Албукерки, Афонсу ди

Не путать с испанскими герцогами Альбукерке и одноимённым городом в США.

Афонсу ди Албукерки

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Афо́нсу ди Албуке́рки (порт. Afonso de Albuquerque; 1453 — 16 декабря 1515, Гоа), прозванный Великим Альбукерком, — главный архитектор Португальской империи, первой европейской колониальной империи Нового времени. Путём создания по берегам Индийского океана укреплённых пунктов с постоянным португальским гарнизоном — Гоа в Индии (1510) и Малакки в Малайзии (1511) — Албукерки сумел перехватить у арабов контроль над основными путями евроазиатской морской торговли.

Биография

Афонсу был вторым из четырёх сыновей Гонсалу ди Албукерки, сеньора Вила-Верде-душ-Франкуш. Отец и дед его отца служили доверенными секретарями королей Жуана I и Дуарти I. Его дед по матери — португальский адмирал. Первый военный опыт приобрёл в экспедициях против мусульманских властителей Северной Африки. Эти «крестовые походы» рассматривались молодыми дворянами как наиболее надёжный способ достичь славы, состояния и монаршей милости. В 1471 году принимал участие в завоевании Танжера и Асилы. Король Жуан II приметил молодого офицера и пожаловал ему титул конюшего.

Как только в 1499 году в Лиссабон прибыл Васко да Гама с известием об открытии морского пути в богатую пряностями Индию, король Мануэл снарядил на Восток новую экспедицию во главе с Кабралом. Флотилия Кабрала сбилась с пути и была отнесена ветром в Бразилию, но в конечном счёте всё же прибыла в индийский Каликут (ныне Кожикоде). Хотя арабские торговцы, опасаясь утратить торговую монополию, восстановили местного царька против португальцев, последним удалось наладить отношения с его вассалом, раджой Кочина на западном побережье Индостана. В 1503 году прибывшие в Индию Албукерки и его кузен Франсишку закрепили этот союз. Они посулили радже защиту и покровительство португальской короны, а тот разрешил им заложить в Кочине первую европейскую крепость на территории Индии. В июле 1504 году Албукерки вернулся в Лиссабон и доложил королю об успехе своей миссии.

В 1505 году Мануэл I учредил титул вице-короля Индии и возложил управление восточными колониями на Франсишку ди Алмейду. Первостепенной задачей Алмейды был перехват у арабских мореходов монополии на поставку в Европу драгоценных пряностей, а также военная поддержка новообретённых союзников португальцев в Индийском океане. В разработке и осуществлении этих целей Албукерки сыграл наипервейшую роль. В августе 1506 года он сопровождал Триштана да Кунью в его экспедиции вдоль восточного побережья Африки. Арабские порты на побережье были подвергнуты обстрелу, но Албукерки счёл эти меры недостаточными. В августе 1507 года он высадился на острове Сокотра у входа в Красное море и основал там португальский форт, в силу удачного расположения способный парализовать всю арабскую морскую торговлю.

Его следующим мероприятием был дерзкий захват острова Ормуз, который контролирует вход в Персидский залив — это положило начало Португало-персидской войне. Албукерки понимал, что владеющий Ормузом в состоянии блокировать индо-персидскую торговлю, а с ней и традиционный путь поставки пряностей в Европу. Закрепиться в Ормузском проливе ему не удалось только по причине противодействия капитанов португальских судов, которых больше манили баснословные богатства Индии, они оставили адмирала с двумя кораблями в Ормузе, а сами отплыли на восток, но это не помешало Албукерки то и дело курсировать вдоль берегов Персии и Аравии, наводя ужас на жителей побережья пушечными обстрелами. По возвращении адмирала в Европу король полностью одобрил эти действия и передал ему все полномочия Алмейды, правда, без вице-королевского титула.

Когда Албукерки в третий раз прибыл в Индию и в декабре 1508 года сообщил Алмейде о своём новом назначении, тот распорядился задержать его и посадить под арест. Причина состояла в том, что в ходе боевых действий с каликутцами погиб его сын, и Алмейда желал лично отомстить обидчикам. Только когда из Португалии прибыло подкрепление и разорило Каликут, удовлетворённый возмездием Алмейда окончательно сдал губернаторские полномочия Албукерки. Тот сразу же возобновил попытки строительства фортов на индийском побережье, но даже в Кочине закрепиться ему не удалось. Тогда Албукерки решил вместо основания новых поселений брать существующие мусульманские гавани силой. Для этой цели он заручился поддержкой береговых корсаров и, собрав эскадру из 23 кораблей, в марте 1510 года овладел мусульманской твердыней в Гоа. В мае португальцы были изгнаны оттуда, но в ноябре вернулись с новыми силами, отвоевали крепость и жестоко расправились с её защитниками.

Победа Албукерки под Гоа имела чрезвычайно важное психологическое и историческое значение. Отныне раджи были вынуждены считаться с присутствием португальцев в Индии. Албукерки не замедлил укрепиться в Гоа, который планировалось превратить в оплот для проникновения вглубь континента. Португальские колонисты взяли в жёны вдов защитников крепости и принялись за строительство города на европейский манер. Отныне это была столица Португальской Индии. Усилия Албукерки были направлены на то, чтобы именно через Гоа шла торговля индийских правителей с Персией (в первую очередь, лошадьми) и чтобы в Гоа заходили все суда, гружённые пряностями. Но для того, чтобы действительно взять в свои руки индоокеанскую торговлю, ему нужен был плацдарм в непосредственной близости от Островов пряностей. Таким плацдармом стала стратегически расположенная Малакка, над которой в июле 1511 года Албукерки поднял португальский флаг.

Обосновавшись в Малакке, Албукерки послал несколько посольств: Дуарте Фернандеш стал первым европейским дипломатом, посетившим королевство Сиам (современный Таиланд).

Стремясь узнать местоположение так называемых «островов пряностей», Молуккских островов, главным образом Банда, в то время единственного источника мускатного ореха и гвоздики, главной цели путешествия через Индийский океан, Албукерки отправил экспедицию под командованием Антониу ди Абреу к островам Банда, где они стали первыми европейцами, прибыв туда в начале 1512 года. Абреу после этого отправился к острову Амбон, где корабль его вице-капитана Франсишку Серрана затонул. Серран поступил на службу к султану Тернате, после чего он получил разрешение построить португальскую крепость-факторию на главном острове султаната: Форт св. Иоанна Крестителя на Тернате, который укрепил португальское присутствие на Малайском архипелаге.

Обосновавшись в Малакке, Албукерки также направил корабли в Китай и соседние страны на поиски пряностей, которые можно было бы с прибылью перепродать в Европе. Его капитаны — первые европейцы, достигшие на кораблях Китая и бросившие якорь в устье Жемчужной реки. Освоение восточных морей пришлось свернуть с приходом известия о том, что индийские мусульмане собрались с силами и вновь приступили к Гоа. В январе 1512 году адмирал вернулся в Индию и отбил вылазку туземцев. Теперь его мысли были направлены на дальнейший подрыв торговой гегемонии арабов в Индийском океане. Толку от военной базы в Сокотре было мало, а на взятие ближайшего города на аравийском берегу, Адена, португальцам не хватало людей. Пополнив ряды своей армии индийскими добровольцами, Албукерки всё-таки отплыл в сторону Адена, но при попытке взять его с боя потерпел неудачу. Вслед за тем он исследовал побережье Абиссинии, не нашёл там ничего примечательного, а по возвращении в Индию нанёс сокрушительный удар по своему главному противнику — Каликуту.

Пиком карьеры Албукерки стало присвоение ему герцогского титула, который в Португалии прежде носили только особы королевской крови. В феврале 1515 года адмирал отплыл из Гоа с 26 кораблями и направился в возвращённый арабами Ормуз, где ему вновь удалось высадиться и начать строительство укреплений. Появились планы захвата Бахрейна, которым при жизни Албукерки осуществиться было не суждено. Среди арабов о предводителе португальцев тогда ходили самые невероятные слухи: одни говорили, что он намеревается повернуть Нил вспять и измором взять Египет, другие — что он планирует выкрасть из Мекки Каабу и в обмен на её возвращение потребовать исхода неверных из Святой земли.

В сентябре 1515 года Албукерки слёг с болезнью и был отправлен в Гоа. Во время морского перехода адмиралу встретился корабль из Европы с известием о том, что король по навету отстранил Албукерки от дел и передал их ведение Лопи Суаришу. Вне себя от негодования, Албукерки написал королю письмо, в котором настаивал на своей бескорыстной преданности трону и просил позаботиться о своём внебрачном сыне. Он умер, не добравшись до Гоа, и был похоронен в основанном им городе, в том же храме, в котором впоследствии найдёт упокоение святой Франциск Ксаверий. Его сын был обласкан королевскими милостями и в 1557 году опубликовал обширные выдержки из частных записей отца.

См. также

• NRP Afonso de Albuquerque — португальский военный корабль XX века

Литература

• Bailey W. Diffie, George Davison Winius. [books.google.com/books?id=vtZtMBLJ7GgC&dq=Afonso+de+Albuquerque,&as_brr=0 Foundations of the Portuguese Empire, 1415—1580]. ISBN 0-8166-0782-6.
• Walter de Gray Birch (tr.) [books.google.com/books?id=DN54d3fraXAC&dq=Afonso+de+Albuquerque,&as_brr=0 The Commentaries of the Great Afonso Dalboquerque, Second Viceroy of Portugal]. ISBN 812061514X.

Ссылки

• Альбукерк Великий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Албукерки, Афонсу ди

– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.