Алая буква

Алая буква
The Scarlet Letter
Титульный лист первого издания
Жанр:	роман
Автор:	Натаниел Готорн
Язык оригинала:	английский
Дата первой публикации:	1850
Текст произведения в Викитеке

«Алая буква» (англ. The Scarlet Letter) — magnum opus американского писателя Натаниеля Готорна. Опубликован в Бостоне в 1850 году и с тех пор считается одним из краеугольных камней американской литературы. Это был первый американский роман, вызвавший широкий резонанс в Европе. Русский перевод появился в 1856 году под названием «Красная буква».

Сюжет

Уроженец Сейлема, Готорн воскрешает в книге образ жизни и нравственный облик своих предков-пуритан середины XVII века. В центре его внимания оказываются вопросы нетерпимости, греха, раскаяния и благодати.

Главная героиня — Эстер Прин — в отсутствие мужа зачала и родила девочку. Поскольку неизвестно, жив ли муж, xанжески настроенные горожане подвергают её относительно лёгкому показательному наказанию за возможную супружескую измену — она привязана к позорному столбу и обязана носить на одежде всю жизнь вышитую алыми нитками букву «А» (сокращение от «адюльтер»).

Для мужа, вернувшегося в Новую Англию в момент гражданской казни Эстер, главным преступлением жены становится её отказ назвать имя отца ребёнка. Само обстоятельство, что муж жив и вернулся, они решают хранить в тайне. Мучимый жаждой возмездия неизвестному обидчику, он выясняет, что Эстер воспылала страстью к молодому священнику. Чувство вины подтачивает душу священника, он носит алую букву под одеждой и чахнет. Общество решает, что при нём должен находиться врач, а это и есть муж, обуреваемый жаждой мести. В драматическом финале романа священник признаётся в преступлении и сам становится у позорного столба. Муж кричит ему, что это — единственное место, где священник может спастись от мужа. В финале романа оба умирают.

Эстер же, пройдя через социальный остракизм и все прочие испытания с поднятой головой и показав окружающим пример независимости духа, отправляется с любимой дочерью в Европу. В сущности, она не раскаивается в содеянном, так как твёрдо знает, что её отношения со священником согревало пламя подлинной любви.

Форма

Роману предпослан обширный очерк о том, как автор обнаружил бумаги, касающиеся Эстер Прин, и решил придать её истории художественную форму. Готорн ведёт повествование размеренно, подробно прописывая исторические декорации, в манере, напоминающей Вальтер Скотта. Однако, в отличие от Скотта и прочих романтиков, он чужд идеализации прошлого и эскапизма, с предельной серьёзностью рассматривая социальные, психологические и нравственные проблемы.

Архитектоника романа такова, что ни одной главы или абзаца нельзя изъять из текста без ущерба для книги в целом. Каждая сцена порождается предыдущей и является её закономерным продолжением. В сущности, в книге всего четыре персонажа. Отношения между ними постоянно усложняются, повествовательное напряжение неуклонно нарастает, катарсис наступает в сцене публичного предсмертного покаяния пастора.

«Алая буква» — первый роман Готорна. К романной форме он применяет находки, сделанные во время работы над романтическими новеллами. В частности, дополнительное измерение повествованию придают символические элементы — такие, как сама алая буква, превращающаяся в символ не только и не столько греха, сколько несгибаемого духа героини.

Цензура

С первой же публикации роман, тепло встреченный читателями и литературными критиками, подвергся нападкам священников и некоторых религиозных изданий. В частности рецензия в Brownson’s Quarterly отмечала, что ни Димсдейл, ни Эстер не демонстрируют «угрызений совести» или «подлинного раскаяния в содеянном преступлении» и что «подобные истории не следует рассказывать», а обозреватель Church Review Артур Кокс высказал мнение, что подобная «омерзительная амурная история» — неподходящая тема для литературного произведения. В 1852 году Кокс призвал запретить роман, заявив что он выступает против «какой бы то ни было снисходительности к популярному и одарённому писателю, если тот нарушает моральные устои, пропаганда похоти должна быть задавлена в зародыше».

Жители Сейлема, сохранившие строгие пуританские нравы своих предков, были настолько разгневаны романом, что Готорну пришлось увезти свою семью из города в деревенский дом в Беркшире.

В 1852 году, в самый разгар так называемого «цензурного террора» в России, роман был запрещён лично Николаем I. Запрет был снят только через четыре года, когда на престол взошёл Александр II.

В дальнейшем интерес к роману со стороны его противников упал и возобновился только в середине XX века. Было отмечено несколько безуспешных попыток запретить книгу для изучения в средней школе. В 1961 году родители школьников в Мичигане выступили против изучения романа, заявив что он «порнографический и непристойный», а в 1977 мотивировали своё требование тем, что в книге идёт речь о священнике, «вовлечённом в прелюбодеяние». В 1982 году родитель из штата Огайо потребовал изъятия книги из программы средней школы, заявив что это книга о «прелюбодеянии», «проституции» и «женоподобном священнике».

В культуре

По роману Готорна был написан ряд опер, первая из которых, принадлежавшая Люсьену Саутарду, была поставлена в Бостоне в 1855 году.

«Алая буква» была впервые экранизирована в 1908 году. Среди многочисленных киноверсий эпохи немого кино выделяется фильм 1926 года, главную роль в котором сыграла Лиллиан Гиш. В голливудском фильме 1995 года главные роли исполнили Деми Мур, Гэри Олдмен и Роберт Дюволл. Из мастеров независимого кино к «Алой букве» обращался Вим Вендерс.

В фильме «Отличница легкого поведения» главная героиня проводит параллели между сюжетом романа и ситуацией, в которой она оказалась. Она начинает подражать Эстер и также нашивает на свою одежду алую букву «А».

Роман оказал влияние и на некоторые музыкальные коллективы. Так, например, у группы «Curtiss A» есть альбом под названием «A Scarlet Letter». Такие культовые группы как Nirvana, Metallica и Mudvayne написали композиции, так или иначе имеющие отношение к роману: «Old Age», «The Thorn Within», «Scarlet Letters».

Литература

• Michael J. Colacurcio. [books.google.com/books?id=Ago4AAAAIAAJ New Essays on The Scarlet Letter]. CUP Archive, 1985.
• David B. Kesterson. [books.google.com/books?id=yM1aAAAAMAAJ&dq=analysis+%22scarlet+letter&as_brr=0&pgis=1 Critical Essays on Hawthorne’s The Scarlet Letter]. G.K. Hall, 1988.
• Hawthorne, Nathaniel. Study Guide for The Scarlet Letter with Related Readings (Glencoe Literature Library). Woodland Hills, CA: Glencoe Mcgraw Hill, 201. ISBN 0-02-817973-0.
• 100 запрещённых книг: цензурная история мировой литературы — Екатеринбург: Ультра. Культура, 2008. — ISBN 978-5-9681-0120-4

Ссылки

• [lib.ru/INPROZ/GOTORN/bukwa.txt Полный текст произведения]
• [selfire.com/2012/05/3656/ Цитаты из книги «Алая Буква»]
• [selfire.com/2012/05/3740/ История создания книги, критический очерк, иллюстрации к роману]

Отрывок, характеризующий Алая буква

– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.