Александров, Николай Александрович (фармацевт)

Николай Александрович Александров
Род деятельности:	фармацевт
Дата рождения:	2 (14) июля 1858(1858-07-14)
Место рождения:	Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	6 сентября 1936(1936-09-06) (78 лет)
Место смерти:	Москва
Награды и премии:	4-й ст. 3-й ст. 3-й ст.

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Никола́й Алекса́ндрович Алекса́ндров (1858—1936) — русский фармацевт, профессор.

Биография

Родился 2 (14) февраля 1858 в Москве в квартире акушерки Н. Д. Ступиной (жены московского купца 3-й гильдии И. Я. Ступина). Поскольку мать оставила младенца, Ступины несколько лет воспитывали его в своей семье. Среднее образование получал в Орловской, а затем в 6-й Московской гимназии, которую все-таки не окончил. Но в 1876 году он выдержав экзамены на медицинском факультете Московского университета получил степень аптекарского помощника и возможность быть вольнослушателем факультета. Прослушав трёхлетний курс он сдал университетский экзамен на звание провизора.

В 1888 году по ходатайству физико-математического факультета Московского университета он был утверждён сверхштатным лаборантом химической лаборатории отделения неорганической химии — без содержания — проводил занятия студентов у профессора А. П. Сабанеева. В 1890 году «Русское общество акклиматизации животных и растений» за работы по исследованию пчелиного воска, его суррогатов и примесей присудила ему Большую серебряную медаль.

В 1891 году он защитил в Московском университете магистерскую диссертацию «Материалы к вопросу о молекулярном весе яичного альбумина».

В 1892 году был назначен надзирателем и репетитором Московской земледельческой школы.

В 1894—1900 годах — доцент химии и фармации в Юрьевском ветеринарном институте; начал читать курс органической и неорганической химии, а с 1895 года — медицинскую химию. Из-за трений на национальной почве в 1900 году он был переведён, после командировки в Германию, экстраординарным профессором в Томский университет — по кафедре фармации и фармакогнозии; с 1907 года — ординарный профессор.

В годы Первой мировой войны возглавлял созданную при университете комиссию по борьбе с удушливыми газами, завод по производству цианистого водорода, жёлтой кровяной соли и металлического натрия. По поручению Томской городской думы организовал получение аспирина, ксероформа, мышьяково-кислого натрия, цианистой ртути и хлороформа для нужд муниципальных аптек города.

В 1917 году вышел на пенсию, однако впоследствии продолжил преподавательскую деятельность: в 1923—1924 годах читал курс химии и заведовал лабораторией аналитической химии на физико-математическом факультете Томского университета; с 1924 года преподавал фармацию в Сибирском фармакологическом техникуме, одним из организаторов которого был.

Награждён орденами Св. Владимира 4-й ст., Св. Анны 3-й ст., Св. Станислава 3-й ст.

Им была открыта новая реакция на кобальт и исследован состав нового комплексного соединения кобальта, разработаны методы анализа II и III аналитических групп катионов в присутствии фосфорной кислоты, а также способ обнаружения бария и стронция в присутствии ионов всей III аналитической группы.

Он был прекрасным музыкантом. Его учителем по теории композиции был А. С. Аренский. Помимо московской консерватории он учился в Германии. Александров обладал абсолютным слухом; прекрасно играл на фортепиано и скрипке. В Томске он читал лекции по истории музыки в частной музыкальной школе, Томской народной консерватории и музыкальном техникуме, а также в Народном университете им. П. И. Макушина. Был действительным членом Томского отделения Императорского Русского музыкального общества.

Семья

Жена — пианистка Анна Яковлевна Александрова-Левенсон (1856—1930), ученица П. И. Чайковского. У них сыновья: Владимир и Анатолий.

Библиография

• «Общее введение в курсы фармации и фармакогнозии» («Известия Томского Университета», 1901);
• «Новый продажный суррогат Foliorum Belladonnae» («Фармацевт», 1901, № 34—35).

Источники

• Некрылов С. А., Фоминых С. Ф. Фармация, Химия и музыка три страсти Томского ученого П. А. Александрова (1858—1936)
• Александров, Николай Александрович (фармацевт) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [1biografia.ru/medicina/prepodavateli/4441-nikolay-aleksandrovich-aleksandrov.html Николай Александрович АЛЕКСАНДРОВ ]// «Биографии людей, известных личностей. О жизни знаменитостей»

Отрывок, характеризующий Александров, Николай Александрович (фармацевт)

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.