Алафузо, Михаил Иванович

Михаил Иванович Алафузо
Дата рождения	31 декабря 1891(1891-12-31)
Место рождения	Николаев, Российская империя
Дата смерти	13 июля 1937(1937-07-13) (45 лет)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Годы службы	— 1917 1918 — 1937
Звание
Командовал	начальник кафедры Академии Генерального штаба РККА
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России
Награды и премии	Российской империи: Советской России:

Михаил Иванович Алафузо (31 декабря 1891 — 13 июля 1937) — советский военачальник, комкор.

Биография

Из семьи морского офицера. Участник Первой мировой войны, службу проходил в 50-м Белостокском пехотном полку, на начало 1916 года имел чин подпоручика. К 1917 году дослужился до чина штабс-капитана.

В начале 1918 года был мобилизован в Красную Армию, участник Гражданской войны. На вопрос, о том, как он может работать честно у красных, он ответил:

Не скрою, я сочувствую белым, но никогда не пойду на подлость. Я не хочу вмешиваться в политику. У нас в штабе поработал совсем немного, а уже чувствую, что становлюсь патриотом армии... Я честный офицер русской армии и верен своему слову, а тем более — клятве… Не изменю. Задача офицера, как сказано в наших уставах, защищать родину от врагов внешних и внутренних. И этот долг, если я поступил к вам на службу, я выполню честно.

Начальник оперативного управления Северо-Урало-Сибирского фронта (28.VII.— 30.VIII.18 г.), начальник штаба 3 армии (30.VIII.18 г.—1.19 г. и 2.V— 5.XII.20 г.), в августе-октябре 1918 года командующий этой армией.

Член комиссии по учету и организации вооруженных сил Республики (1.19 г.—IV.20 г.), помощник начальника штаба Юго-Западного фронта (6—28.XII.20 г.), начальник штаба Киевского ВО.

• 1921—1924 начальник штаба Московского ВО.
• 1924—1927 начальник штаба Северо-Кавказского ВО.
• 1927—1935 начальник штаба Краснознаменной Кавказской армии.

В 1935 году присвоено звание комкора.

• 1935—1937 начальник кафедры организации и мобилизации Военной Академии Генерального Штаба.

Образование — высшее, закончил Академию Генерального штаба.

Арестован 15 апреля 1937 по обвинению в шпионаже, вредительстве и участии в контрреволюционной террористической организации. В показаниях арестованного 22 мая маршала Тухачевского от 1 июня обвинен в передаче сведений немецкой разведке.

Попал в так называемые «сталинские списки» — подготовленные органами НКВД списки лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР. В списке был отнесен к 1-й категории, что санкционировало применение высшей меры наказания — расстрела. Список от 10 июля 1937 года, содержащий имя М. И. Алафузо, был завизирован лично Сталиным и Молотовым.

13 июля 1937 года Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён к высшей мере наказания — расстрелу. В этот же день приговор приведён в исполнение. Прах захоронен на Донском кладбище.

Реабилитирован 22.11.1960 решением ВКВС СССР.

Награды

• Орден Красного Знамени (20.02.1928)
• Орден Трудового Красного Знамени ЗСФСР (1932)

Литература

• Сувениров О. Ф. Трагедия РККА 1937—1938. — М.: ТЕРРА, 1998. — 528 с. — ISBN 5-300-02220-9.
• Черушев Н. С., Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные): 1937—1941. Биографический словарь. — М.: Кучково поле; Мегаполис, 2012. — С. 55—56. — 496 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-9950-0217-8.

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1741 Алафузо, Михаил Иванович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»

Отрывок, характеризующий Алафузо, Михаил Иванович

– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.