Александровский комитет о раненых

Алекса́ндровский комите́т о ра́неных — благотворительное учреждение Российской империи для оказания помощи военнослужащим-инвалидам, а также семьям погибших или умерших от ран, существовавшее с 1814 по 1918 год и находившееся в г. Санкт-Петербурге.

История создания Комитета

Александровский комитет о раненых учреждён императором Александром I в день первой годовщины Кульмского боя — 18 августа 1814 года — и первоначально был назван «комитетом, Высочайше учреждённым в 18-й день августа 1814 года». Под этим наименованием Комитет просуществовал до 19 марта 1858 года, когда был назван просто «Комитетом о раненых», и только в день 100-летия со дня рождения Александра I — 12 декабря 1877 года — ему было присвоено наименование Александровского.

Комитет учреждён «в знак признательности отечества к геройским подвигам армии и перенесённым ею славной службе и трудам в минувшие войны», а главное — «дабы вяще ознаменовать оные и в особенности день 18 августа».

Назначение Комитета император Александр I определил так: «Я отверзаю ныне путь, удобнейший всем увечным в последнюю, незабвенную по громким делам своим, войну — генералам, штабс- и обер-офицерам, не имеющим другого состояния, кроме определённого при отставке пенсиона, прибегать во всех нуждах своих ко Мне»; для этого на обязанность комитета, состоявшего из генерал-адъютантов Ф. П. Уварова, графа П. А. Строганова, графа П. В. Голенищева-Кутузова, А. А. Закревского и Н. М. Сипягина, было возложено «принимать просьбы и пещись о доставлении возможного вспомоществования» неимущим изувеченным офицерам.

Руководители Комитета

Докладчиком императору по делам Комитета был назначен граф А. А. Аракчеев.

Штат канцелярии Комитета был утверждён 3 февраля 1819 года.

С 1827 года во главе Комитета стоял председатель, назначаемый императором. Эту должность последовательно исполняли генерал-адъютанты и генералы от инфантерии А. Я. Сукин (1827—1836), П. М. Капцевич (1836—1840), князь А. Г. Щербатов (1840—1843), М. Е. Храповицкий (1843—1846), П. Н. Ушаков (1846—1852), генерал от кавалерии граф П. П. фон-дер-Пален (1852—1860), генерал от артиллерии граф С. П. Сумароков (1860—1864), великий князь Константин Николаевич (1864—1892), великий князь Михаил Николаевич (1892—1909).

Положение от 9 февраля 1869 года подчёркивало, что Комитет в своих действиях подчинён непосредственно верховной власти.

Денежные средства Комитета

Имея в виду исключительно обеспечение участи раненых и увечных офицеров, Александровский комитет о раненых в первое время своего существования совершенно не касался вопроса о призрении раненых нижних чинов. Последние пользовались покровительством частной благотворительности, инициатором которой явился П. П. Пезаровиус, издатель газеты «Русский инвалид».

Александр I, указом Правительствующего сената 21 декабря 1815 года, образованный Пезаровиусом инвалидный капитал в сумме 395 000 руб. повелел отдать в распоряжение «Комитета 18 августа 1814 года», и тогда же на попечение этого Комитета были переданы 1 200 отставных раненых нижних чинов, получавших пособия из собранных Пезаровиусом сумм. Сам Пезаровиус при этом был назначен членом комитета, управляющим его канцелярией и редактором основанной им газеты, вошедшей тогда же в ведение Комитета. К переданному Пезаровиусом капиталу были присоединены 294 173 руб., составлявшие особый капитал, хранившийся в комиссариатском департаменте.

Затем для увеличения инвалидного капитала принимались различные меры, а именно:

• 1) в 1816 году установлены вычеты за ордена, 10 % — вычеты с пособий, 5 % — с пожалованных ссуд, 3 % — с аренды, от 5 % до 25 % — с пожалованных в вечное владение земель;
• 2) в 1817 году — % вычеты со столовых денег, взимание за пожалованные медали (100—500 руб.), 10 % — вычет с пожалованных бриллиантовых и других вещей, внесение адрес-конторами Санкт-Петербурга и Москвы ежегодно по 25 000 руб., доходы с обязательного устройства театрами одного спектакля в пользу инвалидов, % вычеты с пенсий;
• 3) в 1819 году — отделение 1/8 части суммы, получаемой военными судами за захваченные призы.

Значительные суммы поступали в инвалидный капитал в виде пожертвований, которых за 1814—1825 годы сделано было свыше 1 700 000 руб., причем наиболее видными жертвователями были: канцлер граф Румянцев (237 742 руб.), генерал де-Ласси (247 000 руб.), графиня Браницкая (200 000 руб.), поручик Пашков, статский советник Яковлев и тайный советник Демидов (по 100 000 руб.), князь Голицын с супругой (127 510 руб.) и другие.

Кроме того, в инвалидный капитал поступало по мере получения жалование императора Александра I по званию шефа лейб-гвардии Преображенского полка.

Всё это привело к тому, что капиталы Комитета быстро возрастали, достигнув к 1825 году значительной суммы в 6 057 610 руб. (в 1815 году было лишь до 800 000 руб.).

В царствование императора Николая I средства Комитета в 1834 году, ко дню 25-летия его существования, достигли 13 917 637 руб. ассигнациями, что произошло вследствие увеличения годовых доходов (до 2 920 520 руб.), установления новых источников дохода (5 % сборов с доходов по конфискованным имениям польских мятежников и 75 % пошлины с выдаваемых заграничных паспортов) и новых крупных пожертвований, из которых наиболее значительными были:

• 1) тайного советника графа Румянцева (112 948 руб.),
• 2) купцов Рахмановых и Московского купеческого общества (по 50 000 руб.),
• 3) егермейстера Демидова (625 000 руб. ассигнациями) — на образование капитала его имени и другие.

В 1840 году в виду произведением графом Канкриным финансовой реформы инвалидный капитал в ассигнациях был обменян на новую монетную единицу и определён в 4 193 729 руб. серебром. С этого года отчёты комитета показывают, что численность сумм возрастает незначительно, а в некоторые годы капитал даже уменьшался (например, в 1841 году почти на 5 000 руб.); через 13 лет, то есть к 1853 году капитал не только не возрос, но даже дошёл до цифры в 3 301 155 руб. серебром, уменьшившись по сравнению с 1852 годом почти на 1 400 000 руб. Цифры эти красноречиво указывали, что в комитете совершались систематически злоупотребления и что возбуждение уголовного дела являлось лишь вопросом времени.

Расследование хищения денежных средств Комитета

К сожалению, военный суд был назначен лишь тогда, когда было расхищено комитетских сумм уже свыше 1 100 000 руб. серебром. Дело возникло случайно, вследствие заявления одного из соучастников расхищения председателю комитета о том, что умерший директор канцелярии комитета тайный советник А. Г. Политковский растратил свыше 950 000 руб.

4 февраля 1853 года по Высочайшему повелению была образована особая следственная комиссия, которая определила, что растрачено 1 108 546 руб. 1¾ коп. На допросах раскрылась и вопиющая система делопроизводства, облегчавшая постепенное увеличение растраты до названной выше цифры.

Политковский, поступив в комитет в 1831 году, скоро сделался помощником и правой рукой бескорыстного, но престарелого Пезаровиуса, в 1847 году уже был его заместителем и, вкравшись в доверие председателя и членов комитета, стал распоряжаться суммами комитета почти бесконтрольно.

Впервые Политковский позаимствовал у казначея в 1834 году 26 200 руб., из которых не вернул 4 500 руб., а затем приказал казначею завести особую тетрадь, в которой вести учёт «заимообразно» взятым суммам.

В 1851 году Политковский выдал казначею расписку в заимообразном получении 930 000 руб. серебром, но после этого стал брать деньги уже без всяких расписок, а в 1852 году приказал даже казначею сжечь «учётную тетрадь».

Вследствие неограниченной доверенности председателя и членов Политковский убедил их и в затруднительности поверять книги по непрестанному движению сумм, и в удобстве поверки наличных капиталов по особо составляемой в канцелярии «выборке», причем сам составлял «фальшивые ведомости», по которым показывались наличные суммы, но за вычетом «захваченных», а главное — сам Политковский при поверках и докладывал. Члены комитета ограничивались поверкой сумм по ведомостям и к денежному сундуку не подходили. Мало того, когда государственный контроль обратил внимание председателя генерал-адмирала Ушакова 1-го на замеченные беспорядки в отчётности, то получил от него отзыв, что «порядок свидетельствования сумм в комитете вполне соответствует сохранности вверенных ему капиталов» и что суммы поверяются по шнуровым книгам и документам (чего в действительности «никогда не исполнялось»).

Генеральный военный суд под председательством генерал-фельдмаршала князя Паскевича, рассмотрев дело, признал, что «бездействие власти и беспечность» допустили значительный государственный ущерб и приговорил виновных в том лиц к соответствующим наказаниям.

Политковский покончил с собой, все члены Комитета (А. Ф. Арбузов, П. Х. Граббе, К. К. Засс, П. А. Колзаков, К. Е. Мандерштерн) были лишены генерал-адъютантских званий, а его председатель, ветеран войн с Наполеоном, генерал от инфантерии П. Н. Ушаков уволен со службы, предан суду «за беспорядки, бездействие власти и допущение важного государственного ущерба» и помещён в крепость, где в том же году умер.

Вместе с тем Высочайше было повелено: строго подтвердить, чтобы на все обороты капиталов, состоящих в ведении комитета, также на сбережение сумм и совершенно правильное употребление денег с полной законной отчётностью, обращено было неослабное внимание. Это повеление впоследствии вошло в закон, которым напоминалось комитету, что первая обязанность его по отношению к капиталам заключается «в ограждении этих капиталов и сумм от всяких растрат и неправильных расходов».

Восстановление растраченного капитала Комитета

По приведении всей отчётности в порядок определилось, что к 1 января 1854 года в действительности состоит всех капиталов 5 049 606 руб. (В 1853 году коллежский советник И. Я. Яковлев пожертвовал 1 000 000 руб. серебром и получил за это звание камергера и орден Святого Владимира 3-й степени.) С этого времени сумма эта непрерывно возрастала, достигнув к 1 января 1881 года цифры в 22 288 294 руб. Наиболее крупными пожертвованиями в этот период были:

• 1) капитал, составившийся из пожертвований в войну 1877—1878 годов, — 942 800 руб.;
• 2) такой же капитал, собранный жителями г. Санкт-Петербурга и Санкт-Петербургской губернии, — 433 800 руб.;
• 3) капитал, собранный московским обществом в 1859 году, — 300 000 руб.

К 1894 году капиталы составляли сумму в 28 383 825 руб., продолжая непрерывно увеличиваться.

К 1 января 1909 года в ведении Комитета состояло 59 различных капиталов, составлявших в общем 56 304 374 руб., из которых на долю собственно инвалидного капитала приходилось 50 451 304 руб.

Лица, имевшие право на помощь Комитета

После распространения покровительства на отставных нижних чинов-инвалидов с 1816 года таковое было распространено также на вдов, сирот и матерей офицеров, умерших на войне от полученных увечий, а в 1819 году и на их отцов. Затем под покровительство приняты:

• 1) в 1827—1829 годах — офицеры казачьих войск и участники персидской и турецкой войн; инвалиды, состоящие на службе; в определённых случаях их малолетние братья и сестры;
• 2) в 1845—1853 годах — чины пограничной стражи и моряки, получившие увечье при исполнении служебных обязанностей; чины пожарных команд и их семьи, а также семьи воинских чинов, получивших увечье в нарядах на пожары.

В царствование Александра II под покровительство Комитета приняты семейства нижних чинов, подлежавших при жизни таковому покровительству, и вообще правом покровительства стали пользоваться и другие новые категории лиц (сёстры милосердия, чиновники, священники и т. д.), причём в последующие царствования круг таких лиц расширялся всё более и более.

В 1909 году законом было установлено, что Комитетом оказывается покровительство:

• 1) состоящим на военной службе, числящимся в запасе и отставным, получившим раны, увечья травматического происхождения и ушибы, в делах против неприятеля, во время военных действий, хотя и не от неприятельского оружия, и при подавлении мятежей и беспорядков;
• 2) получившим в мирное время раны, увечья травматического происхождения и ушибы случайно на смотрах, манёврах, учениях и вообще при исполнении служебных обязанностей, когда от влияния ран, увечий и ушибов будет ими оставлена служба;
• 3) семейства лиц, пользовавшихся покровительством, но лишь в случае смерти последних.

Что же касается видов покровительства, то в царствование Александра I было установлено:

• а) для офицеров:
  • 1) назначение раненым из инвалидного капитала пенсий и постоянного пособия на наём прислуги;
  • 2) назначение пенсии из государственной казны;
  • 3) назначение единовременных пособий;
  • 4) определение на должности;
  • 5) выдача заимообразных ссуд;
  • 6) назначение квартирного и врачебного довольствия;
  • 7) назначение единовременного пособия по орденам;
  • 8) переименование раненых военных чинов в гражданские и определение их на должности (городничих и т. д.);
• б) для семейств офицеров:
  • 1) назначение пенсий из инвалидного капитала;
  • 2) выдача единовременных пособий;
  • 3) содействие Комитета по воспитанию детей;
• в) для нижних чинов:
  • 1) назначение пенсий;
  • 2) помещение на призрение в богадельни.

В царствование Николая I виды покровительства офицеров и их семей остались те же, но для нижних чинов было ещё установлено:

• 1) назначение единовременных пособий;
• 2) определение в тюремные надзиратели;
• 3) призрение при памятниках (на Куликовом поле, в Малом Ярославце, Тарутине, Бородине, Клястицах, Ковне, памятнике Я. П. Кульневу и монументе в Полоцке), при которых инвалиды стали помещаться в качестве сторожей.

При Александре II виды покровительства ещё более расширились, так как было установлено, сверх перечисленного выше, ещё и следующее:

• а) для офицеров — назначение кандидатского пособия (временно, взамен пенсии) и пособия по золотому оружию;
• б) для семей офицеров — выдача свидетельства на квартирное довольствие.

В последующие царствования виды покровительства в общем почти не изменялись, но зато в течение всего периода существования Комитета менялись сообразно указаниям практики различные оклады пенсий, пособий и т. д.

За первое 25-летие деятельности Комитета воспользовалось покровительством 26 509 человек, на которых было израсходовано свыше 23 000 000 руб. За последующий период, с 1840 года (с обмена ассигнации на серебро) по 1909 год, Комитетом было назначено всего пенсий на сумму свыше 86 000 000 руб., а пособий — свыше 30 000 000 руб.

Деятельность комитета за период с 1899 по 1909 год выражается в расходовании на разные виды покровительства ежегодно 3—5,6 млн руб., которые распределяются на следующее:

• 1) на производство пенсий — 2,2—3,7 млн руб.;
• 2) на выдачу пособий — 552—1 208 тыс. руб.;
• 3) на уплату за воспитание — 250—280 тыс. руб.;
• 4) на уплату за содержание в богадельнях (1 300—1 400 чел.) — 250—280 тыс. руб.

На 1889 год в ведении Комитета были Чесменская (в Санкт-Петербурге) и Измайловская (в Москве) военные богадельни с семейными домами при них и Лопухинский инвалидный дом в Порховском уезде Псковской губернии.

Только за десятилетие — с 1892 по 1902 год — Комитет потратил на Чесменскую богадельню 340 084 руб. (ремонт, водоснабжение, электрификация).

Месторасположение Комитета

Первоначально Комитет располагался в здании Старого Эрмитажа, с 1851 года — в боковом крыле Таврического дворца, затем в съёмных квартирах: в 1856—1867 годах — в доме графини Апраксиной (Литейный пр., 48), в 1867—1873 годах — в доме Мансуровой (Литейный пр., 52), в 1873—1878 годах — в доме Трофимова (Надеждинская, 11; ныне ул. Маяковского, 9), в 1878—1900 годах — в доме Тупикова (Пантелеймоновская ул., ныне ул. Пестеля, 14/21).

В 1901 году для Комитета по проекту гражданского инженера Н. Д. Цвейберга было выстроено специальное здание на Кирочной ул., 4, примыкавшее к зданию Главного Казначейства, где хранились его капиталы. Стоимость строительства составила 368 000 руб. Тогда же Комитетом было субсидировано строительство здания Мариинского приюта для ампутированных и увечных воинов.

Деятельность Комитета после 1902 года

По штату от 17 июля 1902 года канцелярия Комитета состояла из 43 чиновников, распределённых по 5 делопроизводствам.

В 1914 году на здании по Кирочной, 4 была установлена мраморная мемориальная доска «К столетию Александровского Комитета о раненых. 1814—1914. Основателю „Инвалидного Капитала“ и газеты „Русский Инвалид“ П. П. Помиан-Пезаровиусу».

Важнейшими изменениями в организации Комитета были:

• 1) назначение в 1864 году, в день 50-летнего юбилея Комитета, председателем его великого князя Константина Николаевича и членами великих князей Михаила Николаевича и Николая Николаевича;
• 2) назначение с этого времени членами Комитета не исключительно генерал-адъютантов, как это было со времени основания Комитета, но и просто заслуженных и боевых генералов;
• 3) назначение в 1892 году председателем Комитета великого князя Михаила Николаевича.

Комитет с самого своего основания был обособлен от Военного министерства, причём в законе даже особой статьёй было подчёркнуто, что Комитет лишь «причисляется к министерству», но не входит в его состав.

Практика давно определила целый ряд неудобств, возникавших при совместной деятельности Комитета и Военного министерства.

По различным причинам обособленность Комитета продолжала существовать вплоть до 1909 года, и лишь Высочайшим повелением 7 декабря 1909 года Комитет был включен в состав Военного министерства. 1 сентября 1910 года (приказ по в. в. № 496) председателем Комитета стал военный министр (В. А. Сухомлинов, затем его преемники).

Число членов Комитета определено штатом в 10 человек; с 1906 года (приказ по в. в. № 31) Высочайшим указано, чтобы «временно, пока в Комитете число членов будет превышать 10 человек, назначение новых членов испрашивать с таким расчётом, чтобы на каждых 2 убывающих назначать не более 1 нового члена».

Членами Комитета в это время состояли: генералы А. В. Олсуфьев, А. Я. Чемерзин, В. А. де Латур-де-Бернгардт, А. В. Оноприенко, Г. В. Крюков, М. Ф. Ореус, Г. И. Бобриков, Р. С. фон Раабен, А. Э. Будде, Г. К. фон Штакельберг, Г. С. Химшиев, В. В. Сахаров, В. Н. Данилов, Н. И. Подвальнюк и вице-адмирал Н. А. Беклемишев, а также все командующие военными округами и все генерал-губернаторы. Управляющим делами Комитета был генерал от инфантерии П. А. Смородский.

Комитет был ликвидирован постановлением Совнаркома от 15 октября 1918 года.

Литература

• Комитет о раненых // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Свод военных постановлений 1869 г., кн. V, ст. 557—603; кн. VIII, ст. 540—702
• Бережков Д. И. Исторический очерк Александровского комитета о раненых. СПб., 1902
• Александровский комитет о раненых // Военная энциклопедия: [В 18 т.] / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: Т-во И. Д. Сытина, 1911—1915. С. 255—257
• Дедюлин В. И. Александровский комитет о раненых и его здания в Петербурге // Петербургские чтения / Вып. 1.: Культура Санкт-Петербурга. СПб., 1993. С. 195—198
• Шведов С. В. Александровский комитет о раненых // Государственность России: словарь-справочник. Кн. 1. М., 1996. С. 24, 25

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/51410 Большой энциклопедический словарь, 2000].

Отрывок, характеризующий Александровский комитет о раненых

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.