Александров, Илларион Иосифович

Иларион Иосифович Александров
Род деятельности:	лекарь, доктор медицины чиновник, действительный статский советник
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иларион Иосифович Александров (?— ?) — доктор медицины, действительный статский советник.

Биография

С 1807 года учился в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, из которой в 1811 году выпущен лекарем хирургии в лейб-гвардии казачий полк.

Участвуя с этим полком в кампании 1812 года, он был награждён званием штаб-лекаря, чином коллежского асессора, орденом св. Владимира 4-й степени, бриллиантовым перстнем и 400 рублями.

В 1816 году был назначен полковым штаб-лекарем казачьего полка, в 1830 г. переведён ординатором в артиллерийский госпиталь; 14 марта 1839 года без экзамена был удостоен степени доктора медицины.

С 1842 года был начальником 2-го отделения военно-медицинского департамента, затем состоял при главном военно-медицинском инспекторе. В 1846 году уволен в отставку.

В медицинской еженедельной газете «Друг Здравия» Александров напечатал: «Излечение падучей болезни чрез ожог» (1833), «Лечение брюха» (1836), «О наследственном сифилисе» (1850). В «Военно-Медицинском Журнале»" было напечатано «Описание операции ущемленной грыжи, произведенной доктором Буяльским» (1835) и «Ущемленная паховая грыжа, излеченная операцией» (1836). В «Трудах общества русских врачей в С.-Петербурге» была напечатана его статья «За появлением рожи на животе исчезли сочувственные геморроидальные припадки в ногах и мочевом пузыре» (1836).

Источник

• Александров, Иларион Иосифович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Александров, Илларион Иосифович

Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.