Нескучное (усадьба)

Достопримечательность

Нескучное (усадьба)

Александрийский дворец — старое здание Президиума РАН. Фотография из альбома Н. А. Найденова, 1884.

«Нескучное» — обширная загородная усадьба князя Н. Ю. Трубецкого, располагавшаяся к югу от Москвы, на правом берегу Москвы-реки. К концу XVIII века название «Нескучное» распространилось и на усадьбы, соседние с имением Трубецких. В начале царствования Николая I все участки были выкуплены дворцовым ведомством и на этих землях разбит Нескучный сад.

Южная усадьба (Трубецких)

Князь Н. Ю. Трубецкой купил 18 октября 1728 года на имя своего пятилетнего сына Петра у архимандрита Заиконоспасского училищного монастыря Германа (Копцевича) «дворовое хоромное строение с деревьями, насаженными на берегу Москвы-реки». Участок располагался недалеко от Андреевского монастыря возле двора Анны Лукинишны Стрешневой (невестки Т. Н. Стрешнева) и её зятя князя Бориса Васильевича Голицына — юго-восток современного Нескучного сада, неподалеку от площади Гагарина. В начале 1750-х годов здесь был возведён в стиле барокко, по проекту архитектора Д. В. Ухтомского Нескучный загородный дом (двухэтажный, с 4 флигелями).

От обширного регулярного парка с «птичьим домом», домиками ординарцев и караульнями сохранился только Охотничий домик — крытая беседка из кирпича, известная широкой публике как традиционное место проведения игры «Что? Где? Когда?». За домом были устроены «лабиринт» и оранжереи, в глубоком овраге — зверинец.

После смерти Никиты Юрьевича «Московские ведомости» вышли с объявлением, что выставлен на продажу двор «загородной, состоящий у Калужской заставы, близ Донского монастыря, с оранжереями и в доме с мебелями ценою за 30000 рублев, с заплатою оных денег в пять лет». Покупателя не нашлось, и уже в 1776 году князь П. Н. Трубецкой извлекал из Нескучного доход следующим образом:

Под смотрением Мелхиора Гротти, содержателя московского театра и разных зрелищ, бывают ваксалы, где за вход каждая персона платит по 1 рублю, выключая за ужин, напитки и конфекты, что все получается за особливую умеренную цену; онаго дому сад бывает иллюминован разными горящими в фонарях огнями; сверх того собирается музыка, состоящая в разных инструментах.

Сохранившийся план 1791 года свидетельствует, что князь Д. Ю. Трубецкой (прадед Льва Толстого) начал перекраивать усадьбу на новый лад: был разбит «версальский сад» с крытыми деревянными галереями; между зверинцем и главным домом был птичник, рядом с которым каменный грот; прямая аллея за домом (с двумя параллельными ей и тремя перпендикулярными) завершалась каменными и деревянными галереями. В 1795 году Нескучное принадлежало его сыну Ивану, который в конце XVIII века (в исповедной ведомости за 1800 год сведения о Трубецких уже отсутствуют) продал имение надворному советнику В. Н. Зубову. В это время здесь по-прежнему проводились многолюдные гуляния; к маю 1805 года относится сообщение, что

В Нескучном, у Калужских ворот, товарищ Гарнереня Александр спустил шар, а поднявшись очень высоко, отрезал верёвку и спустился благополучно на Девичьем поле, но попал в пруд. Все сие было хорошо, удачно и прекрасно.

Журнал «Москвитянин» вспоминал об этом событии в 1844 году:

Более 50000 зрителей поражены были ужасом, когда он, отделясь от воздушного шара под парашютом, ещё не развернувшимся, казался падающим на землю. Народ принял его с восклицанием ура! И торжественно проводил до места, с которого он поднялся в воздух.

В 1817 году полковник Егор Фёдорович Риттер пытался организовать здесь производство «чугунных, железных и медных вещей», однако дело не осуществилось и в Нескучном продолжали развлекать публику.

В 1823 году Нескучным владел князь Л. А. Шаховской, который в 1825 году обнаружил в усадьбе якобы целебные воды и построил первое в Москве заведение искусственных минеральных вод. Однако предприятие принесло один убыток: «в тамошние ванны никто не садился, воды не пили, в галереях не гуляли». Князь Шаховской, поселившись в своём селе Тятьково Тверской губернии, продал в ноябре 1826 года Нескучное императорской фамилии. Нескучное должно было стать владением императрицы Александры Фёдоровны. В связи с этим название усадьбы было изменено на «Александрия».

Средняя усадьба (Голицыных)

С имением Трубецких граничили владения князей Голицыных, чьё имя носила и близлежащая Голицынская больница. Знаменитая своим крутым и неуступчивым нравом княгиня Наталья Петровна Голицына распорядилась в завещании не продавать дачу ранее чем через 5 лет после своей смерти. Тогда её сын, московский градоначальник Д. В. Голицын, выкупил имение Шаховских и преподнёс его императорской фамилии. Собственные же 11 десятин земли он продал министерству императорского двора только в 1843 году. В описи указывается на то, что в парке растут 2500 лип, берёз и клёнов, а также имеются ветхие строения (каменное и деревянное).

Северная усадьба

Имение Демидова

Часть Нескучного сада, которая ближе всего к центру Москвы, эксцентричный промышленник Прокофий Демидов купил в 1754 году у разных владельцев — часть у генерала Ф. И. Соймонова, другую — у Дарьи Фёдоровны, вдовы князя В. А. Репнина. Ещё раньше этими землями владели князья Куракины. К 1756 году, когда была подана челобитная о возведении «каменных палат», Демидов сосредоточил в своих руках все земли «между рвом и дорогою, что ездят от церкви Риз-Положения к Москве-реке».

Демидовский дворец был выстроен в стиле барокко по проекту архитектора Яковлева (по другим сведениям, В. Иехта). При дворце Демидов развёл целый ботанический сад в форме амфитеатра с двумя оранжереями (зимней и летней), а также «травниками». Академик Паллас, составивший каталог растений Демидова, утверждал, что его сад «не только не имеет себе подобного во всей России, но и со многими в других государствах сравнен быть может как редкостью, так и множеством содержащихся в оном растений».

После смерти владельца опустевшую демидовскую усадьбу приобрела Елена Никитична — жена генерал-прокурора А. А. Вяземского, которая провела детство в этих местах, в имении своего отца Никиты Трубецкого.

Имение Орловых

В 1793 г. у Вяземской бывшее имение Демидова выкупил граф Фёдор Орлов — один из знаменитых братьев Орловых. Ранее в его собственность уже перешёл соседний земельный участок, который занимала фабрика купца Серикова. Фёдор Григорьевич хотел выстроить за городом «хоромы», которые превзошли бы по изяществу усадьбу на Донском поле его брата Алексея Чесменского. До своей смерти в 1796 году Орлов успел перестроить дом Демидова в соответствии с требованиями классицизма. Тогда же у дворца появился нарядный восьмиколонный портик.

Не имея законнорожденного потомства, Ф. Г. Орлов завещал имение своей 11-летней племяннице Анне Чесменской. Всё управление Нескучным от имени дочери осуществлял её знаменитый отец. В бывшем Демидовском дворце старый граф давал пиршества для забавы своей единственной дочери, по окончании которых пускали фейерверк. В манеже Нескучного каждое лето графиня Анна и её сверстницы устраивали шумные карусели.

Как пишет М. И. Пыляев, «сад графа в Нескучном был расположен на полугоре, разбит на множество дорожек, холмов, долин и обрывов и испещрён обычными постройками в виде храмов, купален, беседок; все памятники и постройки в этом саду напоминали подвиги и победы графа». В 1804—1806 гг. в имении Орлова был воздвигнут двухэтажный Чайный домик с 4 коринфскими колоннами. Сохранились и другие парковые павильоны — грот из валунов и ванный домик с куполом.

Во время французской оккупации дворец Орловой занимал известный маркиз Лористон. По случаю коронации Николая I в 1826 году графиня Орлова дала огромнейший бал, на который съехались 1200 гостей. Одних свечей во дворце горело до семи тысяч, столового серебра и бронзы было арендовано на 40 тысяч рублей. К этому времени интерьеры дворца были отделаны в ампирном вкусе, появилась и парадная металлическая лестница по эскизу О. Бове. Возможно, именно во время этого бала императрица выразила пожелание приобрести Нескучное. В 1832 г. Орлова продала имение в казну за полтора миллиона рублей.

Императорская усадьба

После приобретения Нескучного дворцовым ведомством Е. Д. Тюрину было поручено привести его в соответствие с вкусами и потребностями новых владельцев. Демидовский дворец был переименован в Александринский и обновлён в духе позднего ампира. От Калужской улицы ко дворцу проложен парадный подъезд. Въезд в парк оформлен пилонами с аллегорическими скульптурами, представляющими изобилие. Регулярная террасная планировка заменена пейзажной, через овраги перекинуты мостики, перестроен манеж.

Парадный двор перед дворцом образуют два корпуса — фрейлинский и кавалерский; на тот же двор выходят дорические колонны ампирной Гауптвахты. В 1935 году по проекту архитектора В. И. Долганова был устроен парадный двор с курдонёром, на который с Лубянской площади перенесли чугунный фонтан работы Ивана Витали. В советское время бывший дворец был отдан под размещение президиума Академии наук.

Воздушный театр

Изюминкой обновлённого Нескучного стал театр на открытом воздухе, где вместо кулис служили деревья и кусты. У М. Пыляева он описывается как «крытая большая галерея полукружием», где сцена «была приспособлена так, что деревья и кусты заменяли декорации». Летом 1830 года его посетил с невестой Пушкин. Актёр Щепкин писал об этой диковине Сосницкому:

Вообрази, театр весь открытый как над зрителями, так и над сценой; зад сцены не имеет занавеса и примыкает прямо к лесу; вместо боковых кулис врыты деревья; при малейшем ветерке не слыхать ни слова; к тому же карканье ворон и галок служит в помощь к оркестру; сухого приюта нигде нет.

Мысль о создании театра подал министр императорского двора П. М. Волконский, ибо (как заметил А. Я. Булгаков в письме к брату) «летом никто не бывает в театрах» по причине духоты. На театральные представление в Нескучное поначалу съезжался весь город, однако со временем «воздушный театр» наскучил публике. Для этого были свои причины: «Однажды в проливной дождь дотанцевали последнее действие „Венгерской хижины“ почти по колено в воде», — вспоминал Загоскин.

Когда устроили Петровский парк и там выстроили театр, а в Нескучном бывший стал ветшать, то его упразднили; начали больше ездить в парк и Нескучное пришло в забвение.

Примечания

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7710387000

Отрывок, характеризующий Нескучное (усадьба)

Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]