты, то обнаружили, что некоторые жертвы погибли практически моментально, а другие остались живы и после падения, умирая от голода и ран[20]. Так, рана князя Иоанна, упавшего на уступ шахты возле великой княгини Елизаветы Фёдоровны, была перевязана частью её апостольника, а тело князя Палея было найдено в сидячем положении. Окрестные крестьяне рассказывали, что несколько дней из шахты доносилось пение молитв[21]. Участник убийства вспоминает, что после того, как в шахту была брошена первая граната, оттуда раздалось пение тропаря Кресту: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство»[19].

Другие источники утверждают, что смерть приговорённых наступила практически мгновенно, а слухи о подземных молитвах и взаимопомощи обречённых носят характёр народной легенды[11][22].

Воспоминания председателя Верхне-Синячихинского Совета Е. Л. Серёдкина и председателя Чрезвычайной следственной комиссии Н. П. Говырина подтверждают установленный колчаковским следствием факт, что узники были сброшены в шахту живыми:

Хотели спустить на дно, а на дно не попали, там был перестил, они там и остановились, в результате оказались живые. Мы хотели шахту взорвать, спустили перекселиновые…, но попали в воду. Для того, чтобы укокошить, нужно было что-то сделать, у меня были в шкафу бомбы, я дал ключ К…, чтобы он привез… /не слышно/. Потом так и зарыли. У меня в руках остался кошелёк с табаком князя…, хотел себе оставить, но потом думаю — привяжутся, бросил туда же.

— Воспоминания председателя Верхне-Синячихинского Совета Е. Л. Серёдкина

Также из указанной стенограммы следует, что решение о казни алапаевских узников было принято большевистской партийной организацией Алапаевска самостоятельно, без санкции Уралобкома РКП(б) и Уралоблсовета. Однако из допроса чекиста Петра Старцева, участвовавшего в убийстве, следует, что «убийство Августейших узников произошло по приказанию из Екатеринбурга, что для руководства им оттуда приезжал специально Сафаров»[14]. В связи с участием Г. И. Сафарова в организации убийства царской семьи в Екатеринбурге, следователь Н. А. Соколов делает вывод, что «и екатеринбургское и алапаевское убийства продукт одной воли одних лиц»[14]. Адвокат А. С. Матвеев, работавший с материалами об убийстве Алапаевских узников, собранными великим князем Андреем Владимировичем, писал[20]: «Как произошло убийство установить в точности трудно. Слишком мало осталось официальных и проверенных документов и свидетельских показаний. Их можно было бы собрать гораздо больше, если бы белая контрразведка действовала с большей осторожностью и не расстреляла без допроса многих бывших членов охраны Великих Князей».

Генеральная прокуратура России в своём Постановлении от 1998 года о прекращении уголовного дела № 18/123666-93 «О выяснении обстоятельств гибели членов Российского императорского дома и лиц из их окружения в период 1918—1919 годов» указывает поимённо 22 человека и двух неустановленных следствием рабочих Верхне-Синячихинского завода, которые организовали и исполнили в ночь с 17 на 18 июля 1918 года «умышленное убийство членов Российского императорского дома и лиц из их окружения»[11]. Среди организаторов, в частности, указаны комиссар юстиции Алапаевского Совета рабочих и крестьянских депутатов Соловьев Ефим Андреевич, председатель Алапаевской Чрезвычайной следственной комиссии Говырин Николай Павлович, члены Алапаевской чрезвычайной следственной комиссии, члены Алапаевского Совета рабочих и крестьянских депутатов и др. Среди «непосредственных исполнителей умышленного убийства» указаны председатель Алапаевского Совета рабочих и крестьянских депутатов Абрамов Григорий Павлович, члены Чрезвычайной следственной комиссии г. Алапаевска, красноармейцы и др.

Слухи в эмиграции

Матильда Кшесинская (в будущем — жена великого князя Андрея Владимировича) в своих воспоминаниях пишет[23], что в 1920 году во Франции Андрей Владимирович узнал, что «судебный следователь по особо важным делам Соколов, которому адмирал Колчак поручил следствие об убийстве Государя и всей Царской семьи в Екатеринбурге и членов Царской семьи в Алапаевске, находится в Париже. Это был единственный человек, который мог сказать, что в действительности произошло в Екатеринбурге и Алапаевске и есть ли надежда на то, что кто-нибудь спасся. Андрей просил его заехать к нему в гостиницу и позвал Гавриила Константиновича и его жену присутствовать при разговоре, так как три его брата погибли в Алапаевске».

Это интересовало Андрея Владимировича «в связи с постоянно распространяемыми в то время слухами, что они спасены, где-то спрятаны и что императрица Мария Фёдоровна об этом знает. Ответ Соколова положил конец легендам о спасении… (…) Что же касается Алапаевска, то факт убийства членов Императорского Дома был доказан: тела были все найдены в шахте, осмотрены и опознаны и Соколов тут же показал нам их фотографии. При осмотре тел был составлен точный список всего на телах найденного. Беседа с Соколовым была для нас печальной, никаких надежд больше не было, все погибли».

Соколов прислал великому князю следственное дело, и Андрей с Кшесинской почти целую ночь его переписывали.

Все мелкие вещи, найденные на телах, были адмиралом Колчаком пересланы великой княгине Ксении Александровне, которая и разослала их членам семьи по принадлежности, в частности, Кшесинская получила то, что было найдено на её «гражданском муже» великом князе Сергее Михайловиче, а именно:

  • Небольшой, круглый, из самородного золота медальон с изумрудом посреди. Внутри моя фотография, довольно хорошо сохранившаяся, и кругом выгравировано: «21 августа — Маля — 25 сентября», и внутри вделанная десятикопеечная серебряная монета 1869 года, года рождения Великого Князя. Этот медальон я ему подарила много лет назад.
  • Маленький золотой брелок, изображающий картофель, с цепочкой. Когда они все были молоды, они образовали с Воронцовыми и Шереметевыми так называемый «картофельный» кружок. Происхождение этого наименования туманно, но они все себя так называли, и это выражение часто встречается в Дневнике Государя при описании времени, когда он был еще Наследником.

По получении этих предметов любые надежды на ошибку развеялись.

История останков

Обнаружение тел

28 сентября 1918 года Алапаевск заняла армия адмирала А. В. Колчака. 6 октября товарищу прокурора Остроумову Н. И. командир Тобольского полка, участвовавшего во взятии Алапаевска, сообщил, что по его сведениям алапаевские узники были живыми спущены за городом в шахту, которую взорвали при помощи гранат[11]. Поручение разыскать тела убитых князей было дано старшему милиционеру Т. Мальшикову. Он смог найти свидетелей, которые «ночью 18 июля возвращались в Алапаевск по синячихинской дороге и в одиннадцать-двенадцать встретили целый „поезд“ лошадей, направляющийся в сторону Верхне-Синячихинского завода»[16]. Были начаты поиски в окрестностях Синячихинской шахты и рудника. 19 октября была найдена фуражка одного из великих князей, а затем и сами тела, которые в течение четырёх дней извлекали из шахты[2]:

  • 21 октября — Ф. Ремеза;
  • 22 октября — инокини Варвары и князя В. П. Палея;
  • 23 октября — князей Константина Константиновича и Игоря Константиновича и великого князя Сергея Михайловича;
  • 24 октября — великой княгини Елизаветы Фёдоровны и князя Иоанна Константиновича.

Пальцы правых рук Елизаветы Фёдоровны, инокини Варвары и князя Иоанна Константиновича были сложены для крестного знамения, на груди великой княгини был обнаружен образок Иисуса Христа, усыпанный драгоценными камнями, а в кармане пальто князя Иоанна Константиновича лежала икона, полученная в дар от Иоанна Кронштадтского[24].

После извлечения тел из шахты было проведено их медицинское освидетельствование и судебно-медицинское вскрытие:

По словам лиц, участвовавших в извлечении тел из шахты, только на теле Великого Князя Сергия Михайловича была огнестрельная рана в задней части головы внизу затылка; все остальные замученные были брошены в шахту живыми и умерли от повреждений полученных при падении и от голода. Тело Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, несмотря на то, что все тела находились в шахте в течение нескольких месяцев, было найдено совершенно нетленным; на лице Великой Княгини сохранилось выражение улыбки, правая рука была сложена крестом, как бы благословляющая. Тело Князя Иоанна Константиновича тоже поддалось лишь частичному и весьма незначительному (в области груди) тлению, все остальные тела подверглись в большей или меньшей степени разложению[25].

После вскрытия тела омыли, одели в чистые белые одежды и поместили в деревянных гробах, внутри которых были футляры из кровельного железа. Гробы были поставлены в Кладбищенской церкви Алапаевска, и у них совершались панихиды и читалась неусыпающая псалтирь. 31 октября собор из 13 священников отслужил у гробов заупокойную всенощную. На следующий день 1 ноября к Кладбищенской церкви отправился многолюдный крестный ход из Свято-Троицкого собора Алапаевска. Отслужили панихиду, а затем на руках перенесли гробы в собор. После совершения заупокойной литургии прошло отпевание усопших. Затем тела поместили в склеп, устроенный в южной стороне алтаря Свято-Троицкого собора и замуровали вход в него кирпичом[2].

Перемещение по России

С наступлением Красной Армии в июне 1919 года решено было вывезти останки из города. По ходатайству находившегося в Екатеринбурге игумена Серафима (Кузнецова), настоятеля Серафимо-Алексеевского скита Белогорского Свято-Николаевского монастыря, генерал М. К. Дитерихс получил от адмирала Колчака разрешение на перевозку гробов. 14 июля 1919 года восемь гробов поместили в товарный вагон для отправки в Читу[2]. Сопровождал тела игумен Серафим с двумя послушниками. По воспоминаниям игумена Серафима, записанным княгиней М. А. Путятиной (в монашестве — Серафима), племянницей последнего Императорского посланника в Китае, в пути стояла жара и

Из щелей пяти гробов постоянно сочилась жидкость, распространявшая ужасный смрад. Поезд часто останавливался среди поля, тогда они собирали траву и вытирали ею гробы. Жидкость же, вытекавшая из гроба Великой Княгини, благоухала, и они бережно собирали её как святыню в бутылочки[26].

В Читу состав пришёл 30 августа. Гробы при содействии атамана Григория Семёнова перевезли в Богородицкий (Покровский) женский монастырь, где поместили под полом кельи, в которой поселился игумен Серафим.

5 марта 1920 года по указанию генерала Дитерихса и при поддержке атамана Семёнова гробы были вывезены из Читы и отправлены в Китай. Материальную помощь в перевозке оказала бывшая жена атамана Семёнова Мария Михайловна, получившая при разводе отступное в виде золотых слитков, которыми и была оплачена перевозка[27].

Вывоз за границу

До станции Хайлар игумен Серафим ехал без какой-либо охраны, но по прибытию на станцию оказалось, что власть в городе перешла в руки большевиков, которые захватили его вагон:

вскрыли гроб Иоанна Константиновича и хотели над всеми совершить надругание. Но мне удалось быстро попросить китайского командующего войсками, который немедленно послал свои войска, которые отобрали вагон в тот самый момент, когда они вскрывали первый гроб. С этого момента я с гробами находился под охраной китайских и японских военных властей, которые отнеслись весьма сочувственно, охраняли меня на месте и во время пути до Пекина[2]

— Воспоминания игумена Серафима (Кузнецова)

В начале марта тела прибыли в Харбин, их встретил епископ Камчатский Нестор (Анисимов), а позднее в город прибыл князь Николай Кудашев, последний императорский посланник в Китае. При нём гробы были вскрыты для опознания и был составлен протокол. Позднее князь вспоминал, что все тела, кроме Елизаветы Фёдоровны, были в состоянии полного разложения:

Гробы открыли и поставили в русской церкви. Когда я вошёл в неё, мне чуть не стало дурно, а потом была сильная рвота. Великая Княгиня лежала как живая и совсем не изменилась с того дня, как я перед отъездом в Пекин прощался с ней в Москве, только на одной стороне лица был большой кровоподтёк от удара при падении в шахту[28].

8 апреля поезд выехал из Харбина в Мукден, откуда 13 апреля направился в Пекин. Начальник Русской духовной миссии, архиепископ Иннокентий (Фигуровский) был предупреждён архиепископом Оренбургским Мефодием (Герасимовым), находившимся в эмиграции в Харбине, о прибытии тел и начал переговоры о возможности их погребения на территории Духовной миссии. Однако Российское посольство не проявило участия в решении данного вопроса и, в связи с действовавшим в то время запретом китайских властей на внос мёртвых тел в Пекин, было принято решение об их погребении на кладбище Русской духовной миссии за городской чертой[2].

Судьба останков в Китае

16 апреля 1920 года на вокзале Пекина гробы были встречены крестным ходом и перенесены в церковь Серафима Саровского на кладбище, располагавшемся к северу от территории Русской духовной миссии за Аньдинмыньскими воротами в 2 км от города. После совершения заупокойного богослужения 8 гробов опечатали печатями Русской духовной миссии и разместили в одном из склепов на территории кладбища. Вскоре на деньги атамана Г. М. Семенова под амвоном церкви был устроен склеп, в который и поместили тела алапаевских мучеников. В ноябре 1920 года тела Елизаветы Фёдоровны и её келейницы Варвары были вывезены в Иерусалим.

Перед отъездом игумен Серафим отдал ключи от склепа епископу Иннокентию, начальнику духовной миссии. По воспоминаниям, вскоре о погребении великих князей практически забыли:

Старые гробы Великих Князей — простые железные ящики. Железо во многих местах проржавело. Портреты на гробах Вел. Кн. Сергея Михайловича и Иоанна Константиновича наполовину истлели. На всех гробах простые медные дощечки с именами усопших. На гробе кн. Палей стёршаяся надпись. Видны только слова «…от мамы».

В склепе душно и чувствуется сильно запах тления. В железных тройных гробах, закрытых наглухо, тление тел совершается медленно.

Вся забота о них велась исключительно Пекинской Духовной Миссией и её митрополитом. При церкви, для наблюдения за кладбищем и могилами Великих Князей, митрополитом наняты два русских сторожа[29].

— газета «Заря». Харбин. 1931. № 33

К 1930 году церковь полностью обветшала: «штукатурка обвалилась, крыша стала сильно протекать, деревянный пол прогнил и осел. Гробы Алапаевских мучеников тоже требовали немедленной замены их новыми»[29]. Был организован сбор денег, но поступления были минимальные. Удалось лишь изготовить новые гробы, куда переложили тела князей, вновь вернув их в склеп. По свидетельству врача бывшей Императорской Дипломатической миссии в Пекине, Петра Судакова, который присутствовал при перенесении останков в новые гробы, тела хорошо сохранились, поскольку были забальзамированы, лица покойных были узнаваемы[29]. Только тело Владимира Палея, по желанию его матери, было предано земле в одном из склепов кладбища духовной миссии[30].

В 1938 году после оккупации Китая Японией архиепископ Виктор (Святин) получил разрешение пекинских властей на перенос гробов Алапаевских мучеников в склеп храма во имя Всех Святых Мучеников на территории Русской духовной миссии[30]. В 1947 году, в связи с угрозой прихода к власти коммунистического режима, с разрешения архиепископа Виктора наместник Успенского монастыря при Духовной миссии архимандрит Гавриил и иеромонах Николай, под предлогом ремонта храма, совершили захоронение останков Алапаевских мучеников под полом придела апостола Симона Зилота. Позднее иеромонах Николай писал: «Могилу покрыли каменными плитами — 4 аршина длины, ¾ аршины ширины и 3 вершка толщины примерно. Плиты покрыли песком и зацементировали; сверху положили искусственные плиты 8х8 вершков, коими выложен весь пол храма, и залили, соединили цементом. Никаких внешних признаков могилы в храме нет»[29].

В 1945 году храм Святых Мучеников перешёл в юрисдикцию Русской православной церкви, но в 1954 году, после перехода земель Духовной миссии в распоряжение советского посольства, его закрыли. В 1957 году по распоряжению посла СССР в КНР П. Ф. Юдина храм снесли, и на его месте разместили детскую площадку и постройки посольства[29].

В период с 22 по 25 февраля 2005 года на территории посольства России в Пекине были проведены работы по поиску месторасположения фундамента храма Всех Святых Мучеников[31]. Они установили возможное местонахождения подземного склепа, а также из свидетельств рабочих, участвовавших в сносе храма, выяснили, что останки не были тронуты и при сносе здания их засыпали землёй[32]. В настоящий момент останки, не считая тел Елизаветы Фёдоровны и сестры Варвары (см. ниже), остаются утраченными. Вместе с тем, согласно сведениям, содержащимся в письме епископа Пекинского Василия на имя Святейшего Патриарха Алексия, при закрытии храмов на территории Бэйгуаня все мощи были перенесены в Серафимовский храм на православном кладбище г. Пекина. Позднее это кладбище было реконструировано в Парк Озера молодёжи — возможно, останки алапаевских мучеников находятся там под площадкой для игры в гольф, где ранее стоял Серафимовский храм.

Перенесение останков Елизаветы Фёдоровны и сестры Варвары в Иерусалим

В ноябре 1920 года по желанию сестры Елизаветы Фёдоровны, принцессы Виктории Баттенбергской, и исполняя её собственное желание быть похороненной в Святой земле, из Пекина два гроба (великой княгини Елизаветы и сестры Варвары) были перевезены в Тяньцзинь, затем в Шанхай, а оттуда морем, через Суэцкий канал в Порт-Саид (Египет) и затем в Иерусалим[15]. Гробы сопровождал игумен Серафим (Кузнецов), в Порт-Саиде к нему присоединились принцесса Виктория с супругом Людвигом и дочерью Луизой. 28 января 1921 года в Иерусалиме тела мучениц были торжественно встречены греческим и русским духовенством, а также многочисленными русскими эмигрантами. Гробы на автомобилях повезли в город, по дороге их встретил крестный ход монахинь Горненского и Елеонского монастырей.

Тела были привезены в церковь Равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании[33]. Два дня при них служились панихиды, а 30 января Иерусалимский патриарх Дамиан совершил заупокойную литургию и на великом входе прочёл разрешительную молитву погибшим, а затем после панихиды гробы поместили в склеп, устроенный в крипте церкви[29]. После прославления РПЦЗ княгини и инокини в лике святых 1 мая 1982 года, в день празднования Недели святых жен-мироносиц, их мощи были перенесены из крипты в храм[15].

Канонизация и реабилитация

1 ноября 1981 года Алапаевские мученики (исключая Ф. М. Ремеза) были канонизированы Русской православной церковью заграницей.

Елизавета Фёдоровна и инокиня Варвара прославлены Архиерейским собором Русской православной церкви 1992 года как преподобномученицы, хотя Елизавета монашеского пострига не принимала[15]. В соборном деянии сказано:

Великая княгиня Елизавета, основательница Марфо-Мариинской обители в Москве, посвятила свою благочестивую христианскую жизнь благотворительности, помощи бедным и больным. Вместе со своей келейницей инокиней Варварой она приняла мученический венец в день Преподобного Сергия Радонежского — 5 июля (старого стиля) 1918 года[34].

— Деяние о канонизации Великой княгини Елизаветы и инокини Варвары

Вопрос о канонизации остальных мучеников Алапаевской шахты в РПЦ не обсуждался.

27 марта 2009 года Мария Владимировна Романова подала через своего адвоката заявление в Генеральную прокуратуру России о реабилитации родственников последнего русского царя Николая II. В своём заявлении агентству «Интерфакс» адвокат сообщил: «Великая княгиня Мария Владимировна считает, что все указанные члены российского императорского дома стали жертвами произвола тоталитарного государства и подверглись политическим репрессиям по социальным, классовым и религиозным признакам»[35]. 8 июня 2009 года Генеральная прокуратура приняла решение о реабилитации членов семьи Романовых и их близких лиц. В официальном сообщении указано, что анализ архивных документов «позволяет сделать вывод о том, что все вышеперечисленные лица подверглись репрессии в виде ареста, высылки и нахождения под надзором органов ЧК без предъявления обвинения в совершении конкретного преступления по классовым и социальным признакам»[36].

В культуре

Напишите отзыв о статье "Алапаевские мученики"

Примечания

  1. [www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=71048&cf= Генпрокуратура РФ реабилитировала святую великую княгиню Елизавету Федоровну Романову]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614y85sx6 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  2. 1 2 3 4 5 6 7 Фомин С. [www.pravaya.ru/govern/391/2011 Алапаевские мученики: убиты и забыты (часть 1)]. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614yASIgX Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  3. 1 2 3 4 Хрусталёв В. М. Глава 21. Похищение и убийство Михаила Романова // Великий князь Михаил Александрович. — М.: Вече, 2008. — С. 489—505. — 544 с. — (Царский дом). — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-3598-0.
  4. Скорбный путь Михаила Романова: от престола до Голгофы. Документы, материалы следствия, дневники, воспоминания / Составители: Хрусталёв В. М., Лыкова Л. А.. — Пермь: Пушка, 1996. — 248 с. — 10 000 экз.
  5. Хрусталёв В. М., 2013, с. 515.
  6. Хрусталёв В. М., 2013, с. 652.
  7. [www.nr2.ru/177814.html Монахини нашли в Екатеринбурге дом, из которого на смерть повезли представителей семьи Романовых]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614yCx1iX Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  8. [www.tyrlevo.orthodoxy.ru/alap.php Алапаевские мученики](недоступная ссылка — история). Проверено 23 июня 2009.
  9. Хрусталёв В. М., 2013, с. 659.
  10. «Напольная» — то есть находящаяся у полей
  11. 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.nik2.ru/documents.htm?id=269 Постановление о прекращении уголовного дела № 18/123666-93 «О выяснении обстоятельств гибели членов Российского императорского дома и лиц из их окружения в период 1918—1919 годов»]. Проверено 22 февраля 2009. [www.webcitation.org/614yH9Dx8 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  12. 1 2 [old.ippo.ru/fotoaljbom/velikiy-knyazj-sergey-aleksandrovich-i-ego-supruga-velikaya-knyaginya-elizaveta-fedorovna-1--45.html Великий князь Сергей Александрович и его супруга великая княгиня Елизавета Федоровна].
  13. Хрусталёв В. М., 2013, с. 664.
  14. 1 2 3 4 5 Соколов Н. А. [gatchina3000.narod.ru/literatura/sokolov_n_a/murder_imperial_family54.htm Убийство Царской Семьи]. Проверено 22 июня 2009. [www.webcitation.org/614yGWvE4 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  15. 1 2 3 4 [www.pravenc.ru/text/189843.html Елисавета Феодоровна]. Православная энциклопедия. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/60vZDKV91 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  16. 1 2 3 4 Зыкова Н. В. [magazines.russ.ru/continent/2008/136/zy19.html «Постановили с ними рассчитаться…» Новые документы об алапаевской трагедии]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614yJDgg3 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  17. Дитерихс М. К. [www.hrono.info/libris/lib_d/diter00.html Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале. Причины, цели и следствия]. Проверено 22 июня 2009. [www.webcitation.org/614yHkfdy Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  18. Касвинов Марк. [lib.ru/HIST/KASWINOW/dwadcattri.txt Двадцать три ступени вниз]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614yICEnp Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  19. 1 2 [www.serfes.org/lives/grandduchess/murder.htm Murder of the Grand Duchess Elizabeth] (англ.). Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614yIkYHa Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  20. 1 2 Матвеев А. Алапаевская трагедия. По архивным данным Великого Князя Андрея Владимировича // Иллюстрированная Россия. — Париж, 1934. — № 34 (485). — С. 5-6.
  21. [www.svelizaveta.ru/shahta.htm Святая Шахта — место убиения]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/614yK4OCe Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  22. [www.dostoinstvo.zolt.ru/index.php?module=articles&c=articles&b=1&a=16 Расстрельный дом]
  23. М. Кшесинская. [archive.is/20140121141123/idvm.narod.ru/texts/kshesinskaya.htm Мемуары]
  24. Расследование цареубийства / Сост. В. И. Прищеп и А. Н. Александров. — М., 1993. — С. 272.
  25. Алапаевская трагедия // Русская газета. — Париж, 1924. — № 51. — С. 2.
  26. Инокиня Серафима Об останках Великой Княгини Елизаветы Феодоровны // Возрождение. Ежемесячный литературно-политический журнал. — Париж, 1964. — № 151. — С. 15.
  27. Мария Михайловна выехала из Читы вместе с игуменом Серафимом, посетила Пекин, а затем направилась в Святую землю, где вышла замуж за младшего сына Хана Гусейна Нахичеванского
  28. Инокиня Серафима Об останках Великой Княгини Елизаветы Феодоровны // Возрождение. Ежемесячный литературно-политический журнал. — Париж, 1964. — № 151. — С. 14-15.
  29. 1 2 3 4 5 6 Фомин С. [www.pravaya.ru/govern/391/2012 Алапаевские мученики: убиты и забыты (часть 2)]. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614yKlREz Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  30. 1 2 Напара Д. [www.pravoslavie.ru/put/050105114517.htm Памяти алапаевских мучеников, в земле китайской под спудом находящихся]. Православие.Ru. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614yMYmAk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  31. [www.patriarchia.ru/db/text/14136.html Установлено место захоронения Алапаевских мучеников]. Проверено 22 февраля 2009. [www.webcitation.org/6150Lgfbd Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  32. [www.sedmitza.ru/news/327068.html Представитель Романовых в РФ не исключает возможности перенесения из Китая в Россию останков Алапаевских мучеников]. Проверено 22 февраля 2009. [www.webcitation.org/6150MYfSg Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  33. Дмитрий Урушев. [ng.ru/printed/history/2004-08-04/5_elizaveta.html Скорбный путь великой княгини]. Проверено 22 июня 2009. [www.webcitation.org/6150NGrDJ Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  34. [www.patriarchia.ru/db/text/526284.html Деяние Архиерейского собора Русской православной церкви (31 марта — 5 апреля 1992 год)]. Проверено 22 июня 2009. [www.webcitation.org/6150NtSv6 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  35. [www.imperialhouse.ru/rus/dynastynews/news/vin/873.html Сообщение агентства «Интерфакс» о подаче Главой Дома Романовых в Генпрокуратуру РФ заявления о реабилитации её казненных Августейших Родственников]. Проверено 25 июня 2009. [www.webcitation.org/6150Oig9O Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  36. [genproc.gov.ru/news/news-61321/ О реабилитации членов царской семьи Романовых]. Проверено 21 августа 2011. [www.webcitation.org/61HFLf4sW Архивировано из первоисточника 28 августа 2011].

Литература

  • Хрусталёв В. М. Глава XI. Путь на эшафот: Алапаевск // Романовы. Последние дни великой династии. — 1-е. — М.: АСТ, 2013. — С. 652—690. — 861 с. — (Романовы. Падение династии). — 2500 экз. — ISBN 978-5-17-079109-5.

Ссылки

  • [www.svelizaveta.ru/about.htm Алапаевский монастырь Новомучеников Российских]. — Официальный сайт монастыря. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/6150PYbJh Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  • Напара Д. [www.pravoslavie.ru/put/050105114517.htm Памяти алапаевских мучеников, в земле китайской под спудом находящихся]. Православие.Ru. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614yMYmAk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  • Фомин С. [www.rusk.ru/st.php?idar=321306 Алапаевские мученики: убиты и забыты]. Проверено 28 июня 2009. [www.webcitation.org/6150QCT1T Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Алапаевские мученики

– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.