Заваров, Александр Анатольевич

Александр Заваров
Общая информация
Полное имя	Александр Анатольевич Заваров
Прозвище	Свекла (фр. Blette)
Родился	26 апреля 1961(1961-04-26) (62 года) Луганск, Украинская ССР, СССР
Гражданство	СССР → Украина
Рост	170 см
Вес	69 кг
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Молодёжные клубы
1968—1977	Заря (Луганск)
Клубная карьера*
1977—1979	Заря (Луганск)	23 (7)
1980—1981	СКА (Ростов-на-Дону)	64 (13)
1982	Заря (Луганск)	30 (10)
1983—1988	Динамо (Киев)	136 (36)
1988—1990	Ювентус	60 (7)
1990—1995	Нанси	133 (23)
1995—1998	Сен-Дизье	? (17)
Национальная сборная**
1985—1990	СССР	41 (6)
Тренерская карьера
1995—2003	Сен-Дизье
2003—2004	Виль
2004	Женис
2005	Москва-дубль
2005	Металлист (Харьков)
2006—2010	Арсенал (Киев)
2012	Украина	тренер
2012	Украина	и. о.
2013—2016	Украина	тренер
Международные медали
Чемпионаты Европы
Серебро	ФРГ 1988
Государственные награды
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Алекса́ндр Анато́льевич Зава́ров (укр. Олександр Анатолійович Заваров; 26 апреля 1961, Луганск, Украинская ССР, СССР) — советский и украинский футболист, полузащитник. Мастер спорта СССР международного класса, Заслуженный мастер спорта СССР. Выступал за национальную сборную СССР. Окончил Луганский педагогический институт. Помощник главного тренера сборной Украины по футболу с 2012 года по 2016.

Карьера игрока

«Заря» и СКА (до 1983)

Воспитанник ворошиловградской (луганской) детско-юношеской школы олимпийского резерва «Заря». Первый тренер — Борис Васильевич Фомичёв. В раннем возрасте выделялся среди одногодков филигранными и нестандартными приемами и импровизацией на поле. Вместе с местной СДЮШОР дважды выходил в финал всеукраинского турнира «Кожаный мяч» (оба раза завоёвывая лишь «серебро»).

Талантливого парня в 1977 году заметил Йожеф Сабо — наставник «Зари» и сразу пригласил выступать за «дубль» команды. 27 апреля 1979 года Заваров дебютировал за клуб в высшей лиге чемпионата СССР на тбилисском стадионе «Динамо» в игре с «Динамо» (Тбилиси) — он вышел на второй тайм и по итогам матча был признан лучшим игроком!

В первом профессиональном сезоне 18-летний юноша забил 7 голов, выступая на позиции нападающего. Заварова пригласили в юношескую сборную СССР, которая в том году завоевала «серебро» на чемпионате мира в своей возрастной категории, который проходил в Японии. Вместе с Александром там начинали свой путь в большом футболе Виктор Чанов, Сергей Краковский, Виктор Янушевский, Игорь Пономарёв, Игорь Гуринович и Олег Таран. Команда выступила успешно, уступив только в финальном матче команде Аргентины, за которую играли небезызвестные Рамон Диас, Хуан Барбас и Диего Марадона.

Затем были два года «службы» в ростовском СКА, который Заваров выбрал по двум причинам — недалеко от Луганска (в отличие от Москвы) и наличие в составе СКА экс-луганчан братьев Кузнецовых, Сергея Андреева, Валерия Зуева. В армейском клубе талант Заварова начал раскрываться по-новому. В паре с бомбардиром Сергеем Андреевым они стали одними из лучших забивающих в чемпионате СССР.

Лучшим достижением стала победа в Кубке СССР в 1981 году. В финале СКА играл против московского «Спартака», и за несколько минут до окончания основного времени счёт не был открыт. На 84-й минуте Александр Заваров после хитрого финта отдал пас Сергею Андрееву, и лучший бомбардир ростовчан тех лет забил решающий гол. Команда стала обладателем Кубка СССР по футболу.

Между тем, по признанию тренеров СКА, Заваров не отличался дисциплиной — часто позволял себе нарушать режим (вместе с Игорем Гамулой), был своенравен. За это неоднократно наказывался, в том числе, 10 сутками гауптвахты.

Тем не менее, пребывание в СКА было судьбоносным для Заварова. Один из тренеров СКА, Герман Зонин, видя, что на позиции нападающего Заваров не так хорош, предложил ему оттянуться в полузащиту и вести игру из середины поля. С 1980 года стал играть «под нападающими», стараясь снабжать хорошими передачами форвардов Андреева и Воробьёва. Как признавался Александр, «и мне действительно стало полегче: отбегал назад, получал мяч, все время был в игре — не ждал паса, а, наоборот, делал передачи партнёрам».

Следующий год атакующий полузащитник снова провёл в «Заре», которая переживала не лучшие времена, выступая в первой лиге. Заваров в том сезоне забил 10 голов в 30 играх. Перспектив в «Заре» у него не было, поэтому сами руководители «Зари» (а именно Виктор Кузнецов) позвонили в Киев Михаилу Фоменко с предложением взять себе Заварова. Через день за ним приехали и забрали в «Динамо».

«Динамо» Киев (1983—1988)

В 1983 году Заваров перешёл в киевское «Динамо». Первоначально дела его в команде шли плохо — в состав ставили мало. В 1984 году Заваров рассматривал возможность перехода в «Спартак»: беседовал с Константином Бесковым по телефону. Тем не менее, Валерий Лобановский переубедил юного футболиста, дал гарантии, что он будет играть постоянно.

Обещания Лобановский исполнил, и уже с 1985 года Заваров — среди основных игроков «Динамо». В команде он действовал на позиции связующего игрока между средней линией и линией нападения. Его партнёрами в полузащите были одни из лучших футболистов СССР — Василий Рац, Иван Яремчук и Павел Яковенко. Заваров показывал виртуозную технику и стабильную результативность и сразу стал не только футболистом основного состава, но и одним из ключевых игроков. Своими точными пасами он снабжал линию атаки: Олега Блохина, Вадима Евтушенко, Игоря Беланова.

В 1985 году он впервые стал чемпионом СССР. В киевском «Динамо» Валерий Лобановский создал коллектив, который стал основой и фундаментом сборной. Поэтому уже 7 августа 1985 года Заваров впервые вышел на поле в составе главной сборной СССР (матч СССР — Румыния — 2:0).

В первые месяцы 1986 года «Динамо» сосредоточилось на борьбе в Кубке обладателей кубков, где уверенно разгромило венский «Рапид» (4:1 и 5:1) и пражскую «Дуклу» (3:0 и 1:1). В финале 2 мая 1986 года «Динамо» разгромило мадридский «Атлетико» — 3:0. счёт открыл Заваров — на 5-й минуте он переправил головой мяч в ворота после того, как удар Беланова отбил голкипер.

На чемпионат мира 1986 года в Мексике Александр Заваров поехал как один из игроков, кому место в стартовом составе было гарантировано. Он сыграл во всех 4 играх и забил 1 мяч.

Ещё одной звёздной игрой в 1986 году стало выступление против сборной Франции на «Парк де Пренс». Заваров выдал два блестящих по исполнению голевых паса Рацу и Беланову, чем покорил зрителей, СМИ и тренеров.

В 1986 году «Золотой мяч» получил динамовец Игорь Беланов, а Заваров разделил 7-8 места с валлийцем Ианом Рашем из «Ливерпуля». Советские журналисты и специалисты в том же 1986 году лучшим игроком СССР признали именно Заварова. Александр Заваров включался в рейтинг-лист France Football ещё 3 года подряд.

В 1980-е Заваров дважды играл за сборную мира — в 1988 году в Нанси против сборной Франции в прощальном матче Платини (приглашен лично Платини) и в Англии на 100-летии английской лиги.

После прекрасного выступления советской сборной на чемпионате Европы 1988 года спрос на футболистов из СССР значительно возрос. Когда «перестройка» коснулась футбола и игрокам позволили переходить в заграничные клубы, одним из первых уехал Заваров.

Рассматривались два варианта — «Барселона» и «Ювентус». Большую трансферную сумму предложили итальянцы, поэтому Заваров поехал к ним. Решение было принято компанией «Совинтерспорт», которая в 1980—1990-е годы занималась всеми делами спортсменов. Заваров против такого варианта не возражал.

Туринский «Ювентус» заплатил за полузащитника «Динамо» $5 млн.: 2 млн направились в казну «Динамо», 2 млн. — Госкомспорту и 1 млн государству. Согласно контракту, большая часть гонорара Заварова шла в «Совинтерспорт», а самому Заварову назначили стипендию в $1,2 тыс. в месяц. Так продолжалось 3 месяца, после чего клуб помог киевлянину пересмотреть условия контракта. «Ювентус» же, помимо денег, подарил киевлянам три машины «Фиат» разных годов выпуска, отремонтировал за свои средства тренировочную базу «Динамо».

«Ювентус»

Дебютировал в кубковом матче против «Асколи» 14 сентября 1988 года. Полностью игру не провёл, был заменен тренером Дзоффом.

Заваров пришёл в итальянский клуб в период, когда команду покинули многие ключевые фигуры: защитники Гаэтано Ширеа, Антонио Кабрини и известный датский полузащитник Микаэль Лаудруп. Когда завершил карьеру Мишель Платини — легендарный французский плеймейкер команды, каждого полузащитника, в том числе и Заварова, болельщики рассматривали как возможную замену выдающемуся французу (Платини в том числе рекомендовал тренерам «Ювентуса» вместо себя на позицию плеймейкера именно Александра Заварова).

Однако, разобравшись в деле, главный тренер команды Дино Дзофф поставил Заварова на левый фланг полузащиты, откуда он должен был подавать мячи нападающим: сначала Алессандро Альтобелли, а впоследствии Сальваторе Скилаччи.

Летом 1989 Заваров должен был покинуть клуб, но поскольку «Ювентусу» не удалось купить бразильца Дунгу из «Фиорентины», то он был оставлен в команде. 2-й сезон в клубе он начал вместе с соотечественником — Сергеем Алейниковым.

В Серии «А» в конце 1980-х и в начале 1990-х доминировали «Милан», «Интер», «Сампдория» и «Наполи». «Ювентус» же достиг успеха в розыгрыше Кубке УЕФА 1990 года, переиграв в двухматчевом финале «Фиорентину». Заваров в финальных играх участия не принимал.

По мнению игравшего вместе с Заваровым в «Ювентусе» Сергея Алейникова, Александру помешали раскрыться ещё и психологические причины: «Заваров по своему характеру не слишком любил общаться, в том числе с журналистами. Отрабатывал тренировку — и домой. В Италии с таким подходом проблемы, увы, были неизбежны. А третья причина — это моё предположение. Человек годами привык работать в режиме двухразовых тренировок, всё время находиться в команде, почти не бывать дома. Здесь, когда тренировка в день лишь одна и нет никаких сборов, появилась куча свободного времени. Для семьи, наверное, это было хорошо, но самому Заварову, допускаю, перестроиться оказалось сложно».

Кроме того, Заваров довольно часто вступал в конфликты с руководством команды, непосредственно с патроном команды Аньелли. Советский футболист не забивал так много голов, как Платини, и руководство клуба было не совсем довольно новичком. На это он отвечал взаимными колкими выражениями.

В начале 1990 Дзофф перестал использовать Заварова на левом фланге, из-за чего Александр сник и потерялся на поле. На следующий сезон «Ювентус» не намерен был оставлять футболиста в команде. Затем команду принял новый тренер Джузеппе Манфреди, в распоряжении у которого появились молодые «звезды» Роберто Баджо и немец Томас Хесслер. В скором времени он категорически заявил: «Русские футболисты мне не нужны», — имея в виду украинца Заварова и белоруса Алейникова.

Был вот в нашем футболе Заваров игрок по-своему талантливый. Ну, хорошо, взял его вовремя в руки Лобановский, заставил работать как следует, и Заваров два-три сезона показывал, на что способен. Но перешел он в «Ювентус», а там у них не принято держать рядом с игроками «человека с палкой» — и поплыл Заваров. Пропал. — Валентин Иванов («Валентин Иванов: Я поставил на битую карту», «Футбол», 1992)

«Нанси» и «Сен-Дизье»

По совету Мишеля Платини, с которым Заваров познакомился в Турине, бывший киевский динамовец решил поехать завершать футбольную карьеру во французской команде «Нанси», где в своё время начинал свой футбольный путь француз. Платини сам на личном самолете прилетел за Заваровым в Турин и забрал во Францию.

В команде был ведущим игроком, образцом для молодых партнёров. Сам Заваров, понимая, что уже не будет других предложений от топ-клубов, решил, что во Франции и закончит карьеру. Поэтому после вылета клуба из высшей лиги никуда не ушёл.

По уверению президента «Нанси» Жака Парантена, в команде за Заваровым закрепилась кличка «blette» (с французского — мангольд (подвид свёклы)), поскольку Заваров часто произносил это слово, когда кто-то из партнеров (или он сам) ошибался на поле.

После 5 сезонов игры за «Нанси» в высшем и втором дивизионах Франции, Александр Заваров перешёл в полулюбительскую команду «Сен-Дизье» из одноименного города (в 100 км от Нанси), где работал в должности играющего тренера (к этому времени уже закончил школу тренеров).

В первый сезон (1995/96) решился вложить деньги в бизнес — открыл бар. Однако к весне 1996 понял, что бизнесу надо отдаваться так же, как и футболу, поэтому бар в итоге закрыл.

В «Сен-Дизье» на поле выходил только в случае крайней необходимости, действовал на позиции «либеро».

Тренерская карьера

Франция и Швейцария

Тренерскую деятельность Александр Заваров начал во Франции. Два года работал с «Сен-Дизье», в том числе и как играющий тренер. При Заварове клуб вышел из пятого дивизиона в четвёртый, однако только на один сезон.

В 2001 вернулся в «Нанси». Президент «Нанси», из уважения к тому, что Заваров шесть лет отдал его клубу, предоставил ему возможность работать в команде. Начал с десятилетних ребятишек, потом взял команду постарше, затем и до молодежки дорос.

Во Франции Заваров получил тренерскую лицензию, которая позволяла ему быть главным тренером в любом дивизионе, кроме первого.

Первым профессиональным клубом в его тренерской карьере стал швейцарский «Виль» (где, однако, тренерская лицензия не пригодилась — швейцарская федерация футбола не признавала лицензий, выдаваемых французской федерацией). Контрольный пакет акций клуба как раз выкупили бывшие футболисты Игорь Беланов и Геннадий Перепаденко и пригласили Александра Заварова на должность наставника команды в августе 2003 года.

За два сезона Александр Заваров не только вывел провинциальную команду в высший дивизион швейцарского футбола, но и выиграл Кубок Швейцарии. Завистники поспешили обвинить в столь громком успехе Заварова и Беланова русскую мафию, которая якобы подкупила судей на пути к успеху в Кубке. Началась настоящая травля в прессе, и оскорблённый Заваров принял решение покинуть команду. После ухода Заварова команда практически развалилась в одночасье за один сезон и заняла лишь последнее, 10-е место в швейцарской высшей лиге.

Казахстан, Украина и Россия

Далее в карьере Заварова были краткие периоды работы в казахстанском «Женисе» и харьковском «Металлисте».

В Казахстане в 2004 году Заваров оказался с подачи Эме Жаке. Он руководил подготовкой тренерских кадров в общенациональном масштабе. Казахстанская федерация футбола обратилась к французам с официальной просьбой прислать тренера для «Жениса». Когда письмо оказалось в руках у Жаке, он предложил кандидатуру Заварова: русскоязычный тренер с французским дипломом — как раз то, что нужно.

В Казахстане команде Заваров не прижился, признав, что там особый менталитет, который он так и не понял (например, необходимость участия в договорных матчах). С другой стороны, работал с такими футбольными мастерами как Олег Веретенников, Роман Монарев и Евгений Рымшин.

В харьковский клуб был назначен в январе 2005 года. При этом у него истёк срок украинской тренерской лицензии, и на матчи в протокол он вносился как спортивный директор клуба.

Команду Заваров принял в тот момент, когда клуб стал разваливаться по причине ухода руководства, тренера Литовченко и основных игроков в другой харьковский клуб — ФК «Харьков». Контракт был подписан на год.

Однако и в «Металлисте» Заваров не нашёл общего языка с руководством команды и по окончании сезона 2004/2005 покинул клуб. Он так объяснил свою позицию: «Поставленную перед командой задачу занять место не ниже десятого мы фактически выполнили. Искренне благодарен футболистам и руководству клуба, но на будущее у меня совершенно другие планы».

Также в 2005 2 месяца проработал в ФК Москва. Контракт был на 2 года. Заваров должен был подбирать выпускников школы, которые по таланту соответствуют уровню основной команды «Москвы», привлекать их к тренировкам дубля. Одновременно должен был просматривать других футболистов, которые могли бы усилить основу. Однако, в ФК «Москва» он также не захотел заниматься бесперспективной работой, поскольку увидел, что руководство не воспринимает идей, которые он предлагал развивать. В итоге ушёл по собственному желанию.

«Арсенал» Киев

С 2005 по 2010 год тренировал киевский клуб высшей лиги «Арсенал».

Александр Заваров стал не только визитной карточкой киевского «Арсенала», но и настоящим спасителем команды. С самого начала тренерской деятельности в «Арсенале» Заварову пришлось стать одновременно ещё и директором и лично находить средства для содержания команды, которая осталась на тот момент без средств, без тренировочной базы и без стадиона.

Игроки команды в ответ сплотились вокруг харизматичного тренера и показывали самоотверженную игру на футбольном поле. «Арсенал» Александра Заварова был настоящей грозой авторитетов в украинском футболе, побеждая не раз «Динамо» (Киев), «Шахтёр» (Донецк) и «Днепр» (Днепропетровск).

Благодаря таланту Заварова-педагога по-новому себя проявили Олейник и Селезнев, которых ранее в «Динамо» (Киев) и донецком «Шахтёре» поспешили причислить к малоперспективным. Эти игроки стали лидерами в своих клубах, и вошли в состав национальной команды Украины, готовящейся к ЕВРО-2012. Более того, Александр Заваров персонально работал с нападающим Селезневым. Сегодня последний — один из самых результативных бомбардиров Украины (в составе «Арсенала» и в составе днепропетровского «Днепра»).

С приходом нового спонсора и президента клуба Вадима Рабиновича положение Заварова в клубе стало шатким. Заваров в итоге был дважды уволен из команды — и Рабинович дважды пытался назначать главным тренером своего приятеля Грозного, но оба раза Грозному пришлось подавать в отставку из-за требования болельщиков и из-за неприятия его игроками команды, обожавшими Заварова.

В 2010 году назначен советником вице-премьера Украины Б. В. Колесникова по вопросам подготовки ЕВРО-2012.

В 2011 приглашен работать со сборной Украины по футболу. Осенью 2012 временно возглавил команду в качестве и. о. главного тренера. С 2013 — помощник главного тренера сборной Михаила Фоменко.

Личное

Родители работали в литейном цехе на одном из заводов Луганска. Жена — Ольга. Сыновья — Александр и Валерий (назван в честь Валерия Лобановского). Александр играл во втором составе «Меца», а затем после травмы вынужден был закончить, женат с 2004 года, закончил университет. Валерий профессионально занимается футболом и сыграл несколько матчей за киевский «Арсенал» в украинской Премьер-лиге.

Достижения

Командные

СКА Ростов-на-Дону

• Обладатель Кубка СССР (1): 1981

Динамо (Киев)

• Чемпион СССР (2): 1985, 1986
• Обладатель Кубка СССР (2): 1985, 1987
• Обладатель Суперкубка СССР (2): 1986, 1987
• Обладатель Кубка обладателей Кубков УЕФА (1): 1986

Ювентус

• Обладатель Кубка УЕФА: 1990
• Обладатель Кубка Италии: 1990

Сборная СССР

• Вице-чемпион Европы: 1988

Личные

• Лучший футболист СССР (еженедельник «Футбол»): 1986
• Футболист года на Украине: 1986
• В опросе «Франс Футбол»: 1986 — 6-е место, 1987 — 17-20-е место, 1988 — 8-е место, 1989 — 23-30 место.
• Участник чемпионатов мира: 1986, 1990
• Член клуба Олега Блохина: 104 забитых мяча
• Член клуба Григория Федотова
• Мастер спорта СССР международного класса (1986)
• Заслуженный мастер спорта СССР (1986)
• Лучший бомбардир Кубка обладателей кубков УЕФА: 1986 (5 голов)
• Обладатель приза журнала «Советский воин» «Рыцарю атаки» за наибольшее количество «хет-триков» в чемпионате СССР: 1987
• Играл за сборную ФИФА против команды Великобритании (1987) и за сборную мира против команды Франции (1988)
• Награждён орденом «За заслуги» II степени (2016)
• Награждён орденом «За заслуги» III степени (2004)

Клубная карьера

Клуб	Сезон	Чемпионат		Кубок		Еврокубки		Всего
		Матчи	Голы	Матчи	Голы	Матчи	Голы	Матчи	Голы
Заря (Луганск)	1979	23	7	0	0	0	0	23	7
СКА (Ростов-на-Дону)	1980	34	6	4	1	0	0	38	7
	1981	30	7	9	1	3	2	42	10
Заря (Луганск)	1982	30	9	0	0	0	0	30	9
Динамо	1983	29	8	1	0	3	0	33	8
	1984	24	6	2	2	0	0	26	8
	1985	31	9	5	2	4	3	40	14
	1986	20	4	1+1КСЗ	0	7	2	29	6
	1987	14	5	5	3	5	0	24	8
	1988	18	4	1	0	0	0	19	4
Ювентус	1988/89	32	2	2	2	1	0	35	4
	1989/90	28	5	6	3	7	1	41	9
Нанси	1990/91	30	7	2	0	0	0	32	7
	1991/92	28	3	4	1	0	0	32	4
	1992/93	28	9	?	?	0	0	?	?
	1993/94	22	1	?	?	0	0	?	?
	1994/95	26	3	2	1	0	0	28	4
Сен-Дизье	1995/96	?	14	?	?	0	0	?	?
	1996/97	10	3	?	?	0	0	?	?
	1997/98	18	1	?	?	0	0	?	?
Всего за карьеру		485↑	113	44+1↑	16↑	30	8	559+1↑	137

Литература

• Гордон Дмитрий. Александр Заваров. — Киев: Внешторгиздат, 1989.
• Хохлюк Виктор. Голеадоры. — Луганск: Максим, 2012. — С. 25. — 148 с. — 5 000 экз. — ISBN 978-966-15-8934-5.

Ссылки

• [www.ukrsoccerhistory.com/sources/pages.aspx?page=superstar&cp=63 Профиль на сайте «История украинского футбола»]
• [www.rusteam.permian.ru/players/zavarov.html Профиль на сайте «Сборная России по футболу»]
• [www.legioner.kulichki.com/index.php?id=11&lang=ru&player=92 Заваров в Италии и Франции]
• [www.klisf.info/inter/ek/gamer163.htm Заваров в еврокубках]

Отрывок, характеризующий Заваров, Александр Анатольевич

В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.