Арванит
| Численность и ареал | |
|---|---|
|
Всего: около 30 000—140 000 | |
| Язык | |
| Религия | |
| Родственные народы | |
Арвани́ты (Арнау́ты, греч. Αρβανίτες, тур. Arnavutlar — досл. «албанцы») — субэтническая группа албанцев, оставившая Албанию в XIV—XV веках, в ходе так называемых балканских миграций, вызванных усилением франкократии, ослаблением Византийской империи и вторжением в Европу турок-османов. Вплоть до начала XX века арваниты составляли значительную часть населения (до 20%) Королевства Греция.
Традиционно в средние века родным языком арванитов являлся особый диалект албанского — арванитский язык, в настоящее время практически утраченный.
История
Основной поток албанской иммиграции в Грецию пришёлся на период между XII и XV веками. Причинами для переселения албанцев с территории исторической Албании (в основном с юго-востока страны) могла быть также относительная перенаселённость страны. Сама Албания не была затронута войнами после 1204 года, в отличие от восточной части Балканского полуострова. Более того, страна вошла в состав средневекового греческого государства Эпирский деспотат и, таким образом, она стала частью греко-православного сопротивления крестоносцам. В это время греки Эпира и албанцы, принявшие православие, становятся особенно близки в культурном плане. И всё же большинство албанских переселенцев искали, в первую очередь, возможность улучшить своё материальное положение, получив большие земельные наделы в разорённой войнами Греции, а потому они отчасти выполняли роль наёмников и военных поселенцев в армиях различных государств: собственно греческих государственных образований, таких как Эпирский деспотат, Морейский деспотат, восстановленная Византийская империя; и прочих — Латинская империя крестоносцев, Венецианская республика, Великая Влахия, Османская империя, Генуэзская республика и т. д.)
Отчасти иммиграция албанцев, как и позднее турок, была спровоцирована самими греческими и/или «латинскими» наместниками, стремящимися в короткие сроки восстановить экономику разорённых войной и эпидемиями регионов с помощью албанской иммиграции. Ввиду обилия арванитов в Греции, отдельные этнографы XIX века ошибочно заявляли, что собственно греки — потомки древних греков — были истреблены за время падения Византийской империи, а современные греки якобы происходят, в своей основе, от средневековых албанцев.
В отличие от основного албанского ареала, арваниты, переселившиеся в пределы исторической Греции (Аттика, Беотия, Пелопоннес и некоторые греческие острова) ещё в годы Византийской империи, подверглись аккультурации и частичной эллинизации, а потому они остались верны православию и после нашествия турок. Арваниты также хорошо владели греческим языком, хотя он не был для большинства из них родным вплоть до середины XIX века.
Численность
В XIV—XV веках албанских наёмников рекрутировали арагонцы, захватившие Афинское герцогство, венецианцы (Герцогство Архипелага), а затем и турки (Османская империя), основной заботой которых стало заселение опустевших островов Эвбея, Андрос и прочих. По некоторым оценкам, за этот период в Грецию с Балкан переселилось свыше 200 000 человек. Значительная цифра, учитывая что население самого Константинополя в 1450 году составляло не более 80 тысяч человек.
К XXI веку арваниты практически утратили самоопределение как этническая общность, поскольку либо слились обратно с албанским этносом, либо были сильно эллинизированы. Число людей, считающих себя арванитами, в Греции составляет, по разным оценкам, от 30 000 до 140 000 человек.
Уже после становления независимого греческого государства большинство греческих арванитов приняло христианство. В настоящее время коренные арваниты, особенно в районе греческой столицы, города Афины, — полностью эллинизированы и стали частью греческого народа, чему способствовала ассимиляционная политика государства. С другой стороны, в XXI веке возобновилась легальная и нелегальная иммиграция современных албанцев всех вероисповеданий в Грецию, где, по статистике 2007 года, албанцы составляют 57% натурализующихся граждан.
В Сербии арваниты, воспринявшие турецко-исламские ценности, сумели не только исламизировать, но и албанизировать некоторую часть славянского и, близкого по этногенезу и культуре, романского населения этой части Балкан (Косово, Западная Македония).
См. также
| ||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Арванит"
Отрывок, характеризующий Арванит
– Она любит вас.– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.
Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.
На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
