Алексеевцы

Алексеевцы
Алексеевцы. Одна из цветных частей Белой армии. Художественное отображение.
Страна	Юг России
Подчинение	Главнокомандующему Добровольческой армией и ВСЮР
Входит в	Вооружённые силы Юга России
Тип	Цветная часть Белой армии
Численность	до 2000 штыков и сабель
Часть	дивизия, полк, батальон
Дислокация	Юг России
Прозвища	алексеевцы, алексеевские партизаны
Цвета	белый, синий
Марш	Песня Алексеевского полка (пусть свищут пули.)
Участие в	Гражданской войне в России
Знаки отличия	Алексеевский знак
Командиры
Действующий командир	нет
Известные командиры	А. П. Богаевский Б. И. Казанович П. К. Писарев Н. А. Третьяков Ю. К. Гравицкий М. М. Зинкевич

Алексе́евцы — название формирований (соединений, воинских частей и так далее) Добровольческой армии (впоследствии Вооружённых сил Юга России и Русской Армии Врангеля), получивших именное шефство одного из основоположников Белого движения на Юге России — генерала от инфантерии М. В. Алексеева.

Зарождение алексеевских частей

Алексеевские части зародились на базе партизанских частей Добровольческой Армии.

Партизанский полк

Начало формирования алексеевских частей было положено 23 — 24 февраля 1918 года созданием в составе Добровольческой Армии Партизанского полка, который был сформирован после выступления армии из Ростова во время нахождения армии в станице Ольгинской и её реорганизации. Первоначально в полк вошли три пеших сотни из партизанских отрядов полковника Краснянского и есаула Лазарева, а также бывший партизанский отряд полковника Чернецова (был убит 21 января 1918 года). Основу этих отрядов составляли донские партизаны и учащаяся молодёжь. К Партизанскому полку также был присоединён отряд киевских юнкеров во главе с полковником Дедурой. Первым командиром полка был назначен генерал Богаевский, ставший позднее Донским атаманом. В марте 1918 года командование полком принял генерал Казанович. Ветеран Алексеевского полка Борис Павлов написал о Партизанском полке следующее:

То, что пошло с Алексеевым и Корниловым на Кубань, трудно было бы назвать армией: только около 4000 человек нашлось на всю Россию, пошедших в этот поход. По численности это был только старого состава полк, правда, небывалый в истории России полк: В его рядах было два бывших Верховных Главнокомандующих, Командующий армией, командиры корпусов, дивизий, полков — и в то же время зеленая молодёжь, место которой было еще сидеть на школьной скамье. И вот одним как бы батальоном этого небывалого полка был Партизанский полк, его история в Первом Кубанском походе — это история этого «небывалого» полка, то есть Добровольческой армии. Во всех боях этого похода Партизанский полк участвовал, и много безымянных могил Партизан-Алексеевцев разбросано по полям Кубани.

… Состав полка был: молодые офицеры, юнкера, студенты, кадеты, гимназисты, казаки — в главном зеленая молодёжь. Впоследствии цветами формы полка стали синий и белый — цвета юности, в память именно этой молодёжи, пошедшей с Алексеевым и Корниловым в Первый Кубанский поход.

С середины марта 1918 года полк, пополненный батальоном Кубанского стрелкового полка (образовавшим 2-й батальон полка), входил в состав 2-й бригады, с начала июня 1918 года — в состав 2-й пехотной дивизии. Резкое сокращение численности Партизанского полка произошло при штурме Екатеринодара в конце марта — начале апреля 1918 года: до штурма полк насчитывал 800 человек, а после — только 300. К июню 1918 года численность полка снова удвоилась и к началу Второго Кубанского похода в июне 1918 года составила около 600 (состав: 2 батальона, 6 сотен). Полк нес значительные потери в боях на Кубани и Ставрополье. 2 — 3 июля у Песчанокопской — около 300 человек, под Ставрополем только в 1-м (офицерском) батальоне полка осталось из около 600 лишь 30 человек. 12 июня 1918 года полк принял участие в атаке на станицу Торговая, 19 июня в занятии Богородицкой, 23 июня — Белой Глины. 3 июля Полк атаковал Кавказскую группу большевиков. После этого Полк взял станицы Тифлисская, Кореневская и содействовал взятию Екатеринодара. Затем он был переброшен в Ставропольскую губернию, где первый бой осуществил прямо при высадке из вагонов. Наступал в тыл Армавирской группы красных. 2 сентября 1918 года полк взял станицу Невымолинскую. До ноября 1918 года осуществлялись упорные бои в районе Ново-Марьевки. Вследствие большого пополнения казаками, принимавшимися в партизаны целенаправленно, в середине 1918 года формирование было переименовано в Партизанский пеший казачий полк, командиром которого стал полковник Писарев. Командиры Партизанского полка: генерал-лейтенант А. П. Богаевский (12 февраля — середина марта 1918), генерал-лейтенант Б. И. Казанович (середина марта — начало июня 1918 года), полковник (генерал-майор) П. К. Писарев (нач. июня — 15 декабря 1918), полковник Е. Ф. Емельянов (временно исполняющий обязанности, октябрь 1918 года), полковник князь А. А. Гагарин (с 17 января по лето 1919 года), капитан (полковник) П. Г. Бузун (лето 1919 — ноябрь 1920 года). Название партизанского полка с ходом военных событий немного видоизменялось. Весной 1919 года после выхода Добровольческой армии на оперативное пространство доля казаков в полку начала уменьшаться из-за пополнений неказачьим населением. Полк стал называться Алексеевским партизанским. Летом 1919 года Алексеевский партизанский полк входил в состав 1-й пехотной дивизии, с 1 сентября 1919 года — 9-й пехотной дивизии. На 5 октября 1919 года Алексеевский полк насчитывал 1 118 штыков при 28 пулемётах.

Конно-Партизанский полк

25 марта 1918 года в составе Добровольческой армии был сформирован Первый конный (или Конно-Партизанский) полк в составе 3-х эскадронов из конных отрядов полковника Глазенапа и подполковника Корнилова. Первоначально Конный полк состоял почти исключительно из офицеров (после соединения с Кубанским отрядом офицеры и юнкера-кубанцы составили 2-ю офицерскую сотню во главе с полковником Рашпилем). Как и Партизанский полк, Конный полк понес огромные потери в знаменитой конной атаке под Екатеринодаром (в одной только сотне Рашпиля было убито 32 офицера). С мая — июня 1918 года входил в состав 1-й пехотной дивизии Добровольческой армии, с которой участвовал во Втором Кубанском походе. На 5 октября 1919 года Конный полк насчитывал 196 сабель при 16 пулемётах. Чины полка носили белые с красным околышем фуражки и красные с белой выпушкой погоны. Для чинов полка установлен нагрудный знак в виде чёрного равностороннего креста с широкой белой каймой, на который слева снизу-направо наложен серебряный меч рукоятью (золоченой) вниз; на крест навешен серебряный терновый венок, в центре — золоченая буква «А» славянской вязи, на верхней стороне креста — белая дата «1917». Командиры Конного полка: полковник К. Корсун (июнь — сентябрь 1918 года), полковник В. П. Глиндский (сентябрь — ноябрь 1918 года), полковник (ген.-майор) А. П. Колосовский (ноябрь 1918 — 21 марта 1919 года), полк. Сабуров (7 апреля — осень 1919 года).

Артиллерийские части

Артиллерийские части алексеевцев по сравнению с артиллерийскими частями других цветных полков Белой армии имели относительно слабый состав. Они состояли из 2-й батареи 2-го лёгкого артиллерийского дивизиона, которая 6 декабря 1918 получила имя генерала М. В. Алексеева. Только с формированием Алексеевской дивизии 14 октября 1919 года развернуты в артиллерийскую бригаду. Чины этой бригады носили белые фуражки с чёрным околышем и чёрные с красной выпушкой погоны. Для чинов бригады 17 июня 1936 года установлен нагрудный знак в виде двух золоченых скрещенных пушек, наложенных на серебряный терновый венок, на скрещении их — золоченая буква «А» славянской вязи. Командир — полковник Пименов (с 10 ноября 1919).

Присвоение партизанским частям имени М. В. Алексеева

После смерти 8 октября 1918 года основателя и главнокомандующего Добровольческой армии генерала М. В. Алексеева Партизанский полк получил себе его имя. С 27 ноября 1918 года за подразделением было закреплено название — Партизанский генерала Алексеева пехотный полк. Конный полк получил новое имя 14 февраля 1919 года и стал называться Первый конный генерала Алексеева полк.

Октябрь 1919 года. Развертывание алексеевцев в дивизию

Алексеевская дивизия была сформирована 14 октября 1919 года, выделением алексеевцев (1-го и второго Алексеевских полков) из состава — 9-й пехотной дивизии, и усилением их Самурским полком. В состав дивизии вошли также запасной батальон, Отдельная генерала Алексеева инженерная рота и Алексеевская артиллерийская бригада. Последняя была сформирована при дивизии 15 октября 1919 года и включала первоначально 1-й (1-я генерала Алексеева и 2-я) и 4-й (7-я и 8-я батареи) дивизионы, позже — 4 дивизиона. Алексеевские части носили белые фуражки с синим околышем и синие с белой выпушкой погоны. Начальниками дивизии: генерал-майор Н. А. Третьяков, полк. М. А. Звягин (апрель 1920 года). Начальник штаба — полковник В. К. Шевченко (с 30 ноября 1919 года).

Отступление и расформирование алексеевцев

Начавшееся в конце октября 1919 года общее отступление частей ВСЮР к Югу повлекло за собой большие потери в рядах алексеевцев и, как результат, потерю статуса дивизии. По прибытии в Крым 25 марта 1920 года Алексеевская дивизия была переформирована в Отдельную партизанскую генерала Алексеева пехотную бригаду.

30 марта 1920 года перед погрузкой на корабли для десанта на Геническ личный состав получил новое вооружение: английские винтовки «Lee Enfield» и английские орудия. 1 апреля 1920 года десант (400 — 500 пехотинцев с 9 пулемётами «льюис», подводой с патронами и полубатареей из двух английских орудий) был высажен на побережье Азовского моря у села Кирилловка (в 40 верстах к северу от Геническа) и начал движение на Геническ с целью занять город и захватить мост через Сиваш. Десант сумел занять город, но мост оказался сожжён. По приказу командира личный состав переправился в Крым вплавь, под огнём противника, бросив практически всё оружие и снаряжение (после переправы у уцелевших сохранилось лишь несколько револьверов «наган»). В этой операции Алексеевская бригада понесла значительные потери: из 600 человек погибло до 340.

19 апреля 1920 года бригада из-за малочисленности была расформирована. Остававшийся ещё 3-й Гренадерский батальон Алексеевского полка был практически полностью уничтожен при операции Улагаевского десанта на Кубани в августе 1920 г.. Последний бой Алексеевского полка произошёл 15-го октября ст. ст. 1920 года под Богдановкой, где полк занимал позицию и куда только что прибыл. Показалась красная конница. Один за другим ушли: Донской полк, бронепоезда, батарея. Они были вызваны ген. Канцеровым для контратаки конницы противника, занявшей в тылу у белых Геническ. При отходе к селу Фёдоровка в обстановке окружения конницей Будённого полк потерял 4/5 состава, часть которого из состава 2-го батальона (бывшие красноармейцы) сдалась в плен, причём командир батальона подполк. Абрамов, не выдержав позора, застрелился. Большую выдержку проявил полковник Логвинов, выведший остатки своего батальона (Офицерская рота и добровольцы) при поддержке огня неожиданно вернувшегося на станцию бронепоезда (предположительно, «Офицер»). Из примерно 500 человек в Фёдоровку дошло всего около 100. Под впечатлением больших потерь командир полка, под которым в ходе боя была ранена лошадь, послал в штаб донесение, «что моего полка больше нет».

Возрождение алексеевских частей в Галлиполи. Алексеевский пехотный и артиллерийский дивизионы

Во время Галлиполийского сидения в составе Первого армейского корпуса были возрождены алексеевские части. На базе кадра Алексеевского полка (составившего 1-ю роту) из всех остальных полков и конных дивизионов 6-й, 7-й, 13-й и 34-й пехотных дивизий в Галлиполи в конце 1920 года был сформирован Алексеевский пехотный дивизион. Сформировался также Алексеевский артиллерийский дивизион из 6-й, 7-й, 13-й и 34-й артиллерийских бригад. По оценкам историка С. Волкова, пехотный и артиллерийский дивизионы после преобразования армии в РОВС до 1930-х годов представляли собой, несмотря на распыление его чинов по разным странам, кадрированные части. Осенью 1925 года артиллерийский дивизион насчитывал 367 человек, в том числе 247 офицеров. Командир — полковник К. А. Пестов (врид. 1925—1931). Нач. группы во Франции — полк. Н. А. Полежаев. Пехотный дивизион насчитывал 1 161 человек в том числе 847 офицеров. Командиры: генерал-майор Ю. К. Гравицкий (до 5 июня 1922 года), генерал-майор М. М. Зинкевич (1925 — 1931). Начальник группы во Франции — полковник А. И. Ершевский (помощник — подполковник А. А. Ждановский), в Болгарии — также генерал-майор М. М. Зинкевич.

Марш Алексеевского полка Добровольческой армии

У алексеевских частей существовала собственная полковая песня, которая известна под разными заглавиями: «Марш Алексеевского полка», «Песня Алексеевского полка», «Алексеевская» и т. д. Слова песни написаны полковником Новгород-Северским. Первые сведения о тексте относятся к 1915 году — то есть, первоначально это была песня Первой мировой войны. Текст её такой:

Пусть свищут пули, льётся кровь
Пусть смерть несут гранаты,
Мы смело двинемся вперёд,
Мы русские солдаты.
---
В нас кровь отцов — богатырей,
И дело наше право,
Сумеем честь мы отстоять,
Иль умереть со славой.
---
Не плачь о нас, Святая Русь,
Не надо слёз, не надо,
Молись о павших и живых,
Молитва — нам награда!
---
Мужайтесь матери, отцы,
Терпите жёны, дети,
Для блага Родины своей
Забудем всё на свете.
---
Вперёд же, братья, на врага,
Вперёд, полки лихие!
Господь за нас, мы победим!

Да здравствует Россия!

Две последние строки куплетов повторяются

[www.youtube.com/watch?v=jstHBK2yTJc&feature=related. Здесь можно прослушать фонограмму марша Алексеевского полка в исполнении хора «Валаам» с фоторядом]

См. также

• Алексеев, Михаил Васильевич
• Генерал Алексеев (бронепоезд)
• Самурский полк (Белое движение), с октября 1919 года подразделение Алексеевской дивизии
• Категория:Алексеевцы
• Категория:Изображения:Алексеевцы
• «Цветные» части

Отрывок, характеризующий Алексеевцы

Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.