Алексеев, Иван Алексеевич

Иван Алексеевич Алексеев
Санкт-Петербургский губернатор
9 июня 1797 — 28 августа 1797
Монарх:	Павел I
Вице-губернатор:	Пётр Прокофьевич Панкратьев
Предшественник:	Никита Иванович Рылеев
Преемник:	Иван Ильич Гревенс
Санкт-Петербургский вице-губернатор
17 августа 1793 — 16 ноября 1796
Губернатор:	Никита Иванович Рылеев
Предшественник:	Пётр Иванович Новосильцев
Преемник:	Пётр Прокофьевич Панкратьев
Рождение:	1751(1751)
Смерть:	22 (4) июля 1816(1816-07-04)
Место погребения:	некрополь Донского монастыря, Москва
Военная служба
Годы службы:	1762—1792
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	армия
Звание:	полковник
Сражения:	Русско-турецкая война (1768—1774)
Награды:

Иван Алексеевич Алексеев (1751 — 22 июня (4 июля) 1816) — действительный тайный советник, санкт-петербургский губернатор с июня 1797 по август 1798 г.

Биография

Представитель дворянского рода Алексеевых, вступил в службу в 1762 году. Во время первой турецкой войны (1769—1771) находился при князе Н. В. Репнине.

В 1774 году был обер-аудитором. В 1775 году состоял в свите князя Н. В. Репнина при чрезвычайном посольстве в Константинополь.

В 1782—1783 годах — адъютант при князе Н. В. Репнине в период его командования резервным корпусом в Польше. В 1787—1792 годах занимал должность «первого директора» Государственного заёмного банка в чине полковника. Алексеев пользовался покровительством и дружеским расположением Репнина, о чём свидетельствует их переписка.

Переименованный затем в статские советники, в 1793—1796 гг. состоял «порутчиком-правителя» (вице-губернатором) Санкт-Петербургской губернии. С 9 июня по 28 августа 1797 г., в чине действительного статского советника, — гражданский губернатор той же губернии; уволен от службы с производством в тайные советники.

С 11 октября 1798 г. присутствовал во 2-м департаменте Сената. В 1808 г. произведён в действительные тайные советники и переведён во 2-е отделение 3-го апелляционного департамента; с 1810 г. присутствовал в общем собрании первых трёх департаментов Сената. С 1 января 1810 г. — член Государственного Совета. Кроме того, Алексеев состоял членом совета комиссии о составлении законов и присутствовал в комитете еврейских дел (1808 г.). Последний был учрежден с целью изыскания средств, каким образом евреи, переселенные из сел и деревень в города и лишенные возможности промышлять продажею вина, будут снискивать себе пропитание работою.

Похоронен на кладбище Донского монастыря в Москве. На его могиле сохранился надгробный памятник работы скульптора И. П. Мартоса; правда, крест от памятника был утрачен в 1950-е годы.

Источники

Алексеев, Иван Алексеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/2272/Алексеев Алексеев, Иван Алексеевич]. Большая биографическая энциклопедия. Академик. — Тексты из «… словаря» А. А. Половцова и Еврейской энциклопедии. Проверено 7 января 2013. [www.webcitation.org/6Dd7I1CIO Архивировано из первоисточника 13 января 2013].

Отрывок, характеризующий Алексеев, Иван Алексеевич

– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.