Александро-Невский собор (Махачкала)
Поделись знанием:
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
| Собор | |
Александро-Невский собор
Собор во имя Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского | |
| |
| Страна | Дагестан |
| Город | Махачкала |
| Конфессия | Православие |
| Епархия | Владикавказская Епархия (1917-1938) |
| Архитектурный стиль | русский |
| Строитель | В.Бекаревич |
| Строительство | 1871—1891 годы |
| Приделы | в честь святителя Николая и в честь Смоленской иконы Божьей Матери |
| Состояние | снесен в начале 1953 г. |
Александро-Невский собор (Собор во имя святого благоверного князя Александра Невского) — главный православный храм портового города Петровска Дагестанской области, а затем Махачкалы и всего Дагестана, располагался на Соборной площади (ныне площадь Ленина) в центре города, на месте нынешнего здания правительства Республики Дагестан.
Содержание
История
Строительство собора было начато в 1871 году, но из-за отсутствия средств на его возведение, стройка была приостановлена на 18 лет. В 1888 году благодаря заботам Главноначальствующего на Кавказе Александра Михайловича Дондукова-Корсакова постройка храма возобновилась. Был создан комитет по достройке храма, который занимался сбором пожертвований. Источниками средств на строительство были деньги, собранные настоятелем церкви, протоиереем Василием Бекаревичем, и церковные суммы, отпущенные некоторыми военными частями. 30 августа 1891 года храм был освящен протопресвитером военного и морского духовенства Александром Алексеевичем Желобовским[1].
Представлял собой однопрестольное каменное здание, с одним куполом и звонницей. Вмещал в себя до 1000 человек. Ограда во круг храма была сделана из старых ружейных стволов, отпущенных военным ведомством. После сноса церкви Св. Николая в Махачкале в 1926 году, в соборе АлександраяНевского был устроен престол во имя Св. Николая, а также престол во имя Смоленской иконы Божьей Матери. Храм располагался на возвышенном берегу Каспийского моря, у подножья горы Анжи-Арка. Представлял собой архитектурную доминанту города. И вместе с Петровским маяком служил прекрасным ориентиром для проплывающих мимо города судов.
Под спудом храма покоились: княгиня О. Д. Долгорукова и строитель храма — протоиерей Василий Бекаревич[1]. (По архивным документам эти данные не прослеживаются)
Последнее богослужение в храме прошло 10 сентября 1938 года. А в мае 1939 год он был окончательно закрыт. Во время Великой Отечественной Войны в соборе размещался склад ГСМ. После 1946 г. о передаче здания собора в своё ведение просила махачкалинская городская музыкальная школа, но ей в этом было отказано.
В 1952 году началась подготовка к сносу собора. в течение первых 3 месяцев 1953 г. собор был взорван, а место где он располагался, застроено комплексом зданий правительства ДАССР.
Ценности
Все церковные ценности были изъяты из храма в 1939 году. Особый исторический и художественный интерес представляли собой иконы «Снятия со креста», «Моление о чаше», «Николая Чудотворца».
Факты
Одна из икон храма — «Николая Чудотворца», была выловлена в Каспийском море. Она практически не пострадала находясь в соленой воде. В настоящее время этот образ находится в Свято-Успенском кафедральном соборе города Махачкала.
Свидетельство о разрушении храма:
Почти целую неделю специалисты из златоглавой возводили высокий забор вокруг храма, затем закладывали шурфы, минируя его изнутри. За час-полтора до взрыва огромный участок по периметру собора был оцеплен всем личным составом 1-го отделения милиции. Даже детей из близлежащих 1,2 и 13 школ было приказано вывести на улицу. Взрыв действительно был такой мощности, что его слышали за многие километры от Махачкалы, но, тем не менее, храм выстоял. Точнее, обрушились лишь купола собора, стены же оставались целыми и почти невредимыми, как будто издеваясь над своими мучителями. Ни на одной из них даже трещинки не образовалось. Тогда взрывники из Москвы стали закладывать заряд мощнее. Уже особо не обращая внимания на конспирацию. Да рядом-то и не было никого. Оцепление-то оставалось на месте, а вот любопытные из числа начальства, как укрылись после первого взрыва в бомбоубежище рядом с пожаркой, так больше и не высовывались наружу, ожидая окончательной развязки ситуации. Второй взрыв был намного мощнее первого. Храм будто вздохнул в последний раз, немного осел, но не развалился. Оставшиеся купола, звонница и другие, вплотную прилегающие к нему строения, как бы вошли вовнутрь, молча подчеркивая своё единение и монолит, но стены вновь выстояли. О силе первых двух взрывов достаточно сказать, что вокруг собора, на довольно-таки приличном расстоянии почти во всех домах вылетели стекла, обрушилась штукатурка, а стены были все в трещинах. Был и третий взрыв который также не дал ожидаемых результатов. После него лишь обломки строения разлетелись в разные стороны, да почему-то вдруг где-то изнутри развалин, раздался звон соборного колокола. Но он был каким-то глухим, непривычным, шел как будто из самой земли и быстро утих. Так по убывающей обычно останавливается биение сердца и наступает смерть. Вот такую картину увидели очевидцы после того, как через несколько минут тучи пыли осели вокруг. От повторных взрывов начальство отказалось, решив разбирать храм вручную.<……> Перед руководством республики встал почти гамлетовский вопрос. Кто будет разбирать руины рухнувшего храма?<……>К концу 1952 года население Махачкалы составляло чуть более 100 тысяч жителей, из которых русских насчитывалось 50-60 тысяч. Так что одно бесспорно, на эту часть населения рассчитывать было бесполезно. Другую часть населения составляли мусульмане. Причем, как сунниты: дагестанцы и чеченцы, так и шииты: персы и азербайджанцы. Малочисленными были иудеи-евреи, армяне, буддисты и т. д. Но нужно было жить в то время или, по крайней мере, внимательно слушать с самого юного возраста рассказы бабушек и дедушек, чтобы хоть приблизительно понять, какие это были люди. Никому из них не пришло бы в голову относиться незаслуженно к человеку лишь потому, что он другой нации или вероисповедания. Это было поколение, которое пережило голод и смерть тридцатых, прошедшее все тяготы войны и разрухи. Они привыкли делиться друг с другом последним куском хлеба, равно как и выручать в трудную минуту из беды. А кто это, земляк, сосед или просто прохожий, абсолютно не имело никакого значения. Потому что мыслили они иначе, нежели сейчас, да и приоритеты были другие. Так могли ли они совершить харам (кстати, впервые, еще не зная его значения, я услышал это слово от своей бабушки, будучи пятилетним ребенком, именно в тот момент, когда был взорван собор)? Конечно же, нет. Да судя по архивным документам, на горожан правительство особо и не рассчитывало. У них на этот счет всегда был козырь в рукаве.<……> Дело в том, что это были отбросы преступного мира, которые находились на самом низу его иерархической лестницы— Зугумов З. Бандитская Махачкала. Махачкала, 2009. С.104-106,111
Напишите отзыв о статье "Александро-Невский собор (Махачкала)"
Примечания
Отрывок, характеризующий Александро-Невский собор (Махачкала)
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
