Александрово-Щапово

Усадьба
Александрово-Щапово
Фасад главного дома усадьбы
Страна	Россия
Архитектурный стиль	Русский классицизм
Основатель	Василий Владимирович Грушецкий, Илья Васильевич Щапов
Первое упоминание	1607
Дата основания	1770-е годы
Здания: Усадебный комплекс, церковь Успения Богородицы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 5000002478
Сайт	[www.museum.ru/museum/schapovo/ Официальный сайт]

Александрово-Щапово — усадьба, расположенная в посёлке Щапово Троицкого административного округа Москвы.

Топономика названия «Александрово»

Происхождение названия этого села Александрово доподлинно неизвестно, но русская топонимика (наука о названиях местностей, сел и городов) связывает такие названия с именами тех, кто первым поселялся в этом месте, основал «деревню» — сельскую усадьбу в лесу («в деревьях»). Это мог быть некто Александр, но не простой крестьянин (среди них были распространены уменьшительные имена, от которых происходили названия типа Санино, Алексино и др.), а скорее представитель власти.

История

Достоверно известно что село Александрово существует, как минимум с начала XVII века. В Москве, в Архиве древних актов, хранятся Писцовые книги (рукописные сборники). В одной из них — запись 1607 года, упоминающая «село Александровское в Молоцком стане Московского уезда», когда то село «почели селить». После окончания в 1612 году Смутного времени боярин Василий Петрович Морозов закладывает в своей вотчине в честь победы над поляками новое село, где на высоком месте, над речкой Лубенкой ставит церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы. Судя по тем же Писцовым книгам 1627 г. о передаче села, принадлежавшего Морозовым, Морозов отдает Александрово в качестве приданого своей дочери Марии, вышедшей замуж за Андрея Васильевича Голицина.

Это одно из древнейших населённых пунктов в Подольском районе. В Музее усадьбы Щапово можно видеть части надгробных плит, разбитых при ликвидации кладбища при церкви в 1930-х гг. и использованных как булыжник для мощения дороги. По оформлению и орнаменту («волчьи зубы») эти плиты чётко относятся ко времени царствования Ивана Грозного — второй трети XVI в.

Усадьба Александрово, с 1920-х годов получившая название Щапово (территория имения И. В. Щапова, последнего владельца усададьбы, названа посёлком Щапово), расположена на территории, заселенной с начала II тысячелетия славянскими племенами — вятичами. Вскрытые поселения и курганы датируются XIII — XIV вв. Первое её упоминание в форме «село Александровское» с «Двором боярским» и деревянной церковью Успения Пресвятой Богородицы относится к началу XVII в., но судя по найденным фрагментам надгробных плит местного кладбища времени царя Ивана Грозного, при реставрации в 2005 г. моста через овраг, построенного в 1903 г., усадьба существовала уже в третьей четверти XVI в.. Надгробные плиты XVI в. предполагают существование в то время кладбища. Такое кладбище известно при церкви Успения, в 100 м от этого моста.

Владельцы

Морозовы

Впервые село Александрово упоминается в Писцовых книгах 1627 года, где сказано, что боярин Василий Петрович Морозов отдал свою старинную вотчину «село Александровское» в приданое дочери Марии, выданной за князя Андрея Васильевича Голицына. Год свадьбы точно не известен (есть только предположение, что 1607), известно лишь, что до 1611 года. Его первый известный владелец боярин Василий Петрович Морозов играл активную роль в политической жизни России Смутного времени, участвовал в организации Второго ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, в выборах нового царя Михаила Федоровича и провозглашал его имя с Лобного места на Красной площади в феврале 1613 г. Андрей Васильевич Голицын с 1597 года — боярин при царях Федоре Иоанновиче, Дмитрии Самозванце, Василии Ивановиче Шуйском. С 1603 по 1605 год он был воеводой в Тобольске, затем в Кашире. В начале XVII в. патриарх Гермоген называл боярина Василия, наряду с Михаилом Романовым, кандидатом на царский престол, затем вместе с князем Дмитрием Пожарским он был среди ведущих деятелей освобождения Москвы в 1612 г. и избрания новой династии Романовых. Сын Андрея Васильевича и Марии Васильевны, умер рано. А в 1611 году Голицын был убит в Москве поляками. После смерти Андрея Васильевича Голицына, владельцем Александрово стал брат Марии Васильевны — боярин Иван Васильевич Морозов, а затем его сын — боярин Михаил Иванович Морозов. В 1646 г., при Иване Васильевиче, в Александрово, существовала церковь, двор боярский, 20 дворов крестьян и бобылей (крестьян без земельного надела).

Из трёх сыновей Ивана Васильевича Морозова наиболее знаменит средний — Борис Иванович Морозов. Перед смертью Михаил Федорович Романов поручил Борису Ивановичу заботу о сыне Алексее. Борис Иванович был воспитателем юного царя. Первые три года царствования Алексея Михайловича Борис Иванович Морозов фактически управлял государством. Он был женат на сестре первой жены царя Алексея Михайловича — Анне Ильиничне Милославской. Тем самым он добился того, чего хотел — родства с Алексеем Михайловичем.

Другой сын — Глеб Иванович — ничем не прославился, а вот его вторая жена навсегда вошла в русскую историю. Это знаменитая раскольница, сподвижница протопопа Аввакума — боярыня Феодосия Прокофьевна (урожденная Соковнина). Её вместе с родной сестрой — боярыней Урусовой уморили голодом в подземной тюрьме города Боровска в 1672 году. Художник В. И. Суриков увековечил её в картине «Боярыня Морозова», хранящейся в Третьяковской галерее.

После смерти Михаила Ивановича, селом в 1678 г. недолго владела его вдова, Домна Семёновна. Детей у них не было, и село, вотчина Морозовых, в 1680 году перешло в казну, будучи причисленным к дворцовому ведомству.

Грушецкие

Значительный след в истории усадьбы оставили владевшие ею с конца XVII в. по начало XIX вв. стольники, а затем военные деятели Грушецкие.

В 1681 году царь Федор Алексеевич пожаловал село Александрово двоюродным братьям своей недавно умершей жены, царицы Агафьи Семёновны Грушецкой (1663 — 14.06.1681), Михаилу и Василию Фокичам Грушецким, комнатным стольникам. Василий Фокич умер бездетным, и имение отошло к Владимиру Михайловичу Грушецкому(1710 — 1754), как старшему сыну Михаила Фокича. Владимир Михайлович Грушецкий — обер-кригс-комиссар, женат был на Анне Александровне Милославской.

Со временем всё имение перешло к сыну Владимира Михайловича, Василию Владимировичу Грушецкому (1743 — 4.04.1813), генерал-поручику, сенатору, действительному тайному советнику, кавалеру орденов, участнику присоединения Крыма к России в Русско-турецкой войне, деятелю екатерининского времени, который был близок ко двору императрицы Екатерины II. Женат Василий Владимирович был на княжне Евдокии Васильевне Долгоруковой, дочери князя Долгорукова-Крымского, генерал-аншефа, прославившимся взятием Перекопа и Кафы (Феодосия). Ему так же принадлежал дом в Москве, на ул.Воздвиженка, 9 [content.foto.mail.ru/mail/tpk.05/635/i-1900.jpg], который отошёл затем к его дочери, Прасковье, продавшей этот дом в 1816 г. князю Николаю Сергеевичу Волконскому, владевшему им в продолжении пяти лет, отчего дом также известен в Москве, как главный дом усадьбы князей Волконских, или как «дом Болконских» из «Войны и мира».

При Василии Владимировиче Грушецком усадьба достигла наибольшего расцвета, именно с ним и связана современная планировка усадьбы. Всё в ней было перепланировано в духе своего времени. Появился липовый парк, с тремя прудами каскадом и ручьем (нынче обмелевшим) в овраге с белокаменным ложем. Новый усадебный дом был построен в стороне от церкви за обмелевшей речкой, через которую был сделан каменный мостик. Одна сторона дома выходила в регулярный липовый парк, а другая была обращена к большому овальному пруду с искусственным островком. Перед домом был цветник. За парком находились оранжереи с редкими цветами и южными плодовыми деревьями. В 1779 году вместо деревянной церкви, Грушецкий строит каменную церковь Успения Богородицы. Это здание, состоящее из двухсветного апсидального храма и двухъярусной колокольни с курантами, соединённых пониженной трапезной в три окна. Завершает здание купол, с квадратным трибуном и фигурной главой. В указе Синода о строительстве нынешней кирпичной церкви Успения 1779 г. сказано, что она должна быть построена рядом со старой и в неё должны быть перенесены иконы и другие священные предметы. Усадьба в своей центральной части сохранила планировку второй половины XVIII в., созданную владельцем Василием Владимировичем Грушецким.

Здесь прокатилась война 1812 г., В 1812 г. в Александрове и его окрестностях были сражения с французами, о чём свидетельствуют находимые здесь ядра и другое оружие. По преданию, в селе был и сам Наполеон(но документально не подтверждено, во всяком случае, в 1812-м г., французы в селе точно стояли, возможно ещё и поэтому дом прозвали «наполеоновским»). Затем, в так называемом, «наполеоновском» усадебном доме был штаб корпуса генерал-лейтенанта графа А. И. Остермана-Толстого. Дом не сохранился, будучи разобранным в 2000 г., так как представлял опасность после отселения жильцов и многочисленных поджогов.

Затем имение (как и дом в Москве), перешло к младшей дочери, Прасковьи Васильевне, вышедшей за недавно овдовевшего тайного советника, известного писателя и ученого, посланника в Гамбурге и в Мадриде, дипломата, сенатора, члена Академии наук, действительного камергера и кавалера орденов Ивана Матвеевича Муравьева-Апостола — отца четырёх дочерей и троих сыновей — будущих декабристов Матвея, Сергея и Ипполита. У Муравьёвых-Апостолов были и другие имения для летнего пребывания, и большую часть времени семья жила в Москве, и в апреле1815 года, Прасковья Васильевна, продала доставшееся ей в 1813 году от отца село Александрово, бригадиру Ивану Степановичу Арсеньеву. Среди свидетелей этой купчей подписался и московский сосед Муравьевых-Апостолов — Василий Львович Пушкин — дядя поэта. Таким образом, Грушецкие владели имением 134 года. Похоронена чета Грушецких на Донском кладбище Донского монастыря в Москве, участок № 2.

Строительство и благоустройство XVIII в. сохранились лишь частично. Фундамент господского дома того времени был обнаружен около строения начала XX в. — «дома управляющего». Последующие владельцы строили свои дома на других местах. Храм 1779 г., закрытый в 1930-х гг., восстановлен, и в нём сегодня проводятся службы. Парк в урезанном виде и пруды с земляными дамбами XVIII в. также до сих пор существуют. В 2005 г., когда от многолетнего мусора был очищен овраг, на дне его было обнаружено белокаменное русло ручья и каменный мостик, переброшенный через ручей. Как считают специалисты, такие гидротехнические сооружения в других местах не сохранились.

Арсеньев Н. В.

В апреле 1815 года Прасковья Васильевна Грушецкая, жена Ивана Матвеевича Муравьева-Апостола, продала доставшееся ей в 1813 году от отца, Василия Владимировича Грушецкого, село Александрово бригадиру Ивану Степановичу Арсеньеву (1754—1830). И. С. Арсеньев отдал село Александрово своей младшей дочери Евдокии (Авдотье), вышедшей за Николая Васильевича Арсеньева (1789—1847), своего пятиюродного брата и одновременно троюродного дядю М. Лермонтова. Николай Васильевич Арсеньев, получивший село Александрово в качестве приданого за своей женой Евдокией Ивановной, в молодости имел славную боевую биографию. Во второй половине жизни служил на высоких чиновничьих должностях в провинции.

Камер-паж, сержант Преображенского полка, поручик того же полка, адъютант графа М. С. Воронцова в 1809 году. За участие в турецкой войне награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость»; получил орден св. Владимира 4 степени с бантом в 1811 году; был в битвах под Видином, Васильевадом в 1811 году. За отличие в Отечественной войне — штабс-капитан, участник Бородинского сражения. После 1812 года участвовал в сражении под Бранебергом, при изгнании неприятеля из Погожина, при блокаде Кистрина и Магдебурга, в сражении под Лейпцигом, Ютербоном, при преследовании французов до Гробо, при занятии Лейпцига. В 1813 году — капитан, награждён орденом св. Анны 2 степени с алмазами. Затем он участвовал в сражении в Голштинии против датских войск в 1814 году, во взятии Стасона, в битве под Крадном, взятии Парижа. Он был награждён орденом св. Георгия 4 степени и иностранными орденами: «Шведского меча», прусским — «За заслуги», в 1819 году французским орденом св. Людовика, крестом ордена св. Иоанна Иерусалимского. Николай Васильевич оставался во Франции при отдельном корпусе до 1819 года, являясь с 1817 года командиром Смоленского пехотного полка. Был награждён дворянской — темнобронзовой — и военной — серебряной — медалями в память об Отечественной войне.

Уволенный со службы в 1820 году, он был определен в Верховный совет Бессарабской области от короны, в 1824 году был на должности председателя Бессарабского областного уголовного суда в 1825 году. Получил чин статского советника, орден св. Владимира 3 степени. В 1826 году назначен в штат Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора — для особых поручений. Он опять, через 20 лет, служил с М. С. Воронцовым. Затем был гражданским губернатором Бессарабии.

В 1830 году по прошению, Арсеньев был уволен со службы и высочайшим указом назначен почетным опекуном Московского присутствия и заведующим колонией питомцев Воспитательного дома. За свою гражданскую службу и общественную деятельность он был награждён орденом св. Станислава I степени, орденом св. Анны I степени и в 1842 году получил знак за беспорочную 25 летнюю службу, став в 1843 году тайным советником. Последнее его назначение — заведующий инвалидным домом Шереметьевой в 1843 году. Евдокия Ивановна Арсеньева пережила мужа почти на 20 лет. Вдова, в память о нём, пристроила в церкви придел Иоанна Воина (он и сейчас используется как второй «престол» и для крещения). Евдокия Ивановна провела крестьянскую реформу 1861 г., и отделила помещичью землю от крестьянских, что позволило затем И. В. Щапову купить у А. Н. Николаева (считается внебрачным сыном Н. В. Арсеньева), его наследственное имение.

Щапов И. В.

Новый период жизни села и усадьбы связан с деятельностью московского предпринимателя, совладельца фабрики и торгового дома «Братья Петр и Илья Щаповы» потомственного почётного гражданина И. В. Щапова (1846 — 1896). Это был первый «помещик» не дворянин, получивший имение не за службу или по наследству, а в результате покупки у наследника Арсеньева. Илья Васильевич окончил привилегированное учебное заведение — Московскую практическую академию коммерческих наук, готовившую образованных предпринимателей. После смерти отца в 1864 г. старшие его сыновья создали фирму, которая включала фабрику на Немецкой улице и торговый дом, продававший не только свои ткани, но производивший оптовую торговлю на Нижегородской ярмарке и в других городах России. Располагая значительными средствами, Илья Васильевич разошёлся со старшим братом. К 1888 г. Илья Васильевич решился выйти из семейной фирмы, и, поселился в своём новом имении Александрово, стал вести совсем другую жизнь, чем это было в Москве. Возможно, что в этом была заслуга его малограмотной экономки Ольги Макаровны, с которой он жил в родительском доме, но венчался уже в Александрове.

В Александрове Щапов для себя и жены построил двухэтажный дом в том русском стиле, который был тогда распространен: без колонн, но с деревянной башенкой, увенчанной шатром. Дом имеет резные наличники и такую же отделку кровли. Под башенкой находится лестничное здание с одномаршевой каменной лестницей из парка на второй этаж, стены и потолок которого покрыты росписями в античном стиле, близком к помпейской живописи.

Когда в марте 1889 году Илья Васильевич Щапов (1846—1896) оформил купчую на дом в селе Александрово у А. Н. Николаева, усадьба, к тому времени уже подзапущенная, ожила и преобразилась. Он оказался не только хорошим хозяином, но и благотворителем, и меценатом. Не успев толком обустроиться в усадьбе, Щапов первым делом начал ремонтировать пришедшую в запустение Успенскую церковь. Церковь была построена в 1779 году и в разное время (до и после Щапова) использовалась как церковь, склад удобрений, общежитие для сотрудников совхоза, тракторная мастерская, концертный зал органной музыки, снова как церковь. От её первоначального убранства сохранились лишь фрески под куполом, все старинные иконы были разломаны и сожжены в 1929 году, кроме одной чудом сохранившейся — образа Святой Троицы. По словам алтарницы Марии: «Когда из храма все вывозили, машина забуксовала, и икону подложили под колеса. По милости Божией, она уцелела, остались только следы от колес». Вторым делом — пристроил к храму уютный деревянный флигель, где устроил при церкви богадельню для бездомных старушек. Часть денег, заработанных на производстве тканей, И. В. Щапов начал вкладывать в образование крестьянских детей. Так в усадьбе стали открываться школы.

В 1892 году построена начальная двухлетняя церковно-приходская школа для мальчиков (ныне воскресная, здание сохранилось). Щапов «спонсировал» строительство каменного домика для «группы продлённого дня», в которой оставались ученики церковно-приходской александровской школы. Затем основана кружевная школа для девочек, построенная им в 1892 г.. Находилась на содержании Земства. И. В. Щапов, владелец текстильной фабрики и текстильщик по профессии, знавший технологию текстильного дела, не случайно основал кружевную мастерскую в том месте села, которое было наиболее приспособлено к условиям изготовления кружев. Школа находилась у оврага, в самом низком и влажном месте усадьбы — это важно для кружевного промысла. Девушек учили не только ремеслу, но и грамоте, давали общее начальное образование и воспитание, помимо грамоты обучали начальным знаниям по арифметике, чтению и письму, Закону Божиему и основным требованиям по личной гигиене и соблюдению чистоты. Возраст обучающихся был от 10 до 13 лет. До 1912 г. мастерская находилась в обычном крестьянском доме. После революции местный Совет решил, что кружевоплетение — это непролетарское занятие. И в конце 1919 школу закрыли. Школа возобновила свою деятельность в начале 2006 года. Сейчас потомки рода Щаповых пытаются возродить промысел.

За год до своей смерти Щапов основал в усадьбе еще и сельскохозяйственную школу (ныне музей, возглавляемый потомками рода Щаповых, библиотека, органный зал, почта, хозяйственные нужды). Построил дом для учителей, украшенный затейливой резьбой в русском стиле. По его заказу построен новый усадебный дом, (вт. половина XVIII — конец XIX в.), предположительно, по проекту архитектора Ф. О. Шехтеля. Первый этаж здания каменный, более древний. Второй — деревянный, с декоративной башенкой над одномаршевой лестницей, потолки и стены которой расписаны античными мотивами. Деревянные резные карнизы-наличники и подзоры крыши здания орнаментированы в русском стиле. Дом соединён переходом с отдельностоящей кухней и ледником.

Благотворительная деятельность Ильи Васильевича продлилась всего семь лет. Он умер в 1896 году, а по его завещанию все его имение и 100 тысяч рублей были оставлены Министерству государственных имуществ на создание сельскохозяйственной школы для крестьян. Его жена исполнила его последнюю волю: завершила строительство на территории усадьбы сельскохозяйственной школы, открывшей свои двери 31 августа 1903 года. Курс обучения в ней, на который, кстати, набирали детей из всех сословий, в том числе и крестьян, длился четыре года: ребята и стажировались в ремесленных мастерских, и получали знания в области почвоведения и зоотехники. Благодаря тому, что школа разместилась на усадебной земле, в 1918 году Щапово не тронули — просто разогнали учеников и школа была преобразована в сельскохозяйственное училище, а в 1921 г. — в техникум. Уцелели и практически все усадебные постройки, созданные при Щапове, не вырубили липовый пейзажный парк. С 1934 г. «Щапово» было учебно-опытным хозяйством Московского зоотехнического института, а с 1936 г. перешло в ведение Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. Щаповская сельскохозяйственная школа просуществовала до 1959 года. В благодарность от местных жителей за его меценатство, а также по имени Щаповской сельскохозяйственной школы и её учебного хозяйства, территория имения последнего владельца усадьба и поселок, выросший из неё, получили название «Щапово». Сама деревня Александрово, названия не изменила, сохранив за собой первоначальной название. Название Щапово получило только часть имения, непосредственно принадлежавшее меценату.

К сожалению, прямых наследников, И. В. Щапов, так и не оставил.

А со временем в здании школы открыли музей истории усадьбы. Нынче на месте усадьбы — «Музей истории усадьбы Щапово».

Музей истории усадьбы Александрово-Щапово

Усадьба, носящая в настоящее время название Щапово, находится под охраной как объект культурного наследия регионального значения Московской области. Она расположена в поселке, имеющем то же название — центре «Щаповского сельского поселения».

Музей учреждён Главой Администрации Подольского района Н. П. Москалевым и открыт 1 октября 1998 г. в мемориальном здании бывшей Щаповской сельскохозяйственной школы, основанной по завещанию последнего владельца усадьбы Ильи Васильевича Щапова и на его средства. Рядом с музеем — памятник ему, открытый в 1996 г. с надписью «благотворителю и меценату, основателю школ в селе». В 2007 г. состоялись юбилейные торжества, посвящённые 400-летию существования села Александрова — поселка Щапово, в честь чего поставлен памятный знак. Основу фондов Музея составляют материалы, собранные начиная с 1981 г. при агрофирме «Щапово» её директором М. М. Бойновичем. В музее выставлены живописные произведения, подаренные подольскими и московскими художниками. Экспозицию открывают стенды «Как изучалась история усадьбы Александрово-Щапово» (первая книга, посвящённая этой усадьбе, опубликована в 1899 г.) и «Как был создан Музей». В археологическом разделе представлены предметы из раскопок поселений в западной части Подольского района с IV—III тысячелетия до н. э. и до I тысячелетия н. э.. В отдельном зале находятся предметы крестьянского быта XIII—XIV вв. — орудия труда (прялки, маслобойки, рубели и пр.), собранные экспедицией Московского государственного университета и подаренные музею владельцами, а также старинная женская одежда и головные уборы, мебель, кухонная посуда и пр.. В музее также можно видеть столовую помещичьего дома конца XIX-начала XX вв. Центральное место этой части экспозиции занимает дубовый резной гарнитур (стол, буфет, стулья), с потолка свисает висячая керосиновая лампа, на стенах развешаны масляные и фотографические портреты и гравюры. Здесь можно увидеть столовую посуду с вензелями владельцев и пр., а также тумбовый граммофон начала XX в.. В зале, посвящённом истории усадьбы, представлены сведения о её владельцах (первые сведения о селе относятся к 1607 г., когда боярин В. П. Морозов дал его в приданое за своей дочерью), о перепланировке усадьбы при генерал-поручике В. В. Грушецком в 1770-е гг., о событиях войны 1812 г., о деятельности дипломата, академика, отца трех декабристовИ. М. Муравьева-Апостола, об участнике войны 1812 г. губернаторе Бессарабии Н. В. Арсеньеве, о трех школах в усадьбе, основанных И. В. Щаповым. Отдельные стенды рассказывают Щаповской средней школе (основана как церковно-приходская и в 1992 г. отмечала своё столетие), кружевной школе и кружевному промыслу, а также Щаповской сельскохозяйственной школе (1903—1959), учебное хозяйство которой стало основой современного молочного хозяйства «Щапово». Отдельный зал посвящён истории рода Щаповых, основателем которого был потомственный почетный гражданин И. В. Щапов.

Директор музея (с 2008 г.) — Светлана Васильевна Лифанова. Ранее эту должность занимал (до 2008 г.) — Ярослав Николаевич Щапов, (Член-корреспондент Российской Академии наук, руководитель департамента науки Российского дворянского собрания) — внучатый племянник Ильи Васильевича Щапова. Администрацией Подольского района Ярославу Николаевичу Щапову предоставлен в пожизненное пользование один из домов Щаповского музейного комплекса, в котором он проживал со своей семьёй, занимаясь активной общественной и организационной деятельностью, направленной на сохранение самой усадьбы и в целом культурно-исторического наследия своих предков.

Адрес музея — 142144, посёлок Щапово Подольского района Московской области, д. 13. Телефон (8-53 496 7)65 67 66; факс (495) 438 22 89; Е-mail: y_schapov@mail.ru. Музей открыт со вторника по субботу с 11.00 до 19.00. Выходные — воскресенье, понедельник.

Расположение

Усадьба находится в посёлке Щапово Троицкого административного округа Москвы. Проезд: из Москвы до г. Подольска. От станции Подольск автобусы 24, 32, 34, маршрутное такси 24. Можно из Москвы от метро Южная м-такси 410. Проезд по Варшавскому шоссе через Подольск, до дер. Ознобишино, далее поворот на Щапово. Или по Калужскому шоссе через Красную Пахру, до 45 км, далее поворот на «Родину».

Литература

• Сергей Санков [www.troitskinform.ru/troick_letoslow/242.html Александрово (Щапово) — преемственность поколений.] // Городской ритм. — Моск. обл.: ГУ МО «Троицкое информационное агентство МО», 27.08.2008.
• Щапов Я. Н. Древнее село Александрово и его владельцы — деятели смутного времени XVII века. // Подольский рабочий : Газета. — Подольск: ГУ МО «Подольское информационное агентство Московской области», 28.08.2007. — № 94 (18476). — С. 4-5.
• Десять лет муниципальному музею в Шапово // Малый музей и малая усадьба в Подмосковье / Щапов Я. Н.. — Подольск: Академия-XXI, 2008. — С. 9-22. — 192 с. — 500 экз.
• В. Климанова, О. Голубева. Органный зал Щапово. 20 лет. 23 мая 2009. — М: Администрация Подольского муниципального района, 2009. — 16 с.
• Сергей Валентинович Виданов. Я.Н. Щапов, Ю.Л. Щапова, В.Б. Розенбаум «Кружевная школа в селе Александрове Подольского уезда (1892-1919)» // Подольские кружева. Традиционное искусство и его возрождение / Е.В. Борисов. — Подольск: Академия-XXI, 2008. — С. 60-77. — 124 с. — 1000 экз.
• Щапов Я. Н. Щаповская сельскохозяйственная школа - перекличка столетий. — Подольск: Инфосервис, 2003. — 82 с.
• Щапов Я. Н. [www.rummuseum.ru/lib_r/ru2sbor04.php Старинная усадьба Александрово-Щапово в XXI в.] // Русский исторический сборник. — М, 2010. — Вып. II.
• Щапов Я. Н. Старинная усадьба Александрово-Щапово в XXI в. // [cdn.scipeople.com/materials/7760/%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D1%81%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%BD%D0%B8%D0%BA%20-%20%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%BD%D0%B0%D1%8F%20%D1%81%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%B0%D0%BC%D0%BC%D0%B0%20%D0%BA%D1%80%D1%83%D0%B3%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%BE%20%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BB%D0%B0%20%D0%BF%D0%BE%20%D0%A4%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%B0%D0%BB%D1%8E.pdf Русский исторический сборник] / под. ред. Лаврова В.М.. — Подольск: Институт российской истории РАН, Кучково поле, 2010. — Т. II. — С. 97—109. — 448 с. — ISBN 978-5-9950-0059-4.

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/schapovo/ Сайт Музея истории усадьбы Щаповых]
• [www.krasivoe.ru/schapovo Сайт «Усадьба России»]
• [gennik2007.narod.ru/museum_sch.html Сайт «Музей-усадьба ЩАПОВО»]
• [www.fondus.ru/manors/museams/?museam=www.museum.ru/museum/schapovo/ Сайт «Возрождение русской усадьбы»]
• [imesta.ru/index.php?r=place/show&id=123 Проект «Интересные места» — Усадьба Александрово-Щапово]
• [photo.qip.ru/users/olga20678/115842046/ Фотоальбом «Александрово-Щапово»]
• [neringa-iris.livejournal.com/34410.html Фотоэкскурсия по усадьбе «Александрово-Щапово»]
• [den-solotareff.livejournal.com/55318.html Фотоэкскурсия по усадьбе «Александрово-Щапово»]
• [dmrog.livejournal.com/62506.html Фоторепортаж об усадьбе "Александрово-Щапово" в составе новой Москвы (осень 2012)]

Отрывок, характеризующий Александрово-Щапово

И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.