Александри, Василе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Василе Александри
рум. Vasile Alecsandri
Место рождения:

Бакэу, Молдавское княжество

Место смерти:

Мирчешти, жудец Яссы, Румыния

Род деятельности:

поэт, драматург, публицист

Язык произведений:

Молдавский

Васи́ле Алекса́ндри (рум. Vasile Alecsandri; 21 июля 1821, Бакэу, Молдавское княжество — 22 августа 1890, Мирчешти, жудец Яссы) — молдавский писатель, драматург, поэт и публицист.





Биография

Василе Александри родился в 1821 году в молдавском городе Бакэу в семье спэтара (крупного боярина). Его мать была греческого происхождения, отец происходил из итальянско-еврейской семьи, переселившейся в Молдавию в конце 18 века[1][2][3]. Получил домашнее образование, затем учился в Яссах и уехал учиться в Париж, где поступил на медицинский факультет, потом на юридический, но ни одного не окончил. 20-летним юношей Александри возвращается в Яссы, где сотрудничает в журнале «Dacia Literară» (Литературная Дакия). Через год он назначается директором господарского театра, но этот пост занимает только два года, вследствие борьбы реакционных сил против «офранцуженного» молодого поколения бояр. В 1844 году принимает деятельное участие в органе либеральной молодёжи «Propăşirea» (Прогресс). В 1848 году, когда революционная волна докатилась до Молдавии, Александри стал активным участником движения, направленного против тогдашнего господаря Михаила Стурдза, ставленника русского двора. С подавлением этого движения Александри вынужден был эмигрировать за границу, где начинается его настоящая литературная деятельность, продолжавшаяся больше полувека. После русско-турецкой войны 1877—1878 Александри был долгое время послом румынского королевства в Париже. Был избран членом Румынской академии, где он противодействовал искусственной латинизации румынского языка. Александри — один из застрельщиков в борьбе за уничтожение крепостного права, за освобождение рабов-цыган, секуляризацию монастырских земель и создание единого румынского государства. Александри является таким образом выразителем настроений эпохи буржуазных национальных революций 1848 года.

Основная заслуга Александри та, что он один из первых обратил внимание на богатство молдавского фольклора, занялся собиранием его памятников, результатом чего явилось опубликование им в 1853 году, в Париже, сборника «Doine» (Дойны). Василе Александри также впервые опубликовал пасторальную балладу «Миорица» в 1850 году в журнале «Буковина» (номер 11, стр. 51—52). Баллада была записана писателем Алеку Руссо в 1846 году в монастыре Собежа, где он находился в ссылке, и передана Александри. После смерти Руссо Александри записал другой вариант баллады, рассказанный ему в районе горы Чахлэу. Александри изменил текст, напечатанный в 1850 году, и опубликовал «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии («Баллады» [Яссы, 1852], стр. 1—6; «Народные стихи румын» [Бухарест, 1866], стр. 1—3).

Наиболее известны пьесы: «Йоргу из Садагура» (1844), «Яссы во время карнавала», «Кирица в провинции» (1852) и др. «История одного золотого» (1843) — сатира на судей взяточников, ростовщиков, исправников и др. Под влиянием народного творчества создал «Дойны» (1843—53), сборник «Народные стихотворения» (1852). Циклы стихов: «Ландыши» (1848—63) и «Маргаритки» (1852—62), «Наши воины». Автор исторических поэм: «Красная дубрава», «Дан — горный капитан», циклов «Легенды» (1869—75), «Пастели» (Pasteluri, 1868—69) «Новые легенды» (1876—78), исторических драм — «Воевода-деспот» (поставлена 1879, изд. 1880), «Источник Бландузии» и «Овидий». Значителен вклад Александри в развитие и обогащение литературного языка.

Существует мнение, что поэтическое творчество Александри не отличается оригинальностью, а его драматические произведения и отчасти эпические и лирические стихотворения являются подражанием французским романтикам[4]. Другие исследователи отмечают, что «два несомненных качества у всех его произведений — жизнелюбие поэта и талант»[5].

Память

Сочинения

  • Избранное, Кишинёв, 1957;
  • Избранное, М., 1959.

Напишите отзыв о статье "Александри, Василе"

Литература

  • Коробан В., Василе Александри, Кишинёв, 1959;
  • Ильяшенко Т. Н., Лимба ши стилул поэзией луй В. Александри, Кишинэу, 1961;
  • Корбу Х., Драматургия луй Александри, Кишинэу, 1962;

Примечания

  1. [books.google.com/books?id=0PgtAAAAIAAJ&pg=PA538&lpg=PA538&dq= Encyclopaedia Britannica]
  2. [biblior.net/istoria-literaturii-romane/2-epoca-lui-alecsandri.html Ion Iovan «История румынской литературы»]
  3. [books.google.com/books?id=Dvoc-ZguFEAC&pg=PA440&lpg=PA440&dq= Sămănatorul (стр. 440)]
  4. [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le1/le1-0902.htm Александри] — статья из Литературной энциклопедии 1929—1939.
  5. Прокопий Л. [www.nm.md/daily/article/2001/06/14/0401.html «…Король поэзии, вечно молодой и счастливый» К 180-летию со дня рождения Василе Александри] // Независимая Молдова. — 14.06.2001.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Александри, Василе

Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.