Аларкон, Фабиан
| Фабиан Аларкон исп. Fabián Alarcón | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 6 февраля 1997 — 9 февраля 1997 | |||
| Предшественник: | Абдала Букарам | ||
| Преемник: | Розалия Артеага | ||
| 11 февраля 1997 — 10 августа 1998 | |||
| Предшественник: | Розалия Артеага | ||
| Преемник: | Хамиль Мауад | ||
| Рождение: | 14 апреля 1947 (77 лет) Кито, Эквадор | ||
| Учёная степень: | доктор юриспруденции | ||
Фабиан Эрнесто Аларкон Ривера (исп. Fabián Ernesto Alarcón Rivera; род. 14 апреля 1947, Кито)[1] — эквадорский государственный и политический деятель, и. о. президента Эквадора в 1997—1998.
Биография
Родился в Кито в семье дипломатического работника, окончил Папский католический университет Эквадора. С 1970 — советник мэра Кито, будущего президента Сиксто Дюрана-Бальена; участвовал в работе комиссии по разработке новой конституции, принятой всенародным референдумом в 1978. Префект провинции Пичинча в 1984—1988, в 1991—1992 и 1995—1997 — президент Национального конгресса Эквадора.[2]
Президентство
В результате политического кризиса, вызванного импичментом президента Букарама, 6 февраля 1997 Аларкон был назначен президентом Национальным конгрессом вместо вице-президента Розалии Артеаги в обход действовавшей конституции; через три дня передал пост, однако 11 февраля при поддержке армии вновь занял его. На президентских выборах 1998 не стал выдвигать собственную кандидатуру.
В 1999 был арестован по обвинению в коррупции, но вскоре отпущен.[2]
Напишите отзыв о статье "Аларкон, Фабиан"
Примечания
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Аларкон, Фабиан
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
