Александр Линкольнский

Александр Линкольнский Alexander of Lincoln
епископ Линкольна
июль 1123 — февраль 1148
Избрание:	апрель 1123
Интронизация:	22 июля 1123
Предшественник:	Роберт Блуа
Преемник:	Роберт де Чесни
Смерть:	февраль 1148

Александр Линкольнский (умер в феврале 1148) — средневековый английский епископ Линкольна, член влиятельной в правительственном и церковном плане семьи. Он был племянником Роджера Солсберийского, епископа Солсбери и канцлера Англии при Генрихе I, также приходился родственником Найджелу, епископу Или. Получив образование в Лане, в начале 1120-х Александр служил архидьяконом в диоцезе дяди. В отличие от своих родственников, до назначения епископом Линкольна в 1123 году он не занимал правительственных должностей. Александр часто посещал двор Генриха I после получения сана епископа, нередко выступая свидетелем при подписании королевских документов; кроме того, он служил королевским судьёй в Линкольншире.

Хотя Александр был известен показным и роскошным образом жизни, он основал ряд монастырей в своей епархии и был активным строителем и покровителем литературы. Он также посещал церковные советы и реорганизовал свою епархию, увеличив число архидьяконов и установив пребенду для поддержки соборного духовенства. При преемнике Генриха Стефане семья Александра попала в немилость, и в 1139 году он был арестован вместе со своим дядей Роджером. Впоследствии он короткое время поддерживал соперницу Стефана Матильду, но к концу 1140-х снова оказался на стороне Стефана. Вторую половину 1140-х он большей частью провёл при папском дворе в Риме, но умер в Англии в начале 1148 года. Во время пребывания в сане епископа он начал перестройку центрального собора епархии, уничтоженного огнём. Александр был патроном средневековых хронистов Генриха Хантингдонского и Гальфрида Монмутского, а также покровителем отшельницы Кристины из Маркьята и Гильбера Семпрингхемского, основателя ордена гильбертинцев.

Ранние годы

Александр был племянником Роджера, епископа Солсбери, возможно, сыном брата Роджера Хамфри. Имя его матери, Ады, известно из поминальных книг Линкольнского собора. Брат Александра Давид был архидьяконом Бакингема в диоцезе Линкольна. Среди других его родственников — Найджел, ещё один племянник Роджера, и Аделелм, будущий казначей Англии, о котором сообщалось как о племяннике Роджера, но который, возможно, был его сыном. Возможно, хоть и не доказано, что Найджел на самом деле был родным, а не двоюродным братом Александра. Сын Роджера Роджер ле Поэ, позднее ставший канцлером Англии, также был двоюродным братом Александра. У кузена Александра Найджела был сын Ричард Фитцнил, который был казначеем Англии и епископом Лондона. У Александра также были племянник Уильям, который стал архидьяконом, и внучатый племянник по имени Роберт де Элверс.

Дата рождения Александра неизвестна. Вместе с кузеном Найджелом он получил образование в Лане при Ансельме Лаонском, время его возвращения в Англию также неизвестно. Историку Мартину Бретту кажется, что Александр, возможно, в начале своей карьеры служил королевским капелланом, хотя источников, подтверждающих это предположение, нет. К 1121 году Александр уже стал архидьяконом в диоцезе Солсбери под началом дяди. Ему приписывается составление во время службы на этой должности словаря древнеанглийских юридических терминов на англо-нормандском языке, озаглавленного Expositiones Vocabulorum. В отличие от своего кузена Найджела, Александр, видимо, не входил в королевский хозяйственный или административный аппарат до назначения епископом, и заверил только одну королевскую хартию до получения епископата в 1123 году.

Епископство

Александр был назначен на престол Линкольна в апреле 1123 года и рукоположен в сан епископа 22 июля 1123 года; церемония прошла в Кентербери. Получением сана он был обязан влиянию дяди на Генриха I; питерборская версия «Англо-саксонских хроник» замечает, что назначение Александра в епископы было сделано исключительно из любви к Роджеру.

В бытность епископом Александр закрепил присоединение аббатства Сент-Олбанс к своему диоцезу и основал ряд монастырей, включая монастырь Хаверхолм (гильбертинцы), Дорчестер-на-Темзе, Лут-Парк и Тем; Лут был одним из первых цистерцианских монастырей в Англии. За время епископства Александра в его диоцезе было основано 13 цистерцианских аббатств и семь женских монастырей. Александр сам освятил церковь в Марикате, использовавшуюся Кристиной из Маркьята и её монахинями, и именно он посвятил её в отшельники в аббатстве Сент-Олбанс. Александр также основал больницу для прокажённых в Ньюарке-он-Тренте.

Хотя Александр часто становился свидетелем для королевских хартий и документов, нет никаких свидетельств тому, что он занимал официальную позицию в правительстве до назначения епископом, в отличие от своих родственников Роджера и Найджела. Тем не менее, впоследствии Александр регулярно посещает двор. После 1123 года он часто заверяет королевские хартии и, возможно, отправляет правосудие от имени короля в Линкольншире и Линкольне. Он также управлял королевскими замками в Ньюарке, Слифорде и Банбери.

Вероятно, что Александр присутствовал на церковном совете 1125 года, собранном в Вестминстере папским легатом Джованни да Крема, и вскоре после этого сопроводил легата в путешествии обратно в Рим. В 1126 году он всё ещё оставался в Риме и мог помочь с получением папского подтверждения для своего дяди на владение несколькими аббатствами. Во время его епископства в его диоцезе появился восьмой архидьякон, в подчинении у которого оказалась часть Линдси. Александр также держал несколько клириков в своём личном хозяйстве, включая Гильберта Семпрингхемского, впоследствии основавшего орден гильбертинцев. При Александре также находились Ральф Губион, ставший аббатом в Сент-Олбансе, и итальянский исследователь Библии по имени Гвидо или Видо.

Александр руководил организацией пребенды в своём диоцезе для поддержки соборного духовенства; он ввёл по крайней мере одну новую пребенду и увеличил две других. Он также принял участие в церковных советах 1127 и 1129 годов, созванных архиепископом Кентерберийским Вильгельмом де Корбейлем. Позже, в 1133 и 1134 годах, между ним и архиепископом произошёл конфликт, точная причина которого не известна. В 1134 году они посетили Нормандию с просьбой к королю Генриху I разрешить их спор.

Правление Стефана

После смерти Генриха в 1135 году возникло несколько претендентов на престол — племянники короля, братья Стефан и Тибо II, граф Шампани, а также старший законный ребёнок Генриха Матильда, обычно называемая императрицей Матильдой по первому браку с императором Священной Римской империи Генрихом V. Единственный законный сын короля Генриха Вильгельм погиб в 1120 году. Когда Матильда овдовела в 1125 году, она возвратилась к отцу, устроившему её второй брак с графом Анжу Жоффруа. Все магнаты Англии и Нормандии должны были присягнуть Матильде как наследнице Генриха I, но после его смерти в 1135 году Стефан поспешил в Англию и короновался, пока Тибо и Матильда не успели предпринять никаких действий. Нормандские бароны приняли Стефана как герцога Нормандии, а Тибо удовольствовался своими владениями во Франции. Матильда, однако, начала готовиться к борьбе: она заручилась поддержкой своего дяди по матери, шотландского короля Давида, а в 1138 году — своего сводного брата Роберта, графа Глостера, незаконного сына Генриха I.

В 1138 году на совете в Вестминстере архиепископом Кентерберийским был избран Теобальд. Средневековый хронист Гервазий Кентерберийский пишет, что на совете присутствовало 17 епископов, исходя из чего Александр должен был быть там. После неудачной экспедиции в Нормандию в 1137 году влияния дяди Александра Роджера Солсберийского при дворе короля Стефана ослабло, но король не стал предпринимать против его семьи действий, которые могли привести к их восстанию. В начале 1139 года Стефан, возможно, провозгласил Уильяма д’Обиньи графом Линкольном, что могло быть попыткой уменьшить влияние Александра в Линкольншире.

В июне 1139 года во время драки в Оксфорде между группой людей Роджера Солсберийского и несколькими представителями знати был убит рыцарь. Король приказал Роджеру явиться ко двору для объяснения обстоятельств происшествия и сдать свои замки, что Роджер сделать отказался. Это привело к аресту его самого и Александра; другому племяннику Роджера, Найджелу, удалось избежать пленения. Другое возможное объяснение аресту предлагается в Деяниях Стефана, современной событиям хроники, которая сообщает о страхе короля перед заговором Роджера и его племянников — те будто бы решили передать свои замки императрице Матильде. Также возможно, что Стефан пытался утвердить свои права на замки и показать свою власть над могущественными подданными В заключении Александр находился в Оксфорде; некоторые средневековые хронисты называют условия его содержания плохими.

Вслед за писавшим после 1154 года Генрихом Хантингдонским, который рассматривал действия Стефана как предательство церкви, за которое он был наказан богом, многие историки видят в аресте Александра переломный момент правления Стефана. По мнению историка конца XIX века Уильяма Стаббса, арест уничтожил королевскую администрацию, но современные историки предлагают различные объяснения последовавшим беспорядкам, не все из которых связаны с арестом епископа.

После ареста Роджера и Александра Найджел восстал против короля. Епископские замки отказались сдаваться Стефану, однако тот заявил, что если этого не будет сделано, он заморит Александра и Роджера до смерти. Слифорд и Ньюарк сдались и были переданы Роберту, графу Лестеру. Граф Роберт также захватил некоторые епископские владения Линкольна, которые были предметом спора между ним и Александром. Александр впоследствии отлучил графа Роберта от церкви, когда последний отказался вернуть ему ньюаркский замок, после чего успешно обратился к Папе Иннокентию II с просьбой помочь в возвращении собственности.

Брат Стефана Генрих Блуаский, епископ Винчестерский и один из главных сторонников короля, недавно был назначен папским легатом. Он выступил против ареста епископов и конфискации их имущества, так как это противоречило каноническому праву. Генрих созвал в Винчестере церковный собор для обсуждения проблемы, который завершился ничем, хотя обе стороны пригрозили друг другу отлучением и заявили, что обратятся за поддержкой к Риму и папству. Александр на соборе в Винчестере не присутствовал, в отличие от своего дяди. Судя по всему, он не стал мстить Стефану за арест, сотрудничая с королём в поздний период его правления.

В 1141 году Александр и жители Линкольна попросили Стефана приехать и вступиться за них перед Ранульфом де Жерноном, графом Честером, захватившим замок Линкольн. Стефан прибыл и осадил в замке жену и сводного брата Ранульфа, но сам граф сбежал и обратился за помощью к сводному брату и ведущему стороннику Матильды Роберту Глостеру. 2 февраля 1141 года, по прибытии Роберта в Линкольн, состоялась битва, во время которой войска Матильды взяли Стефана в плен. Александр присутствовал в Оксфорде в июле 1141 года, когда императрица Матильда собрала двор, пытаясь укрепить свою власть над Англией. Жители Лондона выступили против правления Матильды, когда она прибыла в их город, и оттеснили её силы; вскоре в плен попал Роберт Глостер. Эта перемена в положении императрицы привела к освобождению Стефана и его обмену на Роберта. Следующие несколько лет, до 1148 года, в Англии продолжалась гражданская война, период «Анархии», когда ни у Матильды, ни у Стефана не было контроля над страной.

Покровительство

Александр поддерживал новый монашеский орден гильбертинцев Гильбера Семпрингхемского и также был известен как покровитель литераторов. Он заказал Гальфриду Монмутскому написание «Пророчеств Мерлина», которые Гальфрид посвятил ему. Александр покровительствовал средневековому хронисту Генриху Хантингдонскому; историческая работа последнего была написана по просьбе епископа.

Александр перестроил уничтоженный огнём Линкольнский собор. Он возвёл каменные своды крыши и начал строительство западной стороны собора, которое был окончено при его преемнике. Единственные значительные следы работы Александра с западной стороны — резные двери и фриp. Автор «Деяний Стефана» заявляет, что Александр сделал Линкольнский собор «прекраснее, чем ранее, и непревзойдённым во всём королевстве». Традиционно Александру приписывают создание крестильной купели собора из «мрамора из Турне». Более современные исследователи, однако, поставили под сомнение эту теорию и выдвинули предположение, что купель была высечена по приказу преемника Александра Роберта де Чесни.

Стефан даровал Александру землю, на которой стоит Дворец епископа в Линкольне, но неясно, началось ли строительство существующего здания при Александре или же его предшественнике. Самим Александром было заказано строительство трёх замков — в Ньюарке, Слифорде и, возможно, Банбери.

Прозвище Александра, «Великолепный», отражает его показной и роскошный образ жизни. Генрих Хантингдонский указывает, что оно существовало уже при жизни Александра. Образ жизни Александра был осуждён Бернардом Клервоским. Возможно, он был ответственен за образование незаконнорожденного сына короля Генриха, так как некоторый Уильям, названный сыном короля, был свидетелем при подписании двух хартий Александра. Он также способствовал карьере своих родственников, назначив одного из них, Аделема, главой соборного капитула в Линкольне. Другой его приближённый, Ральф Губион, впоследствии стал аббатом Сент-Олбанса.

Средневековый хронист Вильям Ньюбургский пишет, что Александр основал несколько монастырей, «чтобы замять одиозность» строительства замков. Александр сам утвержал, что основал Лут во искупление своих грехов и во спасение короля Генриха I, своего дяди Роджера и своих родителей. Александр также сыграл роль в основании ещё одного аббатства около 1143 года, приняв новый монастырь под свою защиту.

Смерть

Александр провёл большую часть 1145 и 1146 года при папском дворе в Риме, но также был и в Англии как один из свидетелей при заключении мирного соглашения между графами Честером и Лестером. Он возвратился к папскому двору, тогда находившемуся в Осере, в 1147 году, но ко времени своей смерти в следующем году уже находился в Англии. Генрих Хантингоднский пишет, что Александр заболел во время путешествия. Он умер в феврале 1148 года, возможно, 20-го числа, так как в этот день почиталась его память в линкольнском соборе; похоронен он был в Линкольне 25 февраля 1148 года. Местонахождение захоронения неизвестно, но, по документам XII века, Александр оставил собору некоторое количество книг, в основном работы, связанные с Библией.

Литература

• Barlow, Frank. The English Church 1066–1154: A History of the Anglo-Norman Church. — New York: Longman, 1979. — ISBN 0-582-50236-5.
• Brett, M. The English Church under Henry I. — Oxford, UK: Oxford University Press, 1975. — ISBN 0-19-821861-3.
• Burton, Janet. Monastic and Religious Orders in Britain: 1000–1300. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994. — (Cambridge Medieval Textbooks). — ISBN 0-521-37797-8.
• Cannon, Jon. Cathedral: The Great English Cathedrals and the World that Made Them 600–1540. — London: Constable, 2007. — ISBN 978-1-84119-841-5.
• Chibnall, Marjorie. Anglo-Norman England 1066–1166. — Oxford, UK: Basil Blackwell Publishers, 1986. — ISBN 0-631-15439-6.
• Chibnall, Marjorie. The Empress Matilda: Queen Consort, Queen Mother and Lady of the English. — Oxford, UK: Basil Blackwell Publishers, 1991. — ISBN 0-631-19028-7.
• Crouch, David. The Reign of King Stephen: 1135–1154. — New York: Longman, 2000. — ISBN 0-582-22657-0.
• Dalton, Paul. Churchmen and the Promotion of Peace in King Stephen's Reign // Viator. — 2000. — Vol. 31. — P. 79-119. — DOI:10.1484/J.VIATOR.2.300762.</span>
• Fryde, E. B., Greenway, D. E., Porter, S., Roy, I. Handbook of British Chronology. — Third revised. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1996. — ISBN 0-521-56350-X.
• Green, Judith A. The Government of England Under Henry I. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1986. — ISBN 0-521-37586-X.
• Hollister, C. Warren. Henry I. — New Haven, CT: Yale University Press, 2001. — ISBN 0-300-08858-2.
• Huscroft, Richard. Ruling England 1042–1217. — London: Pearson/Longman, 2005. — ISBN 0-582-84882-2.
• Kealey, Edward J. Roger of Salisbury, Viceroy of England. — Berkeley, CA: University of California Press, 1972. — ISBN 0-520-01985-7.
• Keats-Rohan, K. S. B. Domesday Descendants: A Prosopography of Persons Occurring in English Documents, 1066–1166: Pipe Rolls to Cartae Baronum. — Ipswich, UK: Boydell Press, 1999. — ISBN 0-85115-863-3.
• King, James F. The Tournai Marble Baptismal Font of Lincoln Cathedral // Journal of the British Archaeological Association. — 2002. — Vol. 155. — P. 1-21. — DOI:10.1179/006812802790431054.</span>
• Knowles, David. The Monastic Order in England: A History of its Development from the Times of St. Dunstan to the Fourth Lateran Council, 940–1216. — Second reprint. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1976. — ISBN 0-521-05479-6.
• Lawrence, C. H. Medieval Monasticism: Forms of Religious Life in Western Europe in the Middle Ages. — Third. — New York: Longman, 2001. — ISBN 0-582-40427-4.
• Matthew, Donald. King Stephen. — London: Hambledon & London, 2002. — ISBN 1-85285-514-2.
• Short, Ian. Language and Literature // A Companion to the Anglo-Norman World / Harper-Bill, Christopher; van Houts, Elizabeth. — Woodbridge, UK: Boydell, 2002. — P. 191–213. — ISBN 978-1-84383-341-3.
• Smith, David M. Alexander (d. 1148) // [www.oxforddnb.com/view/article/324 Oxford Dictionary of National Biography]. — Oxford University Press, 2004.
• Williams, Ann. The English and the Norman Conquest. — Ipswich, UK: Boydell Press, 2000. — ISBN 0-85115-708-4.

Отрывок, характеризующий Александр Линкольнский

Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]