Александра Петровна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александра Петровна
Имя при рождении:

Александра Фридерика Вильгельмина

Род деятельности:

аристократка, благотворительница, впоследствии монахиня

Место рождения:

Санкт-Петербург

Место смерти:

Киев

Отец:

Петр Ольденбургский

Мать:

Терезия Вильгельмина Нассауская

Супруг:

Николай Николаевич Старший

Дети:

Николай, Пётр

Награды и премии:

Великая княгиня Алекса́ндра Петро́внаиночестве Анастасия 1838, Санкт-Петербург — 1900, Киев) — супруга великого князя Николая Николаевича, сына императора Николая I, дочь принца Петра Георга Ольденбургского и принцессы Терезии Нассауской, правнучка императора Павла I. Основательница Покровского монастыря в Киеве. Прославлена 24 ноября 2009 года Священным Синодом Украинской православной церкви в лике преподобных как местночтимая святая Киевской епархии.[1]





Ранний период жизни

Александра Фридерика Вильгельмина принцесса Ольденбургская родилась 2 (14) мая 1838 года[2] в Санкт-Петербурге в семье Петра Георга Ольденбургского и Терезии-Вильгельмины Нассауской. Её отец, сын великой княгини Екатерины Павловны, находился на русской службе и имел российское подданство, с 1845 года — титул Императорского Высочества, пожалованный Николаем I.

В крещении по протестантскому обряду она получила имя Александра Фредерика Вильгельмина. 25 января 1856 года она перешла в православие с именем Александра и вступила в брак с Николаем Николаевичем Старшим, который приходился ей двоюродным дядей. В этом браке родились двое сыновей:

Как и отец, Александра занималась благотворительностью: вскоре после замужества она основала в Петербурге Покровскую общину сестёр милосердия, больницу, амбулаторию, отделение для девочек-сирот, училище фельдшериц (впоследствии — женская гимназия). Активную роль великая княгиня играла и как представительница Совета детских приютов ведомства учреждений императрицы Марии Фёдоровны, которым управлял её отец, принц Ольденбургский. Благодаря заботам великой княгини был составлен капитал, на доходы от которого содержались 23 приюта на 5 тысяч сирот. Во время русско-турецкой войны на собственные средства она организовала санитарный отряд.

Семейная жизнь великой княгини не сложилась: брак был заключён без любви, хотя первое время супруг относился к принцессе с должной учтивостью. Но, как писал граф Сергей Дмитриевич Шереметев "Он был достоин лучшей участи, он был достоин большего к нему внимания, большей заботливости, большей сердечной теплоты. но всего этого не могла дать ему Александра Петровна. С ним она была резка и насмешлива. Отталкивала его резко, холодно непозволительно. Она жаждала деятельности, искала популярности, изображала из себя русскую царевну, не понимая духа Православия, любила суету благотворительности , как спорт, а не влечение сердца. Горделивая, сухая, властная ,но и необыкновенно остроумная и саркастическая,она охотно прикидывалась смиренной и простой. Ей по ее честолюбию нужен был муж большого ума и силы воли."

У супруга, страстного любителя балета, появилась любовница — балерина Екатерина Гавриловна Числова, с которой он сожительствовал открыто и которая родила от него пятерых детей. После 10 лет супружества, Николай Николаевич изгнал жену, публично обвинив её в неверности со своим духовником — настоятелем домовой церкви Николаевского дворца протоиереем Василием Лебедевым. Александра Петровна была вынуждена уехать из столицы.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2929 дней]

В 1879 году великая княгиня, страдавшая от рака груди, уехала на лечение за границу и через год поселилась в Киеве.

Жизнь в Киеве

В марте и мае 1885 года она написала обер-прокурору К. П. Победоносцеву[3], прося того исходатайствовать у императора Александра III награды для своего духовника митрофорного протоиерея В. И. Лебедева — ордена Святой Анны 1-й степени или же аренды[4] — ко дню её рождения. На последовавшем в связи с просьбой докладе Победоносцева императору, последний начертал: «Столько есть более заслуживающих помощи, да и тем приходится отказывать, а уж этого господина я не нахожу вовсе подходящим к аренде; — и без того он себя не забывает и перетаскал порядочно денег себе от в. кн.; знаю, потому что приходится мне платить.»[5] Сама Александра Петровна отнесла отказ в награде на счёт «клеветников, доносящих царю неправду»[6].

В письме Александру III от 30 ноября 1889 года Победоносцев, в числе мер по сокращению расходов великой княгини, предлагал, ввиду того, что она переселилась в монастырь и ей более не нужен настоятель домовой церкви (по его сведениям, Лебедев получал от великой княгини до 1 тысячи рублей в месяц, а кроме того, продолжал числиться при церкви Николаевского дворца в Петербурге), «совсем вывесть из Киева этого поистине негодного священника», приказав протопресвитеру Янышеву, в формальном ведении которого он находился, вызвать его в Петербург, а затем уволить за штат; Александр на доклад положил резолюцию: «Я переговорю об этом с Янышевым. Полагаю, что устроить это не трудно.»[7]. В начале 1890 года Победоносцев препроводил Александру III извлечение из письма киевского генерал-губернатора графа А. П. Игнатьева (от 4 января 1890 года) о работе комиссии по погашению долгов великой княгини, в котором тот, среди прочего, писал: «Относительно протоиерея Лебедева я должен сказать, что у меня иногда ум останавливается, когда хочу себе объяснить отношения к нему в. княгини. По-видимому, он ей надоел, и она не прочь бы вырваться на свободу; но с другой стороны она оказывает ему всякие почтения <…> Она выдала ему две расписки в том, что взяла у него на сохранение разновременно 40 тысяч рублей. Этот долг комиссия внесёт в ликвидационный план условно и в последнюю очередь к уплате, а затем представит в П-бург на окончательное разрешение. Во всяком случае пребывание здесь Лебедева совершенно для нас бесполезно, и скорейший отъезд его отсюда я считал бы необходимым во всех отношениях <…> Повторяю, что по совокупности всего мною слышанного и виденного я пришёл к убеждению, что присутствие здесь о. Лебедева и в будущем будет лишь вредно»; на донесении Победоносцева император оставил отметку: «Во всяком случае Лебедева мы уберём из Киева»[8].

Основание Покровского монастыря

После кончины супруга (13 апреля 1891 года; брак формально не расторгался) тайно приняла монашеский постриг с именем Анастасия в основанной ею в 1889 году в Киеве Покровской общине (впоследствии обращённой в женский монастырь). На докладе Победоносцева императору от 18 ноября 1889 года, с приложением копии письма Александры Петровны[9], в котором она говорит, что «ищет частного займа», заверяя, что «чувствует силу и умение обернуться и поставить дело», Александр III начертал: «По всем собранным мною сведениям, дела вел. княгини в печальном состоянии, благодаря её затеям и постройкам, а главное неизвестно, кто ею орудует и кто заправляет всеми её денежными делами. <…> Долги вел. княгини простираются от 300—400 тысяч, и меня всё это начинает сильно беспокоить»[10].

При Покровском монастыре была открыта современная больница для неимущих с единственным в Киеве рентгеновским кабинетом, устроена бесплатная аптека, училище и приют для девочек-сирот, приюты для неизлечимо больных женщин и для слепых. Несмотря на строгий Студийский устав, действовавший в обители, число желающих поступить туда в первый же год составило 400 человек, тогда как монастырь мог принять лишь 150 инокинь.

Анастасия жила в простой келье, отдавала все средства на содержание основанных ею учреждений. Исполняла обязанности ассистентки хирурга на операциях, осуществляла надзор за больничным распорядком, питанием и духовной жизнью больных, несла дежурство у постелей оперированных.

В 1897 году, когда городу угрожала эпидемия тифа, организовала несколько специализированных больниц. «Княгинин» монастырь, как называли Покровскую обитель, имел миссионерское и просветительское значение: здесь работали книжная и иконная лавки, большим тиражом выпускались листки религиозно-нравственного содержания; помещённые в обитель сектантки-штундистки благодаря мягкому обращению и беседам с великой княгиней вновь возвратились в православие.

Кончина и почитание

Скончалась 13 апреля 1900 года, пережив мужа на 8 лет. Погребение её 15 апреля возглавил митрополит Киевский Иоанникий (Руднев); похоронена к востоку от алтаря Покровской церкви монастыря[11]. О её кончине был дан Высочайший манифест, признававший заслуги покойной в области благотворительности и именовавший её «Любезнейшей двоюродной Бабкой Нашей, Великой Княгиней Александрой Петровной, в инокинях Анастасией»[12]. В день её погребения, 15 апреля, император Николай II и императрица присутствовали на панихиде в московской кремлёвской дворцовой церкви Рождества Богородицы на Сенях[13].

Канонизирована решением Священного Синода Украинской православной церкви от 24 ноября 2009 года как местночтимая святая Киевской епархии[1] под именем преподобной Анастасии Киевской; память: 20 октября по юлианскому календарю и в четверг Светлой седмицы.[14] Торжество прославления состоялось 24 января 2010 года.[15] Её мощи были обретены 2 ноября 2009 года и ныне открыто покоятся в Никольском соборе монастыря.

Напишите отзыв о статье "Александра Петровна"

Примечания

  1. 1 2 [orthodox-church.kiev.ua/page3/news2671.html Журналы Священного Синода Украинской Православной Церкви от 24 ноября 2009 года] См. Журнал № 64.
  2. «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» указывает иную дату рождения: 21 мая.
  3. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки» / С предисловием Покровского М. Н.. — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 503—504.
  4. В то время «аренда» — одна из наград (доход от имения); не требовала официальной публикации, ввиду чего признавалась Победоносцевым наименее нежелательной в данном случае.
  5. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 501.
  6. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 502 (письмо Александры Петровны Победоносцеву от 16 мая 1885 года)
  7. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 912.
  8. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 932—933 (орфография источника).
  9. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 911.
  10. «К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки». — Т. 1, полутом 2-й. — М.-Пг., 1923. — С. 910.
  11. «Церковный Вѣстникъ». 1900, № 17, стб. 530.
  12. «Правительственный Вѣстникъ». 15 (28) апреля 1900, № 87, стр. 1.
  13. «Правительственный Вѣстникъ». 16 (29) апреля 1900, № 88, стр. 2.
  14. [www.patriarchia.ru/db/text/951703.html Великая княгиня Александра Петровна, в иночестве Анастасия, прославлена в лике местночтимых святых]
  15. [www.pravoslavie.ru/news/33696.htm В Киеве прошли торжества по случаю прославления в лике святых инокини Анастасии (великой княгини Александры Петровны Романовой)]

Литература


Отрывок, характеризующий Александра Петровна

– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.