Алвин, Данило

Данило Алвин
Общая информация
Полное имя	Данило Фария Алвин
Прозвище	Князь (Principe)
Родился	3 декабря 1920(1920-12-03) Рио-де-Жанейро, Бразилия
Умер	16 мая 1996(1996-05-16) (75 лет) Рио-де-Жанейро, Бразилия
Гражданство	Бразилия
Позиция	полузащитник
Карьера
Молодёжные клубы
	Америка (Рио)
Клубная карьера*
1939—1942	Америка (Рио)	? (?)
1943	Канто до Рио	? (?)
1944—1945	Америка (Рио)	? (?)
1946—1954	Васко да Гама	305 (11)
1955—1956	Ботафого	? (?)
1956	Убераба	2 (0)
Национальная сборная**
1945—1953	Бразилия	27 (2)
Тренерская карьера
1956—1957	Убераба	играющий тренер
1963	Ботафого
1963	Боливия
1968—1970	Ремо
1978	Наутико (Ресифи)
1981	Галисия
Международные медали
Чемпионаты мира
Серебро	Бразилия 1950
Чемпионаты Южной Америки
Серебро	Чили 1945
Серебро	Аргентина 1946
Золото	Бразилия 1949
Серебро	Перу 1953
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Данило Фария Алвин (порт. Danilo Faria Alvim; 3 декабря 1920, Рио-де-Жанейро — 16 мая 1996, Рио-де-Жанейро) — бразильский футболист и тренер, играл на месте полузащитника. Лучший игрок в истории клуба «Васко да Гама». Его называли «Принц бразильского футбола».

Биография

Данило Фария Алвин родился 3 декабря 1920 года в больнице района Роша в богатой семье риелтора Алсидио и его супруги Эдиты. Схватки начались когда семья была на вечеринке в богатом районе Рио-де-Жанейро Лапа, но Алсидио быстро довёз Эдиту до больницы.

Игровая карьера

Данило Алвин начал карьеру в возрасте 19-ти лет в клубе «Америка» из родного города Рио-де-Жанейро. Он попал в основу клуба благодаря Флавио Косте, тренеру сборной Рио, который заметил мальчика на тренировочном поле на улице Кампо Селес, сказав, что тот, возможно, будет играть за сборную Рио. Но уже на следующий год он получил тяжелейшую травму: Данило, пытавшегося впрыгнуть в движущийся трамвай, сбила машина, и он получил 39 переломов, большинство которых пришлись на ноги. Но даже такая травма не остановила Данило, он лечился около 18-ти месяцев, а позже усиленно тренировался и в 1942 году вновь вышел на поле.

После нескольких матчей за «Америку», Алвин был отправлен в аренду клуб «Канто до Рио». Сменить команду Данило пришлось из-за прибывшего из США главного тренера клуба Жентил Кардозо, который не видел игрока в составе. В «Канто» начал показывать высокий класс игры. По возвращении в «Америку», Данило уже стал сильным футболистом. Он быстро стал лидером, и за ним начали «охоту» ведущие клубы штата.

В 1946 году Данило перешёл в клуб «Васко да Гама», заплатившим за трансфер футболиста 300 тыс. реалов и обязался сыграть 3 товарищеских матча с «Америкой». Первоначально его не видели центральным полузащитником, где Данило привык играть в «Америке». Он был поставлен на правый фланг полузащиты, но его манера игры, элегантные передачи и дриблинг вскори вынудили боссов команды перевести его в центр поля. Он стал частью знаменитого «Экспресса Виктории», так называли «Васко» середины 1940-х годов — начала 1950-х годов, выигравшую четыре титула чемпиона штата и один клубный чемпионат Южной Америки. А на следующий год у Алвина случилось ещё одна радость, он женился на девушке Селинде.

В 1954 году Данило перешёл в клуб «Ботафого», но сыграл там лишь 2 сезона. Уйдя из «Ботафого», Данило в качестве свободного агента перешёл в клуб «Убераба», где стал выполнять функции играющего тренера. Алвин сыграл за «Уберабу» 2 матча, последнюю игру он провёл против «Сан-Паулу», после которой принял решение «повесить бутсы на гвоздь». В 1957 году Алвин стал тем, ради кого Зизиньо перешёл завершать карьеру в «Уберабе».

В сборную Бразилии Данило выступал с 1945 по 1953 год. За национальную команду он провёл 27 игр (18 побед, 4 ничьи и 5 поражений) и забил в них 2 гола. Он был участником 4-х южноамериканских чемпионатов, в третьем из которых бразильцы стали лучшей командой континента. А в 1950 году поехал на чемпионат мира, проводившийся в Бразилии. После проигранного решающего матча Уругваю, Данило был одним из самых расстроенных игроков сборной, а его фотография, на которой он плачет — одним из символов финала.

Тренерская карьера

После «Уберабы» Данило работал со многими командами, но самым большим успехом для него стала победа со сборной Боливии на чемпионате Южной Америки в 1963 году.

В 1968 году Данило возглавил клуб «Ремо» и в первый же сезон сделал команду чемпионом штата. А через год привёл команду к победе в турнире Севера Бразилии, в финале разгромив соперника «Ремо» со счётом 5:1 и 4:1. Перед сезоном 1970 года, Данило потребовал у клуба увеличения своей заработной платы — 10 тыс. крузейро за продление контракта, 2,5 тыс. ежемесячно, плюс оплата проживания самого Данило и его семьи. Клуб согласился с этими условиями, но «Ремо» не смог повторить успех прошлых лет, и тренер был уволен.

Умер Данило 16 мая 1996 года от воспаления лёгких в нищете и забвении в приюте для бездомных в Рио-де-Жанейро.

Достижения

Как игрок

• Чемпион штата Рио-де-Жанейро (4): 1947, 1949, 1950, 1952
• Обладатель кубка Рио-Бранко (2): 1947, 1950
• Чемпион Южной Америки среди клубов (1): 1948
• Чемпион Южной Америки (1): 1949
• Обладатель кубка Освалдо Круза (1): 1950

Как тренер

• Чемпион Южной Америки (1): 1963
• Чемпион штата Пара (1): 1968
• Чемпион Севера Бразилии (2): 1968, 1969

Ссылки

• [en.sambafoot.com/players/247_Danilo_Alvim.html Профиль на СамбаФут]
• [www.cbf.com.br/ca2/61j.html Профиль на cbf.com.br]
• [www.arquibancada.blog.br/index.php?m=05&y=07&entry=entry070514-164425 Статья на arquibancada.blog.br]

</div> </div> </div>

Отрывок, характеризующий Алвин, Данило

– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!