Алекперов, Шахмар Зульфугар оглы

Шахмар Алекперов
азерб. Şahmar Ələkbərov
Шахмар Алекперов в роли Азада (кадр из фильма «В Баку дуют ветры» 1974 года)
Дата рождения:	23 августа 1943(1943-08-23)
Место рождения:	Кировабад, Азербайджанская ССР, СССР
Дата смерти:	12 августа 1992(1992-08-12) (48 лет)
Место смерти:	Баку, Азербайджан
Гражданство:	Азербайджан Азербайджан
Профессия:	актёр, кинорежиссёр
Направление:	драма
Награды:

Шахмар Зульфугар оглы Алекперов (азерб. Şahmar Zülfüqar oğlu Ələkbərov; 1943, Кировабад — 1992, Баку) — азербайджанский и советский актёр и кинорежиссёр, Народный артист Азербайджана. Член КПСС с 1978 года.

Жизнь и творчество

Шахмар Алекперов родился 23 августа 1943 года в городе Кировабад (ныне — Гянджа) Азербайджанской ССР. Его отец Зульфугар был родом из Джебраила, а мать — из Тифлиса. Когда Шахмару было девять лет, семь переехала в Баку.

Обучался на актёрском факультете Театрального института в классе Рзы Тахмасиба. С 3-го курса играл на сцене Азербайджанского государственного драматического театра. Вскоре от режиссёра Адиля Искендерова получил приглашение в киностудию «Азербайджанфильм» в студию «кинактёрство», созданную Искендеровым.

В «Азербайджанфильме» Шахмар Алекперов проявил себя как актёр и режиссёр, а также дублировал фильмы. Шахмар Алекперов сыграл в 147 фильмах. Среди известных ролей — Газанфар («Семеро сыновей моих»), сын («Ожидание»), Иман («Последний перевал»), Ариф («Жизнь испытывает нас»), Азад («В Баку дуют ветры»), Гатыр Мамед («Мститель из Гянджабасара»), Джавидан («Бабек»), Ибрагим («Пора седлать коней») и др.

В 1987 году Шахмар Алекперов (совместно с Гюльбениз Азимзаде) снял свой первый фильм «Экзамен» по мотивам повести Анара «Летние дни города» с Гамлетом Ханызаде в главной роли. Алекперов снял также такие фильмы как «Газельхан» и «Безбрежная ночь».

При жизни ему были присвоены звания заслуженного и народного артиста Азербайджана, а также государственная премия Азербайджанской ССР.

Шахмар Алекперов заболел во время съёмок фильма «Фирангиз». Будучи у стоматолога, Алекперов поранил язык. Рана была простужена во время съёмок фильма и превратилась в язву. Из-за болезни (в нижней челюсти у Алекперова развился рак) Алекперов больше не мог нормально разговаривать и играть и занимался только кинорежиссёрской деятельностью. Болезнь прогрессировала. Зимой 1992 года актёра повезли на лечение в Гамбург, но врачи заявили, что в случае с Алекперовым медицина бессильна.

Актёр скончался от рака 12 августа 1992 года, на 49-м году жизни. Похоронен на II Аллее почётного захоронения в Баку.

Отрывок, характеризующий Алекперов, Шахмар Зульфугар оглы

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.