Аларих I

Запрос «Аларих» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Аларих I готск. 𐌰𐌻𐌰𐍂𐌴𐌹𐌺𐍃/Alareiks<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гравюра XVIII века</td></tr>
вождь вестготов
382 — 395
Предшественник:	Фритигерн
Преемник:	принятие королевского титула
король вестготов
395 — 410
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Атаульф
Вероисповедание:	христианин арианского толка
Рождение:	около 370 остров Певка
Смерть:	410(0410)
Место погребения:	река Бузенто
Род:	Балты

Аларих I (готск. 𐌰𐌻𐌰𐍂𐌴𐌹𐌺𐍃/Alareiks — «Могущественный король», лат. Alaricus I; умер в 410) — вождь и первый король вестготов в 382—410 годах.

Биография

Рождение и воспитание

Аларих, если верить Клавдиану, родился примерно в 370 году или немногим позже на острове Певке, лежащем в устье Дуная. Он принадлежал к роду Балтов. Со слов Клавдиана, юного Алариха владеть оружием и стрелять из лука «вместо отца» учил воспитатель, что позволяет сделать вывод о том, что Аларих рано потерял отца.

Если искать выдающегося и обладающего высоким статусом вестготского вождя, имя которого перекликалось бы с именем Алариха и который умер в конце 70-х годов IV века, то напрашивается имя Алавива, который вместе с Фритигерном, но, будучи названным «первым», привёл вестготов в Римскую империю, и, по всей вероятности, умер до 377 года. Хотя это только предположение, так как более точные сведения до нас не дошли.

Начало правления

Первое упоминание

Хотя договор 382 года положил конец войне вестготов с Империей, обстановка на Балканском полуострове оставалась нестабильной. Вестготы не хотели превращаться в мирных пахарей и беспокоили окрестности грабительскими набегами. В то же время, по-видимому, определённый вес среди вестготов приобрела антиримская партия. Между 391 и 394 годами время от времени происходили сражения, и хотя вестготы постоянно терпели неудачи, общая ситуация становилось всё более и более неопределённой.

В конце лета или осенью 391 года соединения, в которые кроме готов входили и другие варвары, перешли через Балканы и двинулись на юг: вероятно, они хотели установить отношения с варварами, сторонниками узурпатора Максима, после казни последнего укрывшихся в труднодоступном районе в устье Аксия (совр. Вардар) западнее Фессалоники. Главой этого предприятия был гот из Мёзии Аларих, имя которого встречается здесь впервые. Неизвестно, был ли он тогда вождём всего племени. Вероятно, Аларих первоначально был провозглашён герцогом, то есть — полководцем. Во главе войска император Феодосий Великий лично отправился против врага, но пренебрёг мерами безопасности на марше. Римские войска были застигнуты врасплох на Гебре (Марице) и разбиты, так что искусному командующему Промоту лишь с огромным трудом удалось спасти императора. Затем этот полководец продолжил операции против Алариха, которые не позже конца 391 года стоили ему жизни. Преемником Промота стал Стилихон, который в 392 году победил и окружил Алариха, однако по приказу императора после заключения союза вынужден был его отпустить.

На службе у императора Феодосия

В 394 году, когда император вёл войну против узурпатора Евгения и полководца Арбогаста, вестготы, выполняя обязанности римских федератов, поставляли в римскую армию свои вспомогательные войска. Их контингенты, очевидно, составляли большую часть боеспособных войск, так как они выставили 20 000 воинов. Этих воинов привёл Аларих, но он не получил ни самостоятельного командования, ни поста в римской армии. Напротив, он был подчинён Гайне, который хотя и был соплеменником Алариха, но не «имел происхождения». Аларих был ещё человеком молодым, в возрасте примерно двадцати лет, но он почувствовал себя обойдённым.

5 и 6 сентября 394 года Феодосий I Великий разбил узурпатора Евгения. Битва состоялась на Фригиде (совр. Виппах-Випава), левом притоке Изонцо. Первый день битвы закончился тем, что авангард Феодосия, который состоял из готов, потерпел сокрушительное поражение. Как сообщается, половина его погибла. Вестготы сочли, что это было подстроено Феодосием для ослабления их племени. Недовольные готы, под руководством Алариха, были отосланы в обратный путь. Условия этого похода обострили и без того напряжённую ситуацию. Приготовленные запасы были израсходованы и готы в открытую начали грабить те местности, по которым проходили.

Разрыв союза

17 января 395 года умер Феодосий I Великий и союз, заключённый в 392 году, прекратил своё существование, так как один из партнёров по договору ушёл из жизни. К новому союзу никто не стремился, и готы подняли открытое восстание. Аларих был провозглашен следовавшими за ним племенами их «королём». Его приходу к власти, несомненно, способствовало происхождение из рода Балтов, знатнейшего готского рода после Амалов, и всё же только военные успехи дали ему в глазах соплеменников право именоваться «Могущественным Королём».

Укрепление авторитета Алариха проявилось, прежде всего, в том, что он выступал представителем своего племени в переговорах с римлянами и заключал договоры. И всё же по существу его власть была немногим больше власти герцога. Перед принятием важных решений Аларих советовался с «одетым в шкуры сенатом готов».

Поход в Грецию

Неудачный поход на Константинополь и отступление в Фессалию

В конце весны 395 года под предводительством Алариха бывшие федераты оставили дунайские провинции и подступили к Константинополю, но не смогли взять этой мощной крепости. Временщик восточно-римского императора Аркадия Руфин, отправившись в их лагерь, уговорил Алариха отвести своё войско от города на запад (начало лета 395 года).

Аларих выступил из равнин Мёзии и Фракии, но двинулся не на запад, а на юг, в греческие области. Несмотря на тяжёлые потери, готам не удалось прорваться через долину Темпы. Но Аларих сумел обойти оборону отрядов фессалийского ополчения и вдоль южных предгорий Олимпа проникнуть в долину Ларисы. Прибыв сюда, готы немедленно укрепились в своём вагенбурге, чтобы дождаться армии Стилихона, о движении которой им было известно. Организация действенного отпора Алариху на начальных этапах затруднялась спором между римским и константинопольским дворами о правах на владение Восточной Иллирией. Хотя эта территория бесспорно находилась во владении Восточной империи, но Стилихон, бывший тогда, фактическим руководителем политики Западной Римской империи, ссылаясь якобы на исполнение предсмертного распоряжения покойного императора Феодосия, требовал её передачи Гонорию и Западной империи.

Стилихон выступает против Алариха

Летом 395 года обе армии несколько месяцев стояли друг против друга. При этом Стилихон не искал сражения, а Аларих не мог получить свободу передвижения. Наконец приказ Аркадия заставил Стилихона оставить свою фессалийскую позицию. Видимо, временщик Аркадия Руфин опасался чрезмерного усиления Стилихона в случае его победы над готами. Однако 27 ноября 395 года Руфин был убит, возможно, не без участия Стилихона.

Погром, учинённый готами в Греции

Вестготы Алариха, опустошая всё на своём пути, прошли Фермопилы и наводнили Беотию и Аттику. Фивы устояли, но Пирей был захвачен. Афины были пощажены лишь благодаря огромному денежному выкупу. Тем не менее, Аларих с ближайшим окружением был допущен в город, где их с почётом приняли. Затем вестготы двинулись к Пелопоннесу. По дороге туда они разграбили знаменитое святилище Деметры в Элевсине.

По непонятной причине, не встретив сопротивления на Истмийском перешейке, готы проникли на полуостров. Здесь перед ними лежали по большей части неукреплённые города. Коринф, Аргос, Спарта были разграблены и сожжены; все следы цивилизации были уничтожены дикими воинами. Только маленький город Тегея в Аркадии смог успешно защититься и отбить несколько штурмов благодаря инициативе местных нотаблей. Готы пришли также в Микены и Олимпию. В течение года Аларих со своей армией оставался на Пелопоннесе, так что казалось, будто он задумал поселиться здесь надолго.

Стилихон окружает готов, но затем выпускает их

Весной 397 года Стилихон снова двинулся на восток. Он высадился на южном, пелопоннеском побережье Коринфского залива. На плоскогорье Фолоя в Элиде, северо-восточнее Олимпии ему удалось после нескольких сражений блокировать готов. Аларих попал в тяжелейшее положение, готы стали страдать от недостатка воды, пищи и от эпидемий. И всё же Стилихон дал вестготам уйти, за что — скорее всего, несправедливо — был обвинён в измене. Нам неизвестно, что послужило причиной таких действий римского военачальника — его собственные трудности со снабжением армии или политические соображения. Позднейшее поведение Стилихона наталкивает на мысль, что он включил Алариха в свои политические расчёты и стремился, в дальнейшей перспективе, к заключению с ним дружественного союза.

После отхода Стилихона Аларих вторгся в Эпир, входивший во владения Восточной Римской империи. Император Аркадий, завидуя успехам Стилихона, заключил мир с Аларихом и наградил его высокой должностью. По сведениям источников, он был назначен магистром армии Иллирика (397 год). Аларих использовал своё положение для того, чтобы обеспечить вестготов оружием римского производства.

Вторжение в Италию

Константинополь подговаривает Алариха вторгнуться в Италию

Осенью 401 года Аларих со своим племенем двинулся на запад и больше не тревожил Восточную империю. Аларих ушёл из Эпира, скорее всего потому, что истощенная земля больше не могла прокормить его народ. В Италии, на которую после этого двинулись вестготы, они рассчитывали на богатую добычу, так как эта страна до сих пор не подвергалась нападениям варваров. По-видимому, к нападению на Италию Алариха подбивал и константинопольский двор. Этнический состав племени Алариха с трудом поддаётся определению, так как во время миграций он подвергся значительным изменениям. Уже во Фракии к вестготам присоединились рудокопы. К ним добавились остготские, аланские и гуннские отряды. Весь этот народ с женами и детьми перешёл через Альпы и вторгся в Северную Италию.

Первые столкновения на италийской земле

Уже 18 ноября 401 года Аларих был в Италии, не встретив существенного сопротивления. Робкие попытки сопротивления римлян на реках Изонцо и Тимаво закончились неудачей. Таким образом, довольно быстро готы продвинулись до Аквилеи, которая, однако, смогла выдержать осаду. Зимой 402 года готы покорили множество неназванных городов и равнинную часть Венеции. В Риме спешно восстанавливали городские стены времён Аврелиана. Теперь готы стали угрожать Медиолану (Милану), в котором находился император. Робкий и изнеженный западно-римский император Гонорий в страхе готов был бежать в Галлию, но Стилихон уговорил его остаться. Римская армия, усиленная аланской конницей из Паннонии и вновь принятыми федератами-вандалами, вовремя прибыла на помощь Медиолану.

В начале марта 402 года Стилихон, произведя дерзкую операцию, перешёл через Адду, после чего Аларих был вынужден снять осаду столицы. Шок, вызванный пребыванием готов под стенами Медиолана, привёл к переносу столицы в неприступную Равенну, которую было легче снабжать всем необходимым.

Битва при Полленции

Войско готов ушло по левому берегу реки По, вверх по течению, на запад. Казалось, что готы собираются двинуться в Галлию. Но неожиданно Аларих перешёл реку в верхнем течении и стал наступать на юг, угрожая лигурийским Апеннинам, богатой Тусции (Тоскана) и, возможно, как утверждали современники, самому Риму. При попытке занять город Гаста (совр. Асти на Танаро) вестготы понесли тяжелые потери, после чего дальнейшие движение Алариха стало похожие на отступление.

На Пасху, 6 апреля 402 года произошла кровавая битва при Полленции (ныне Полленцо на левом берегу Танаро, недалеко от Турина). Стилихон передал верховное командование предводителю аланов язычнику Савлу, и тот внезапно напал на готов. Вестготы не ожидали нападения римлян, так как полагали, что христиане не сражаются на Пасху. Готы понесли огромные потери, но Алариху удалось сохранить свою кавалерию. В ходе контратаки аланы были отброшены, а Савл убит. Впрочем, это сражение не принесло окончательной победы ни одной из сторон, но так как римлянами был захвачен готский лагерь и вся добыча, причём в плен попала и семья Алариха, они приписали победу себе. Во время триумфа Стилихона и Гонория жена Алариха шла за колесницей, на которой везли статую её мужа, закованную в цепи. Стилихону удалось заключить с вестготами договор, по которому Аларих должен был покинуть Италию. Были ли плененные вестготы выданы своим соплеменникам или остались на римской военной службе в качестве наёмников, неизвестно.

Битва на реке Атезии

Тем не менее, по неясным причинам, вестготский король при отходе остановился у Вероны. Стилихон вновь преградил путь Алариху и в июле или августе 402 года разгромил его на реке Атезии, при Вероне. При отступлении вестготское войско попало в окружение и стало страдать от голода, болезней и дезертирства. Всадники и пехота покидали Алариха целыми отрядами. Вероятно, тогда многие готы перешли непосредственно на службу империи. К их племени, скорее всего, принадлежали и Сар, в последующие годы сыгравший значительную роль в качестве римского полководца, и Ульфила, ставший потом командующим. И всё же Стилихон, как и в 396 году, упустил возможность уничтожить вестготское племя, и заключил с Аларихом федеративный договор, вследствие чего вестготы были расселены в области Савы.

Заключение мира и вторжение на римскую землю других варваров

Стилихон заключил с Аларихом договор, по которому король вестготов должен был помочь отвоевать у Константинополя Восточный Иллирик. Однако планы Стилихона остались нереализованными. Сначала в 405 году их осуществлению помешало вторжение Радагайса; помешало оно, очевидно, и политике Алариха, так как он вёл себя спокойно. Только в 407 году Стилихон вновь смог вернуться к идее о нападении на Восточную империю. Назначенный иллирийским командующим Аларих вступил в Эпир, его должен был поддержать римский флот. Но в этот момент полностью развалилась оборона империи на Рейне. Неудержимым потоком аланские, вандальские и свевские отряды разлились по Галлии.

Воспользовавшись бессилием правительства Западной империи, узурпатор Константин захватил власть над Британией, Галлией и частью Испании, после чего последовал ряд схожих переворотов. Вдобавок ко всему в Равенне распространился слух о смерти Алариха. В этой тяжёлой обстановке Стилихон вынужден был пойти на уступки и начал переговоры с константинопольским двором. Хотя процесс примирения между двумя частями империи шёл медленно, в сложившейся ситуации Аларих и его готы стали не нужны.

Новый договор

Весной 408 года готы вновь двинулись на запад; сначала они направились на Эмону (совр. Любляна), который уже относился к Италии. Хотя дальше они не продвинулись, но всё же заняли входившие в Норик территории. Одновременно Аларих потребовал от Гонория компенсацию в размере 4000 фунтов (около двух тонн) золота, в случае отказа, угрожая вторгнуться в Италию. На эту огромную сумму в 288 000 солидов могли бы очень неплохо жить в течение года более 90 тысяч человек, что соответствует предполагаемой численности племени. Стилихон уговорил сопротивлявшийся сенат уступить требованиям Алариха и вновь принять готов на римскую службу. Теперь в качестве галльского главнокомандующего Аларих должен был вести римские отряды и своих готов против узурпатора Константина.

Убийство Стилихона

В связи с этим договором придворные Гонория заподозрили, что Стилихон хочет доставить императорский престол своему сыну. Они доложили о своих подозрениях Гонорию, и тот велел 14 августа сместить, а затем 22 августа 408 года и убить своего способнейшего министра и полководца Стилихона, со всеми его друзьями и приверженцами и отказался от уплаты дани Алариху. Начались убийства семей германских солдат, живших в итальянских городах, после чего те, естественно, стали уходить с императорской службы и присоединяться к вестготам. По некоторым данным, тогда к ним перешло 30 000 человек, в том числе 12 000 отборных воинов, которых Стилихон унаследовал от Радагайса.

Борьба за Рим

Первая осада Рима

После казни Стилихона Аларих вновь двинулся в Италию. Гонорий со своими придворными укрылся в хорошо укреплённой Равенне. Вестготские требования о денежных выплатах и расселении в Паннонии были отклонены. Не встретив на своём пути сопротивления, Аларих проник в Италию, и осадил Рим. Согласно источникам, весь марш по Италии занял у Алариха только один месяц — октябрь 408 года. Римлянам, съестные припасы которых вскоре истощились, пришлось вступить в переговоры с осаждавшими. Аларих соглашался снять осаду лишь в том случае, если ему выплатят 5000 фунтов золота, 30 000 фунтов серебра, 4000 шёлковых платьев, 3000 покрывал, окрашенных пурпуром, и 3000 фунтов перца. Сверх того, римляне должны были отпустить к Алариху всех рабов, находившихся на тот момент в городе. Все его требования были исполнены. К Алариху перешло приблизительно 40 000 рабов, которых он принял в своё войско.

Переговоры с императором

В конце 408 года готы отступили на равнины Тусции (Тосканы), и Аларих вступил в переговоры с равеннским двором. Гонорий отклонил существенно возросшие требования Алариха. Тот требовал выплату ежегодной дани, обеспечение готов зерном, предоставить земли для поселения в Венеции, Далмации и Норике (что открыло бы вестготам дорогу на Рим, а сам император оказался бы в полной зависимости от воли Алариха), а также высший полководческий пост, который дал бы ему право единолично командовать и без того разваливающейся западно-римской армией. После отказа Аларих сократил свои требования до передачи одного Норика и поставки зерна и отказывался от военного поста и денег, но после некоторых колебаний Гонорий счёл необходимым решить вестготскую проблему военным путём.

Вторая осада Рима

Тогда Аларих в 409 году вторично явился перед Римом. Занятием гавани Остии с хлебными запасами, он быстро довёл город до самого крайнего положения и вынудил сенат провозгласить императором префекта города Приска Аттала. Если бы Алариху удалось добиться всеобщего признания Аттала, вестготы могли рассчитывать на выполнение всех своих требований. Но и этот ловкий ход не принёс желаемого результата. Аттала признавали императором только там, где в данный момент стояли готские войска.

Хотя язычник Аттал и позволил крестить себя готскому епископу и принял христианство в арианском варианте, он не согласился переправиться с готами в Африку, чтобы захватить богатые хлебом провинции. Несомненно, антигермански настроенный Аттал вовсе не хотел отдавать вестготам провинции, игравшие ключевую роль в снабжении Рима. Так как Аттал также не мог обеспечить вестготов срочно требовавшимися запасами хлеба, Аларих вступил в новые переговоры с Гонорием.

Падение Рима

Третья осада Рима и захват города

Вестготский вождь сместил Аттала, и лично встретился с Гонорием в окрестностях Равенны, но когда на его лагерь напало враждебное германское войско во главе с Саром, Аларих прервал переговоры, подозревая, что это нападение произошло с ведома императора.

Когда же равенский двор, ободренный прибытием вспомогательного войска, снова отверг предложения Алариха, последний в третий раз подступил к стенам Рима. Сенат решился на отчаянное сопротивление, но голод в городе (среди населения возникло людоедство) и безнадежность положения подняли социальные движения среди населения, метавшегося между бессильным сенатом, далеким и маловлиятельным императором и нёсшим, казалось, какое-то освобождение варварским вождём. Рабы массами переходили на сторону Алариха. Вероятнее всего, именно рабы 24 августа 410 года открыли Саларийские ворота перед Аларихом, хотя легенда называет благочестивую Пробу, которая, желая прекратить голод, приказала открыть ворота и тем самым ускорила победу осаждавших.

Разграбление Рима

Грубыми варварами были уничтожены все произведения искусства, однако при этом Аларих пощадил церкви и священную утварь. Бережное отношение к римским церквям говорит о возросших христианских убеждениях вестготов. Сам Аларих сказал, что он воюет с римлянами, а не Апостолами. Отняв у римлян богатства, разрушив и спалив некоторые части города, вестготы ушли на третий день.

Последствия взятия города

Падение Рима, всё ещё считавшегося столицей империи и незахватывавшегося со времен нападения галлов в IV веке до н. э. (то есть в течение более 800 лет), потрясло современников. Стала отчётливо видна слабость империи и нависшая над ней угроза. В консервативных кругах возрождалось язычество; падение Рима объясняли отступничеством от древних богов. Но вестготам захват измученного города не принёс никаких выгод. Им было нужно зерно. Это предприятие можно объяснить только тем, что Аларих переоценил политический эффект захвата Рима. Гонорий, находившийся в Равенне и чувствовавший себя в полной безопасности, был не более расположен к переговорам, чем до падения столицы. Положения Алариха не улучшило даже то, что в руки готов попала Галла Плацидия, сестра императора.

То, что за походами вестготов вовсе не стоял план уничтожения Римской империи, показывает, прежде всего, политика Алариха, который всегда стремился к переговорам с римскими властями. Так, Аларих провозгласил своего императора, только когда выяснилось, что Гонорий уклоняется от заключения мира. Впрочем, и этот поступок, в сущности, не угрожал самой системе: он явился признанием внутренних устоев Римской империи. Аларих считал, что следует стремиться к установлению договорных отношений непременно хоть с каким-нибудь императором. Он никогда не рассматривал возможности образования собственного, полностью юридически независимого от Рима государства.

Поход на юг Италии. Смерть Алариха

После захвата Рима войско Алариха, обременённое богатой добычей, двинулось через Кампанию в Южную Италию. Аларих имел дальнейшей целью переправу на остров Сицилию, а оттуда на северное побережье Африки, так как надеялся найти там много земли, богатой хлебом, для племен, которые он вёл, но эта затея провалилась из-за бури в Мессинском проливе, потопившей большую часть судов Алариха.

Потеряв значительную часть армии, Аларих повёл свои войска обратно на север, имея, по-видимому, целью поход в Галлию. В этом походе в конце 410 года 40-летний Аларих на 28-м году правления скончался от болезни и был погребён у города Консенции (совр. Козенца) на дне реки Бузент (ныне Бусенто, притока реки Крати, в Калабрии). Чтобы никто не мог узнать места последнего упокоения короля, пленные, которые отводили реку и рыли могилу, были убиты. Поскольку Аларих умер, не оставив после себя подходящих кровных наследников, готским королём стал его шурин Атаульф.

В литературе

• Похороны Алариха (Платен/Волошин)

Литература

• [www.vostlit.info/Texts/rus9/Chron_vest_kor/frametext.htm Хроника вестготских королей // Опыт тысячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: быт, нравы, идеалы] / Сост. М. Тимофеев, В. Дряхлов, Олег Кудрявцев, И. Дворецкая, С. Крыкин. — М.: Юристъ, 1996. — 576 с. — 5000 экз. — ISBN 5-7357-0043-X.
• Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Вступ. статья, пер., коммент. Е. Ч. Скржинской. — СПб.: Алетейя, 2013. — 512 с. — (Византийская библиотека. Источники). — ISBN 978-5-91419-854-8.
• Хервиг Вольфрам. Готы. От истоков до середины VI века / Перевод с немецкого Б. Миловидов, М. Щукин. — СПб.: Ювента, 2003. — 654 с. — (Историческая библиотека). — 2 000 экз. — ISBN 5-87399-142-1.
• Клауде Дитрих. История вестготов / Перевод с немецкого. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2002. — 288 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-8071-0115-4.
• Циркин Ю. Б. Античные и раннесредневековые источники по истории Испании. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. — 360 с. — 1000 экз. — ISBN 5-8465-0516-3, ISBN 5-288-04094-X.
• Циркин Ю. Б. Испания от античности к средневековью. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2010. — 456 с. — 700 экз. — ISBN 978-5-98187-528-1.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.
• Аларих // Большая советская энциклопедия: В 66 томах (65 т. и 1 доп.) / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. — 1-е изд. — М.: Советская энциклопедия, 1926—1947.

Ссылки

• Аларих I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [fmg.ac/Projects/MedLands/TOULOUSE.htm#_Toc225040392 Foundation for Medieval Genealogy. Аларих I]
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/_voelkerwanderung/a/alarich_1_westgoten_koenig_410/alarich_1_westgoten_koenig_410.html Genealogie Mittelalter. Аларих I]

Династия королей вестготов
Предшественник: Фритигерн	король вестготов 382 — 410	Преемник: Атаульф

Отрывок, характеризующий Аларих I

Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.