Албанизация
Албаниза́ция — один из видов языковой и этнокультурной ассимиляции, представляющий собой процесс перехода неалбанского населения на албанский язык или принятия албанского этнического самосознания. Албанизация в разное время отмечалась прежде всего в Албании, в Косове и Метохии, а также в некоторых регионах Македонии.
В Косове и Метохии
После поражения сербов на Косовом Поле в 1389 году от войск Османской империи Сербия потеряла часть своих земель, а впоследствии утратила и независимость. Результатом этого стало усиление миграционных процессов на территории, населённой сербами, в том числе и в Косове и Метохии. Сербы переселялись либо в северные области за Дунай и Саву, либо в более безопасные горные районы. Земли на равнинах, опустевшие после оттока сербов, занимали представители других народов. Так, в долинах Косова стали расселяться албанцы, отчасти турки и влахи. Началом массового притока албанцев в край стал рубеж ХVII—XVIII веков. Процесс албанизации сербского населения начался в XVIII веке — во многом ему способствовал продолжительный период проживания албанцев и сербов в тесном соседстве, при котором оба народа сблизились в культурном отношении, а этнические и межконфессиональные границы между ними стали размываться[1]. Процесс албанизации славян в Косове и Метохии тесно связан с процессом исламизации. Славяне, принимавшие ислам, ассимилировались албанцами быстрее. В свою очередь албанизации интенсивнее подвергались небольшие по численности группы славян-мусульман, в то время как в крупных группах процессы ассимиляции практически не наблюдались. Так, до настоящего времени не приняли албанского этнического самосознания и сохранили южнославянские говоры относительно крупные группы горанцев и отчасти средчан (жуплян) в Южной Метохии[2][3]. Албанизации подвергались не только сербы — в доминирующий по численности албанский этнос переходили также турки, цыгане, черкессы[4].
На государственном уровне процесс албанизации в Косове начался во время Второй мировой войны, когда регион Косово и Метохия стал частью Великой Албании под итальянской оккупацией, и продолжился после войны в рамках автономного края Косово, в котором албанцы составляли большинство населения. Прежде всего он коснулся мусульман неалбанского происхождения. Так, например, неоднократно предпринимались попытки ввести обучение на албанском языке для всех неалбанских мусульманских групп. Первый раз оно было организовано в крае в 1946 году, но впоследствии его заменили обучением на сербском. Очередные попытки ввести обучение на албанском были отмечены в 1980-е годы и после 1999 года. Власти края Косово и Метохия неоднократно пытались приписывать славян-мусульман к албанской национальности и заменять их фамилии по албанской ономастической модели[5].
Процесс албанизации в Косово охватывал целые регионы, так, например, было албанизировано всё славянско-мусульманское население области Ополье к югу от Призрена[6]. Частично влились в состав албанского этноса черногорцы-мусульмане, переселившиеся в Косово в основном после Второй мировой войны[7]. Примером незавершённого процесса албанизации может служить этническая группа рафчан — мусульмане населённого пункта Ораховац (южная Метохия, область Подрима), языковая принадлежность которой славянская, а этническое самосознание — албанское[8].
В Албании
На территории Албании албанизации подвергалось греческое этническое меньшинство (в области Северный Эпир).
В Македонии
Процессы албанизации отчасти затрагивают и неалбанское население в западных районах Македонии, прежде всего торбешей (мусульман-македонцев). В частности, это обусловлено тем, что в силу исторических причин конфессиональное противопоставление имеет здесь большее значение, чем этническое[9].
Напишите отзыв о статье "Албанизация"
Примечания
- ↑ Мартынова М. [polit.ru/article/2009/10/12/martynova/ Проблема Косово: этнический фактор]. Полит.ру (12 октября 2009). (Проверено 11 апреля 2014)
- ↑ Младенович, 2012, с. 121.
- ↑ Batakovic, Dusan T. [balkania.tripod.com/resources/history/migrations/mk_1.html Kosovo and Metohija: A historical survey] // Ruza Petrovic, Marina Blagojevic. The Migration of Serbs and the Montenegrins from Kosovo and Metohija: results of the survey conducted in 1985—198. — Beograd: Serbian Academy of Sciences and Arts, 1992. — Вып. VIII. (Проверено 11 апреля 2014)
- ↑ Младенович, 2012, с. 119.
- ↑ Младенович, 2012, с. 119—120.
- ↑ Младенович, 2012, с. 118—119.
- ↑ Младенович, 2012, с. 116—117.
- ↑ Младенович, 2012, с. 116.
- ↑ Lederer G. [www.nato.int/acad/fellow/97-99/lederer.pdf Contemporary Islam in East Europe] (англ.) 15—16. NATO. (Проверено 11 апреля 2014)
Литература
- Младенович Р. [src-h.slav.hokudai.ac.jp/coe21/publish/no25_ses/23article.pdf В поисках этнического определения — славянские мусульманские группы на юго-западе Косово и Метохии] // Edited by Robert D. Greenberg and Motoki Nomachi. Slavia Islamica. Language, Religion and Identity (Slavic Eurasian Studies No.25). — Sapporo: Slavic Research Center. Hokkaido University, 2012. — С. 115—147. (Проверено 11 апреля 2014)
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Албанизация
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
