Алексеево-Акатов монастырь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Монастырь
Алексеево-Акатов монастырь

Вид с реки Воронеж
Конфессия Православие
Епархия Воронежская и Лискинская
Основатель игумен Кирилл
Первое упоминание 1620 год
Дата основания 1620 год
Дата упразднения лето 1931 года
Реликвии и святыни икона «Живоносный источник»
Состояние действующий
Координаты: 51°40′29″ с. ш. 39°13′26″ в. д. / 51.67472° с. ш. 39.22389° в. д. / 51.67472; 39.22389 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.67472&mlon=39.22389&zoom=12 (O)] (Я)

Алексеево-Акатов женский монастырь (первоначально мужской) — один из старейших монастырей Воронежского края. Находится в частном секторе около водохранилища, недалеко от Чернавского моста.





История храма

Происхождение названия

Название монастырю было дано по имени первого святого русской православной церкви — Алексия, митрополита Московского[1]. В 1620 году на воронежской земле были отражены атаки литовцев и черкас. В честь этого события заложили Алексеевский храм. Имя святого выбрано не случайно. Именно в день победы над врагами по православному календарю свершается память о святителе Алексее.

Место для возведения храма выбрали пустынное, заросшее деревьями, в двух верстах от Воронежа. Изначально сюда хотели перевести ежегодно подтопляемый в половодье Успенский храм. Поляна, где заложили Алексеевский храм называется Акатовой (или Окатовй). Это название вошло и в название строящегося храма — Алексиево-Акатов. Изначально монастырь был основан как пустынножительский и назывался «новой пустынью Олексея Митрополита Московского Чудотворца» (согласно старинному документу называемому сказкой Феодосии).

История монастыря в царской России

XVII—XVIII века

Первым настоятелем Акатова монастыря стал игумен Кирилл (также он устроил Успенский храм). Изначально Акатову храму принадлежала деревянная церковь («древена клецки») имени святого Алексия, кельи для игумена и четырёх старцев. Сохранились имена служителей: игумен Кирилл, монах Иосиф, старцы-монахи Савватий, Феодосий, Авраамий, Никон и Лаврентий. Чуть позже вокруг Акатова храма стали строить жилые дома. В XVII веке монастырь владел крепостными крестьянами, землей, сенокосами, рыбными ловлями. В 1674 году на доходы от этих промыслов была возведена первая в городе каменная церковь вместо старой деревянной.

В 1700 году Акатов монастырь был объединён с Успенским. Вместе с этим ему были приписаны и все земельные угодья Успенки. Акатов стал единственным в Воронеже мужским монастырем, а его настоятель — архимандритом. Приход монастыря постепенно рос, поэтому в храме несли службу два священника, относящиеся к белому духовенству. Но число монахов никогда не было больше двадцати человек.

В начале XVIII века архимандритом Никанором в Акатов монастырь была привезена копия иконы Божией Матери Троеручицы. Образ был написан в Новоиерусалимском Воскресенском монастыре — начало монашеского пути архимандрита Никанора. Позже икону признали чудотворной.

В 1746—1755 годы при участии настоятеля Ефрема возвели второй этаж каменной церкви. Здесь разместился храм во имя Владимирской иконы Божией Матери. При постройке пришлось заново перестраивать фундамент со стороны алтаря, так как имеющийся был ненадежным. Чуть позже были организованы приделы во имя святых Антония и Феодосия Печерских.

При Екатерине II в 1764 году Акатов храм получил второй класс по значимости в городе. Он стал «штатным» монастырём и содержался за счёт государства. Из казны выделялось 713 рублей 94 копейки серебром в год. Во владении его находилось озеро и восемь десятин земли.

Доподлинно известно, что в XVIII веке в стенах монастыря жил схимонах Агапит (тогда ещё иеромонах Аввакум), получивший в своё время благословение святителя Тихона Задонского и святителя Митрофана, и ушедший из военной службы дворянин Георгий Алексеевич Машурин, ставший задонским затворником.

При архимандрите Сампсоне (1713—1793) в 1770-1780-х годах отстроили трапезную, кельи, пекарню, корпус настоятеля, каменную ограду храма с тремя башнями. При этом две башни выстроили двухъярусными, а третью сделали жилой. В 1796 году вновь начали перестройку каменной церкви. Она длилась два года, при этом церковь была перестроена практически от основания. Из Тавровской крепости на время ремонта была привезена деревянная церковь. Старая Алексеевско-Владимирская церковь осталась запечатленной на рисунке С. П. Павлова. Впервые его опубликовали в книге архимандрита Илариона (Боголюбова) «Описание Воронежского Алексеевского Акатова мужского второклассного монастыря» в 1859 году. В 1883 году рисунок был опубликован в приложении к «Воронежским епархиальным ведомостям».

XIX век

В 1804 году Аникеева Авдотья Васильевна (? — 1831) пожертвовала храму крупную сумму денег, на которую решено было возвести новую каменную церковь «в византийско-русском стиле». Руководил стройкой подрядчик Богданов Никита Архипович за вознаграждение в полторы тысячи рублей. Изначально планировалось завершить строительство храма за три года, но в 1805 году у церкви обрушился каменный карниз. Остались воспоминания Аникеевой об этом случае — «таковое падение последовало единственно от его, Богданова, неосмотрительности, от того, что не потому расположению вел работы, как в плане показано и от губернского архитектора Волкова приказано. О том господин архитектор Волков объяснил рапортом бывшему тогда гражданским губернатором тайному советнику Александру Борисовичу Сонцову». Иван Иванович Волков (середина XVIII века — после 1828 г.) — губернский архитектор, осуществивший первый генеральный план города в 1774 году, отстроивший корпуса присутственных мест, губернский и городской магистрат, каменный дом Д. В. Черткову (сын генерал-губернатора). Вдова Аникеева отстранила от строительства храма подрядчика Богданова и поручила возведение жителям слободы Чижовка — Ивану Тебекину и Ивану Григорьеву.

Новый храм строили восемь лет; нижнюю церковь освятили 20 мая 1812 года, верхнюю достроили в 1819 году. Старую церковь планировали разобрать в 1819 году, после окончания строительства, но, в результате, она перестала существовать (осталась только колокольня) лишь в 1879 году.

Архимандриты Иларион и Н. И. Поликарпов в летописях ошибочно называли вдову Аникееву вдовой Акимовой. В свою очередь это исказило некоторые статья об Акатовом монастыре.

Новая церковь была построена без колокольни высотой вместе с крестом 32 метра (или 15 сажен). Церковь была соединена двухэтажным теплым коридором с домом настоятеля. Внутри церковь была построена по форме правильного круга, означавший вечность христианства. Среди церковных ценностей значилось несколько восьмиконечных серебряных крестов конца XVII века, икона Живоносного источника (появилась в 1820 году благодаря архимандриту Мефодию), несколько копий икон В. М. Васнецова, чудотворная икона Божией Матери Троеручицы. Вокруг последней иконы воскрешенные подвешивали фигурки человеческих органов сделанных из серебра.

Архимандрит Елпидифор в 1840 году осуществил капремонт первого этажа храма.

В 1879—1880 годы на улице Введенской (современная Освобождения Труда) была отстроена колокольня, представляющая собой четыре яруса со шпилем и крестом высотой 49 м (23 сажени). Первый ярус занимала церковь имени преподобного Сергия Радонежского (освящена 27 июня 1903 года), она была домовой церковью викария. Второй ярус был отведен под народные чтения. Всего на колокольне находилось 10 колоколов, самый большой из которых весил 5,3 тонны (331 пуд 12 фунтов).

Во второй половине XIX века на территории Акатова монастыря действовал Епархиальный училищный совет и (под председательством викарного епископа) Епархиальный комитет православного миссионерского общества. Также во дворе располагались двухэтажный дом настоятеля, братские корпуса, трапезная, хлебная, ледник, школа, в которой подготавливали педагогов приходских школ и учителей церковного пения.

В XIX веке настоятели монастыря часто менялись. В 1842 году впервые настоятель получил сан викарного епископа Острогожского — заместитель главы епархии. Из настоятелей в Акатовом монастыре в XIX веке можно особо отметить архимандрита Илариона, первосвященного Макария (Троицкого) — дед И. В. Троицкого, воронежского архитектора, епископа Владимира (Соколовского), владыку Владимира (Шимкевича), ставший настоятелем в 1900 году. При нём был обновлен храм, открыты воскресные чтения.

В начале XX века во дворе храма находилось около десятка различных строений. В начале XX века роспись стен и иконостас были отреставрированы под присмотром инженера-технолога А. Р. Михайлова. Заново храм освящен был 1 ноября 1909 года. Самым старым из них была звонница 1674 года, использовавшаяся в то время как бассейн.

Воспоминания современников

Сохранялись воспоминания краеведа Николая Валукинского, сделанные в 1912 году о старой колокольне: «Весь корпус Окатовской колокольницы состоит из трех частей: нижней четверичной, средней восьмигранной призмы и верхней пирамиды, увенчанной кирпичной главкой. … Стиль русский: большие стены, малые отверстия, большая лобовая часть являются характерными знаменателями старания строителей привлечь богомольцев чистотою своих помыслов, бескорыстной, благородной души. Средняя часть — восьмигранная призма — на едва показавшемся четырёхскатном начале, прячет углы в пилястрах и украшена в середине поясом, а вверху карнизом, состоящим из фриза и чередующихся ребер торца. С четырёх сторон — открытые арки для звона. Непосредственно от карниза идет кирпичная пирамида шатра с четырьмя слухами. Углы пирамиды, как и призмы, спрятаны в пилястры, не доходящие до барабана (шейки главки), обнимая тем самым переход от пирамиды. Москва от земли до креста!».

В 1922 году ещё один современник оставил свои воспоминания о колокольне Акатова монастыря: «Все части колокольни: и нижний четверик, и средний восьмигранник, и верхний шатер представляют собой формы, легко воспроизводимые в дереве. В этом и есть разгадка архитектурного стиля этих чисто русских колоколен, явившихся всецело повторением в камне столь привычных и излюбленных деревянных форм.

Колокольня Алексеевского монастыря является единственным сооружением типа вполне московского, допетровского. Все сооружение, если нельзя назвать одним из лучших образцов столь пленительных, интимных колоколен Московской Руси, если в нём и виден известный провинциализм стиля, — однако, все же оно в целом является одним из трогательных образчиков самостоятельного старого зодчества».

Судьба монастыря во время становления советской власти

После революции 1917 года из храма изъяли все драгоценности за подписями ризничего, благочина и эконома (иеромонахи Иннокентий, Серафим, иеродьякон Алексей). Среди бумаг описей драгоценностей имелось вот такое примечание: «Опись представляем с присовокуплением, что изделия эти суть священные предметы, необходимые для удовлетворения религиозных потребностей народа при богослужении и потому должны оставаться неприкосновенными. Ко многим сосудам миряне не могут и не должны прикасаться, чтобы не оскорбить религиозных чувств народа. Вес изделий показан приблизительно, взвешены на мелких весах для продуктов и вместе с финифтью № стразами. Большинство этих изделий тонкой художественной работы, например, чаша, обложенная сеткой, работа которой представляет большую ценность, чем самый материал — серебро, из которого они сделаны». В 20х годах XX века настоятель Акатова монастыря получил сан митрополита и встал во главе Воронежской и Елецкой епархии. Он умер в январе 1926 года. На смену ему пришёл противник обновленцев Петр (Зверев, 1876—1929). В то же время из Москвы был прислан архимандрит Иннокентий (Беда, 1882—1928). В середине 1920х годов Алексеевский храм становится центром религиозной жизни Воронежа вместо Митрофановского монастыря. В 1926 году и настоятеля, и архимандрита арестовали и сослали в Соловецкий лагерь, где они и умерли. После Петра епископом стал Алексий (Буй, 1892—1937). Через несколько лет чекисты приписали ему создание подпольной антисоветской организации в стенах Алексеевского храма. Февраль 1930го года ознаменовался арестами 75 монахов, среди которых значились игумен Акатова монастыря 75-летний архимандрит Тихон (Тимофей Ульянович Кречков) и настоятель Алексеевской церкви отец Федор (Яковлев). 2 августа 1930 года, в день пророка Ильи, недалеко от Воронежа был расстрелян архимандрит Тихон (Кречков), иеромонахи Георгий (Пожаров) и Косма (Вязников). Их канонизировали в 2000м году. Сохранился протокол допроса архимандрита: «Ни я, ни другие не говорили, что иметь что-либо с безбожниками — это значит распинать Христа… Будучи в селах, я разговоров о гонении на религию не вел, но такие разговоры среди крестьян были…».

В январе 1930 года рабочими завода имени Коминтерна были выдвинуты требования горсовету о закрытии Акатова монастыря, запрещении колокольного звона и переплавки колоколов для нужд общества. Правительством в конце 1930-го — начале 1931го был поставлен вопрос о конфискации решеток и разборе памятников на территории Акатова монастыря. Монастырь закрыли летом 1931 года, а монахов попросту выгнали. Имущество монастыря утеряно. Иконы, которые не вывезли из Воронежа в преддверии немецкого наступления, были сожжены во время оккупации в запасниках, находящиеся во дворе современного здания ЮВЖД. Сохранилась чудотворная икона «Живоносный источник», находившаяся в Покровском соборе. Владыка Мефодий благословил её возвращение в Акатов храм 12 апреля 1991 года. Чудотворная икона Божией Матери Троеручицы безвозвратно утеряна.

Монастырь в годы Великой Отечественной войны

В годы Великой Отечественной войны во время немецкой оккупации надвратная колокольня была разрушена, осталось лишь два яруса. В 1943 году после снятия оккупации монастырский двор и все строения на нём были освоены под жилье. Одну колокольню использовали как склад, вторую как конюшню.

Советский период

В 1960-е годы территорию монастыря использовали художники под свои мастерские.

В 1970 году монастырь оказался в ведении краеведческого музея. По распоряжению центрального райисполкома был разрушен казначейский корпус; второй этаж дом настоятеля, выполненный из дерева, был продан колхозу на строительные нужды. Впоследствии дом настоятеля был разобран местным населением.

Возрождение монастыря

В 1980-е годы началось возрождение храма. Сначала отреставрировали самую старую колокольню. Работы выполнялись по проекту архитектора Полещука Т. И. Но кладбище и надгробные памятники утеряны навсегда.

Монастырь возвращен епархии в 1989 году. Двухэтажную церковь отстроили вновь за два года. Надвратную колокольню было принято превратить в церковь, а не восстанавливать до прежней 50-метровой высоты. Поэтому эту колокольню восстановили лишь до второго яруса и увенчали пятью главами.

В монастырском дворе заново выстроили кельи, хозяйственные постройки, часовню для освящения воды. В 1993 году перезахоронили останки владык XVIII — XIX веков (с Коминтерновского кладбища) — Пахомия (Шпаковского), Арсения (Москвина), Антония II (Смирницкого), Серафима (Аретинокого), Вениамина (Смирнова), Анастасия (Добрадина) и Тихона IV (Никанорова). Был организован надгробный знак ученому М. С. Цвету.

4 ноября 1990 году (праздник Казанской ионы Божией Матери) Акатов монастырь был открыт как женский. До апреля 1992 года настоятельницей была игуменья Любовь, затем пришла игуменья Варвара (Сажнева).

Служат в храме священники Владимир Федюшин и Николай Ковалев, дьякон Андрей Семилетов.

При Акатовом монастыре находится резиденция епархии, перенесенная от Покровского собора из-за строительства здания академического театра драмы имени А. В. Кольцова. Резиденция построена по проекту Станислава Гилева, выполнена из красного кирпича и находится на улице Освобождения Труда. В резиденции пребывает митрополит Воронежский и Борисоглебский Сергий (Фомин). При резиденции также находится домовая церковь во имя иконы Знамения Божией Матери.

Монастырское кладбище

С южной стороны церковного двора располагалось старинное кладбище. На нём хоронили монахов и богатых горожан. В 1772 году запретили хоронить у приходских церквей, и кладбище Акатова монастыря стало быстро разрастаться. В «Синоднике» летописцы Елисеевы ведут некрологию похороненных с 1770го по 1800 гг. На кладбище Акатова монастыря в 1773 году был похоронен губернатор Воронежского края . Сохранилась надпись на памятнике: «1773 года февраля 25 дня в сей день представися раб Божий генерал-поручик и кавалер и Воронежской губернии Губернатор г-н Алексей Михайлович Маслов, а сего ж 28 февраля погребение ему было с большою церемониею Преосвященным епископом Тихоном с архимандритом Самсонием и со всеми приходскими священниками, а погребен в Алексеевском Акатовском монастыре, гроб был обит малиновым плисом, накрыт кофейной парчею». Большой почёт был оказан погребению семинарского педагога отца Палладия: «1784 года мая 6 дня представися раб Божий учитель иеромонах о. Палладий и погребен в Алексеевском монастыре о. игуменом Самуилом. В провождении тела была церемония: по всем церквам был по мертвому благовест, а как тело несли, то и звон был, провожали сперва студенты малого росту по 2 человека в ряд с развязанными волосами, потом среднего росту, а за ними и больших по два в ряд, потом все учителя: а потом священники, а потом игумен Самуил; гроб и крышка накрыты кофейною парчею». Вообще архимандриты Сампсоний, Гервасий и игумен Самуил часто присутствовали на похоронах знати, в том числе и при захоронении на других кладбищах.

Кладбище использовали и в XIX веке и в начале XX века. В частности там были погребены бывший губернский предводитель Н. И. Тулинов (1810—1854), секретарь земской управы И. М. Лабзин (1830—1895), учёный М. С. Цвет (1872—1919).

В начале 1990-х годов, взамен снесённого в Советское время кладбища, был создан символический некрополь.

Святыни монастыря

Одна из самых почитаемых икон монастыря — икона «Живоносный источник», на которой изображена Богородица, выходящая из воды, с Иисусом на руках. В 1991 году этот образ был передан из Покровского кафедрального собора Воронежа. 7 сентября 1992 года в канун праздника Сретения Владимирской иконы Пресвятой Богородицы икона впервые начала мироточить. Миро появлялось из жезла Богородицы и со свитка Младенца.

Целительной и чудотворной считается икона великомученика и целителя Пантелеимона (афонского письма), начавшая мироточить в 1997 году.

В том же 1997 году случилось чудесное обновление иконы святителя Питирима Тамбовского (духовный друг святителя Митрофана Воронежского), написанной в 1-е десятилетие XX столетия и переданная в дар Акатову монастырю в день его открытия от сельской приходской церкви. Вследствие неподобающего хранения икона была серой, буквы едва читались, лик слабо просматривался. В один из вечеров после службы было замечено, что образ посветлел, на нём заиграли краски, буквы стали золотыми, а фон приобрел голубой цвет. Во время Божественной литургии следующего дня образ стал мироточить.

Ещё одна икона Акатова монастыря источает миро с 1997 года. Это икона святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского, также принятая в дар от сельского приходского храма. В 2002 году образ реставрировали, после чего он снова стал мироточить. Миро происходить из панагии святителя Тихона и жезла святителя Митрофана. Икона Божией Матери «В скорбех и печалех Утешение» является копией древней чудотворной иконы Афона, Русского Андреевского скита. У иконы есть тропарь и кондак: «Сия икона написана и освящена на святой Афонской Горе в Русской обители святого Иоанна Златоустого при настоятеле иеросхимонахе Кирилле 1905 года». В июне 1999 года икона начала источать миро. В течение двух дней из глаз образа струились струйки мира. Позже икона мироточила, но уже не так обильно.

Касперовская икона Пресвятой Богородицы также источает миро. 27 февраля 2002 года девять струек мира текли от руки Богородицы, свитка и головы Иисуса.

В церкви находятся иконы с частицами мощей священномученика Петра (Зверева), преподобного Харитона Исповедника, ковчежец с частицами мощей святителей Воронежских Митрофана и Тихона и преподобных Кирилла и Марии Радонежских, в ризнице хранится пелена с гроба святителя Митрофана. В 2000 году Петра (Зверева) причислили к лику святых. 7 февраля 2004 года икона священномученика Петра (Зверева) с частицей мощей перенесена была в Алексиево-Акатов монастырь. В 2000 году Петра (Зверева) причислили к лику святых. При этом событии митрополит Сергий заметил: «Сегодня святитель Петр торжественно вошёл в свою резиденцию — Алексиево-Акатов монастырь. И верим, что он будет помогать и в наших делах по управлению Воронежской епархией: отцам — в их приходском служении, сестрам обители — в их монашеском делании, всем верующим — в их служении Богу и ближним и стремлении ко спасению. На примере святителя Петра, — подчеркнул Владыка, — мы должны поучиться самому важному, что необходимо нам, — вере в Бога, стоянию в Истине даже до смерти, — и нигде не бояться исповедовать Христа и православную веру».

Престольные праздники

  • 25 февраля — преставление святителя Московского Алексия;
  • 2 июня — обретение и перенесение мощей святителя Алексия;
  • 3 июня — Владимирской иконы Божией Матери (память о спасении Москвы от нашествия хана Махмет-Гирея в 1521 году);
  • 6 июля — Владимирской иконы Божией Матери (память о спасении Москвы от нашествия хана Ахмата в 1480 году);
  • 8 сентября — Сретение Владимирской иконы Божией Матери (спасение Москвы от нашествия Тамерлана в 1395 году);
  • 18 октября — Собор святителей Московских: Петра, Алексия, Ионы, Филиппа, Ермогена;
  • 2 августа — новомучеников и исповедников Воронежских.

В пятницу Светлой седмицы — иконы Божией Матери «Живоносный Источник».

Настоятели

 Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.

См. также

Напишите отзыв о статье "Алексеево-Акатов монастырь"

Примечания

  1. ↑ [sobory.ru/article/index.html?object=00822 Воронеж. Алексеевский Акатов монастырь]

Литература

  • Алексиево-Акатов монастырь, Изд-во Воронежской и Борисоглебской епархии
  • Акиньшин Храмы Воронежа

Ссылки

Отрывок, характеризующий Алексеево-Акатов монастырь


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Алексеево-Акатов_монастырь&oldid=81633130»