Александрович, Вячеслав Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вячеслав Александрович
Пётр Дмитриевский
Член исполкома Петроградского Совета
февраль 1917 года
Член ВЦИК
1917 — 1918 годы
Член ЦК ПЛСР
декабрь 1917 — июль 1918 года
Товарищ председателя ВЧК
8 января 1918 года — 7 июля 1918 года
Глава правительства: Владимир Ленин
Предшественник: Константин Мячин (Василий Яковлев)
Преемник: Яков Петерс
Начальник отдела по борьбе с преступлениями по должности ВЧК
8 января 1918 года — 7 июля 1918 года
Глава правительства: Владимир Ленин
 
Рождение: 1884(1884)
Российская империя Российская империя, Рязанская губерния
Смерть: 8 июля 1918(1918-07-08)
РСФСР РСФСР, Москва
Партия: ПСР (1909-1917), ПЛСР (1917-1918)
Образование: гимназия
Профессия: рабочий, политик, чекист

Вячеслав Александрович Александрович (альтернативное отчество псевдонима — Алексеевич[1], настоящее имя — Пётр Александрович Дмитриевский[2]; 1884, Рязанская губерния — 8 июля 1918, Москва, РСФСР) — заместитель председателя и член коллегии ВЧК (1918), член ЦК ПЛСР и ВЦИК, один из руководителей вооруженного мятежа левых эсеров (1918).





Биография

Ранние годы. Аресты, ссылка, эмиграция

Пётр Дмитриевский (будущий «Вячеслав Александрович») являлся уроженцем деревни Кезино (Козино?) Рязанской губернии, где он появился на свет в 1885 (по другим данным — 1884[2], или 1886[3]) году в семье надворного советника Александра Дмитриевского[4].

С гимназической скамьи Вячеслав ушёл в революционное подполье, где «работал по технике в рязанской эсеровской организации». В октябре 1909 года он впервые был взят под наблюдение царской «охранки», которая подозревала его в хранении запрещённой литературы. Спустя год Вячеслав Александрович был арестован в Зарайске и 10 ноября 1910 года был приговорён Московской судебной палатой к небольшому сроку заключения — к двум неделям тюрьмы[4].

Александрович вновь подвергся аресту в августе 1911 года. На этот раз он был осужден, 2 ноября 1912 года, к ссылке на поселение в Сибирь «с лишением прав состояния». Ссылку он отбывал сначала в Верхоленском уезде (Верхоленский округ Иркутской губернии), а затем — в самом Иркутске[4].

Весной 1915 года Александрович совершил побег из места ссылки и эмигрировал в Норвегию. Жил в Христиании, где работал на местной фабрике. За границей Вячеслав Александрович примкнул к группе эсеров-интернационалистов, центром которых была газета «Мысль». В эти годы он публиковался в революционных изданиях под литературным псевдонимом (партийной кличкой[1]) «Пьер Ораж»[4].

Вскоре после побега из Российской империи, в сентябре 1915 года, Александрович обратился к левым членам Партии социалистов-революционеров (ПСР) с призывом о создании автономной «народнической» группы: основной повод для создания отдельной организации он видел в расхождении с позицией и тактикой «правого» ЦК по вопросу об отношении к правительству в период Первой мировой войны[4].

Возвращение в Россию. ВЦИК и ВЧК

Незадолго до Февральской революции, в декабре 1916 года, Вячеслав Александрович вернулся в Россию из Стокгольма по поддельным документам и прибыл в Петроград[4]. Во время Первой мировой войны он успел провести партийную работу в петроградском подполье — при том, что он находился в резкой оппозиции к верхам правых эсеров, вследствие занятой им интернационалистической позиции[1]. Принял активное участие в революционных событиях[1]. В Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов (Петросовете) Александрович работал в комиссии по издательско-типографским делу[4]. В феврале 1917 года он был избран рабочими в исполнительный комитет (Исполком) Петросовета, но отстранён от работы в нём меньшевистско-эсеровским большинством[1].

1 марта 1917 года, вразрез с линией Исполкома и Петросовета (но вместе с большевиками «межрайонцами»), Вячеслав Александрович выпустил прокламацию с требованием создания рабочего правительства, в которой он фактически одобрил насилие против армейских офицеров. В прокламации также содержался и призыв к полному разрыву с офицерством. Примкнул к левым эсерам (ПЛСР) в том же месяце[1][2].

В 1917 году Александрович трижды избирался членом ВЦИК (со второго по четвёртый созывы) как член организации партии левых эсеров (интернационалистов)[1]. Активно участвовал в Октябрьской революции. В декабре 1917 года, будучи назначен членом оперативной коллегии (президиума) только что образованной Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК), он вёл в ней приём посетителей и даже делегировался на заседания Совнаркома РСФСР, руководимого Лениным[1][4].

8 (21) января 1918 года В. А. Александрович был назначен заместителем председателя ВЧК Феликса Дзержинского[2][5]. Настаивал на увеличении представительства левых эсеров в Комиссии[1]. Тогда же он стал заведующим отделом ВЧК по борьбе с преступлениями по должности[2]. На тот момент считалось, что он был твёрдый сторонник совместной работы с большевиками и неуклонного проведения большевистской тактики. Дзержинский говорил об Александровиче: «…Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать… Александровичу я доверял вполне. Работал с ним все время в Комиссии, и всегда почти он соглашался со мною, и никакого двуличия не замечал»[1].

Восстание левых эсеров

6 июля 1918 года Александрович принял участие в вооруженном мятеже левых эсеров в Москве[4], связанном с подписанием большевистским правительством Брестского мира и с последовавшим за этим убийством левыми эсерами германского посла В. фон Мирбаха. По версии Олега Витальевича Михайлова, именно Александрович курировал в ВЧК охрану посольства. За день до восстания, 5 июля, он направил в деревню под Москвой автомобиль для доставки в штаб одного из чекистских отрядов его эсеровского руководителя — Дмитрия Попова, находившегося в тот момент в отпуске по болезни. Утром 6 июля он заверил печатью ВЧК удостоверение Секретного отдела (работа по иностранному шпионажу), подготовленное Яковом Блюмкиным, и написал записку в гараж ВЧК о выделении автомобиля. Затем Александрович захватил с собой 544 тыс. рублей, отобранных ранее у арестованного, которые подлежали сдаче в Отдел хранилищ ВЧК[6].

После получения известия об убийстве посла Мирбаха, Александрович отправился в отряд Попова в Покровские казармы для участия в заседании ЦК ПЛСР. Деньги ВЧК он передал в партийную кассу. Затем Александрович встретил Дзержинского, прибывшего для ареста «террориста» Блюмкина, и разоружил как самого главу ВЧК (своего непосредственного начальника), так и его охрану. Именно Александрович заявил Дзержинскому: «По постановлению ЦК партии левых эсеров, объявляю вас арестованными»[6].

Около 18 часов 6 июля Александрович в сопровождении членов ЦК партии левых эсеров прибыл на митинг в Первый мартовский полк, а затем приехал в здание ВЧК на Лубянке, где арестовал заместителя Дзержинского Мартына Лациса. В 11:30 7 июля после столкновения с войсками Красной Армии, участвовавшими в подавлении эсеровского мятежа, и артиллерийского обстрела главного штаба восставших в Трёхсвятительском переулке (в здании в это время находился и арестованный Дзержинский) Александрович бежал. В тот же день, после окончательного подавления восстания, изменив внешность, пытался скрыться из Москвы, но был схвачен на вокзале[6].

Следствие и расстрел

В газете «Известия ВЦИК» от 8 июля 1918 года в заметке, озаглавленной «К аресту Александровича», сообщалось: «Один из главных вдохновителей левоэсерского мятежа, бывший товарищ Председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Александрович, пытаясь бежать с Курского вокзала, переоделся, сбрил себе усы и загримировался[4]. Однако этот маскарад не помог Александровичу укрыться от внимания дежуривших на вокзале сотрудников Чрезвычайной комиссии»[7]. В ответ на обвинения в вооруженном восстании против Советской власти Вячеслав Александрович заявил: «Все, что я сделал, я сделал согласно постановлению Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров. Отвечать на задаваемые мне вопросы считаю морально недопустимым и отказываюсь»[7].

В заключении ВЧК по делу В. А. Александрович назван лицом, «руководившим операциями»; был приговорён к высшей мере наказания. 8-го (в ночь на 9-е) июля 1918 года Пётр Александрович Дмитриевский (Вячеслав Александрович) был расстрелян «за измену служебному долгу» в числе 13 активных участников мятежа[7].

14 апреля 1998 года, в соответствии с заключением Генеральной прокуратуры Российской Федерации, Вячеслав Александрович был реабилитирован[8].

Мнение современников

Николай Суханов в книге «Записки о революции» вспоминает:

… этот Александрович был всегда левым, даже весьма левым эсером, находившимся в резко оппозиционном, можно сказать, в революционном настроении по отношению к собственному партийному большинству. … позицию тогдашнего эсеровского рабочего Петербурга представлял именно он, Александрович, в отличие от интеллигентских эсеровских кружков, которые быстро монополизировали партийную марку при помощи культурных сил, нахлынувших в партию после революции из радикального лагеря.

… при первых шагах Совета рабочих депутатов, когда его эсеровскую фракцию составляли одни столичные рабочие, от имени партии эсеров в нём действовал неистовый и непримиримый циммервальдец

… Именно он, Александрович, а не сидевший тут же Зензинов по инициативе эсеровских рабочих через несколько часов был избран в Исполнительный Комитет.

Сочинения

  • Статьи в революционных изданиях под псевдонимом «Пьер Ораж» (с 1915 года)[4]
  • Прокламация с требованием создания рабочего правительства (1 марта 1917 года)

Напишите отзыв о статье "Александрович, Вячеслав Александрович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Архив ВЧК, 2007, с. 663.
  2. 1 2 3 4 5 [www.knowbysight.info/AAA/00936.asp Александрович Вячеслав Александрович (Дмитриевский Пётр Александрович)]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898 — 1991. www.knowbysight.info. Проверено 9 октября 2016.
  3. [www.el-history.ru/node/696 Александрович Вячеслав Александрович | История повседневности]. www.el-history.ru. Проверено 9 октября 2016.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [socialist-revolutionist.ru/component/content/article/34-people/829-aleksandrovich-p Александрович, Пётр]. История партии социалистов-революционеров. Проверено 9 октября 2016.
  5. [www.knowbysight.info/1_RSFSR/14003.asp Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем - контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности при СНК Российской Советской Республики — РСФСР]. Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991. www.knowbysight.info. Проверено 9 октября 2016.
  6. 1 2 3 Архив ВЧК, 2007, с. 664.
  7. 1 2 3 Архив ВЧК, 2007, с. 665.
  8. Архив ВЧК, 2007, с. 666.

Литература

  • Колпакиди А. И. Энциклопедия секретных служб России. — М.: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2003. — С. 424—425. — 800 с. — ISBN 5-17018975-3.
  • Млечин Л. М. [antiterrortoday.com/images/docs/mlechin_leonid_zachem_stalin_sozdal_izrail.pdf Зачем Сталин создал Израиль]. — М.: ЭКСМО, Яуза, 2005. — С. 15—16. — 195 с. — ISBN 5-699-08094-5.
  • [books.google.ru/books?id=hQKnXDsmiJQC&lpg=PA677&dq=%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D1%81%20%D0%B3%D1%80%D0%B8%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B9%20%D0%B4%D0%B0%D0%B2%D1%8B%D0%B4%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&hl=ru&pg=PA663#v=onepage&q&f=false Архив ВЧК] / Отв. Ред. В. Виноградов, А. Литвин, В. Христофоров. — М.: Кучково поле, 2007. — С. 663—666. — 720 с. — ISBN 978-5-9950-0004-4.
  • РГАСПИ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 43. Л. 1.
  • Восстание левых эсеров / История, Россия // «Спутник и погром», 9 июля 2016 года.

Отрывок, характеризующий Александрович, Вячеслав Александрович

Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.