Алексеевская дивизия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск


История создания и деятельность

Дивизия сформирована в декабре 1917 года.

10—12 февраля 1918 года были собраны три пешие сотни, состоящие из донских партизанских отрядов есаула Чернецова и сотника Грекова («Белого дьявола»), сражавшихся под Новочеркасском, и добровольцев — ростовских студентов и гимназистов. Все они были включены в состав Партизанского полка.

Кубанские походы

Боевое крещение полк принял 3 марта 1918 года под станцией Выселки. В этом бою партизаны потеряли почти 1/3 своего состава (более 80 человек, из них 33 убитыми). При штурме Екатеринодара, в ночь с 29 на 30 марта 1918 года партизаны Казановича (накануне Казанович был ранен, но остался в строю) силами 250 бойцов вошли в город, но, не поддержанные соседями, были вынуждены отступить.

Партизаны приняли участие в освобождении от большевиков Задонья. В двадцатых числах апреля 1918 года бригада Богаевского (Партизанский и Корниловский полки) разгромили крупную группировку красных в районе слободы Гуляй-Борисовка.

Во втором Кубанском походе (июнь 1918 года) Партизанский пехотный полк вошёл в состав 2-й дивизии генерала Боровского. Полк принял полковник П. К. Писарев. Под его командованием в августе — сентябре 1918 года партизаны участвовали в боях под Ставрополем.

Шефство

25 сентября 1918 года скончался создатель Добровольческой армии генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. В память о своём вожде Партизанский пехотный полк приказом от 26 сентября получил почётное шефство и стала именоваться Партизанским генерала Алексеева пехотным полком. (В Добровольческой армии существовали также Алексеевская артбригада, получившая шефство 6 декабря 1918 года, Отдельная инженерная генерала Алексеева рота, 1-й Конный генерала Алексеева полк — шефство 14 февраля 1919 года. Все эти части в просторечии назывались алексеевцами. Кроме того, имя генерала Алексеева носил лёгкий бронепоезд 1-го бронепоездного дивизиона и линкор Белого черноморского флота).

1919

В январе — апреле 1919 года полк участвовал в боях за Донбасс.

Во время боёв в Орловской губернии партизаны приняли в строй часть отряда крестьян-повстанцев Ливенского уезда. Мобилизации в запасной батальон полка проводились в Харьковской, Курской и Тульской губерниях. Эти мероприятия позволили развернуть алексеевскую бригаду в дивизию, на очереди было формирование 3-го полка. Но этот проект остался неосуществлённым из-за больших потерь в ходе наступления на Москву и слабой боевой и моральной устойчивости мобилизованных.

В июле-октябре 1919 года в составе 1-го армейского корпуса ВСЮР генерала Кутепова во время Орловско-Кромской операции 1-й партизанский алексеевский полк (2-й алексеевский находился в резерве в г. Щигры) силами в 1000 штыков при 32 пулемётах 4-5 октября, выбив 3-ю стрелковую дивизию красных, освободил город Новосиль Тульской губернии. До столицы оставалось не более 250 вёрст.

1920

Закрепившись под Батайском, алексеевцы 7 февраля 1920 года приняли участие в штурме Ростова-на-Дону.

14 марта 1920 года с последним транспортом алексеевцы покинули Новороссийск.

В первых числах апреля полк участвовал в десантной операции на Азовском побережье. Высадившись в районе Кирилловки, алексеевцы силами 500 человек при одном орудии прошли с боями по тылам красных и освободили Геническ. Город, однако, удержать не удалось. Для ликвидации десанта противник бросил в бой части 46-й стрелковой дивизии и Мелитопольского гарнизона и, создав подавляющее преимущество, почти полностью его уничтожил. Несмотря на поражение, алексеевцы сумели оттянуть на себя большое количество противника с фронта, что позволило 2-му корпусу генерала Слащева овладеть Чонгарским полуостровом.

По возвращении в Керчь остатки алексеевцев были влиты в состав 52-го Виленского полка, переименованного в 52-й Виленский генерала Алексеева полк (приказ № 3016 от 16 апреля 1920 г.; Виленский пехотный полк был создан в 1811 г. и возрождён в 1920 г.).

В августе 1920 года Алексеевский полк восстанавлен и вместе с Алексеевским артдивизионом в составе Сводной пехотной дивизии (также в дивизии: Кубанский стрелковый полк, Кубанское Алексеевское военное училище, Юнкерская школа генерала Корнилова, Константиновское военное училище, начальник дивизии — генерал Казанович) участвует в десанте генерала Улагая на Кубань. Высадившись у станицы Приморско-Ахтырской, алексеевцы сразу вступают в бой, прикрывая высадку основных сил десанта.

Продвигаясь к Екатеринодару, полк освободил станицу Тимашёвскую, до города оставалось 40 вёрст. В ходе десанта Алексеевский полк сменил 4-х командиров (полковник Бузун ранен, полковник Шклейник и капитан Рачевский убиты, командование принял полковник Логвинов), несмотря на тяжёлые потери алексеевцы взяли пленных (до 1000 чел.), которые сразу ставились в строй. При эвакуации десанта в посёлке Ачуево полк прикрывал посадку на корабли. За этот бой алексеевцев капитан Осипенко был награждён орденом Св. Николая Чудотворца. По прибытии обратно в Керчь был произведён смотр полка.

После месячного отдыха полк принял участие в Заднепровской операции в районе Каховки. Состоящий большей частью из захваченных на Кубани пленных, полк оказался небоеспособен. Солдаты сдавались в плен и перебегали обратно к красным, так что, возвратившись обратно за Днепр, полк насчитывал не более роты.

После эвакуации Русской армии из Крыма в Галлиполи из уцелевших алексеевцев, а также из частей 6-й дивизий, Сводно-Гвардейского полка и частей 13 и 34 пд, приказом от 4/17 ноября 1920 г. был сформирован Алексеевский полк, просуществовавший как отдельная войсковая часть до 1922 года. Приказом по РОВС от 22 декабря 1939 г. для всех алексеевцев был утверждён памятный знак.

Форма

Полковыми цветами алексеевцев стали синий и белый — символы молодости и чистоты. «Молодой» состав стал традиционным для партизан-алексеевцев: последнему командиру полка (1919—20 гг.) П. Г. Бузуну не было и 30 лет, а под его началом воевал 14-летний доброволец Борис Павлов.

В середине апреля 1918 года после боя за село Гуляй-Борисовку, во время Пасхальных праздников, партизаны впервые надели свои синие с белым кантом погоны, сшитые для них женщинами села. Впоследствии они стали носить фуражки с белой тульёй и синим околышем.

У офицеров чаще всего были синие погоны с белыми выпушками и просветами, однако встречались и серебряные галунные погоны с синими выпушками. Чёрную гимнастёрку надевали не часто. Она имела на планке, клапанах нагрудных карманов и обшлагах белую выпушку. С 1919 года алексеевцы носили британское обмундирование, обувь и снаряжение.

Офицеры и другие чины 1-го Конного генерала Алексеева полка уже с 1918 года носили фуражку с белой тульёй (с красной выпушкой) и красным околышем (с двумя белыми выпушками) — то есть как у Кавалергардского и Лейб-гвардии Конного полков бывшей Российской Императорской Гвардии. Офицеры имели красные погоны с такими же просветами, серебряным галуном и белой выпушкой; рядовые и унтер-офицеры — красные погоны с белой выпушкой.

Командующие и структура

начальник штаба: полковник В. К. Шевченко (с 30.11.1919)

1-й партизанский генерала Алексеева пехотный полк

  • помощник командира: полковник Скороход-Левченко (в октябре 1920 г. захвачен красными).

2-й Партизанский генерала Алексеева пехотный полк сформирован в октябре 1919 года. Командир: полковник князь А. А. Гагарин

Алексеевский артиллерийская бригада (дивизион)

  • Сформирована 15 октября 1919 года на базе 2-й батареи 2-го лёгкого артиллерийского дивизиона.
  • Командир: полковник Р. П. Пименов (с 10.11.1919)

1-я генерала Алексеева (с 6.12.1918) батарея и 2-я генерала Алексеева батарея (награждена Николаевскими серебряными трубами)

См. также

Напишите отзыв о статье "Алексеевская дивизия"

Отрывок, характеризующий Алексеевская дивизия

– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.