Алексеев, Иван Иванович (генерал)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Иванович Алексеев
Дата рождения

6 января 1896(1896-01-06)

Место рождения

деревня Ретюн, Санкт-Петербургская губерния

Дата смерти

13 августа 1966(1966-08-13) (70 лет)

Место смерти

Москва

Принадлежность

Российская империя Российская империяСССР СССР

Род войск

Пехота

Годы службы

19141953 годы

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

53-й стрелковый полк
164-й стрелковый полк
147-й стрелковый полк
Свердловское пехотное училище
6-й стрелковый корпус

Сражения/войны

Первая мировая война
Гражданская война в России
советско-польская война
Великая Отечественная война

Награды и премии

Иван Иванович Алексеев (6 января 1896 года, деревня Ретюн, Санкт-Петербургская губерния — 13 августа 1966 года, Москва) — советский военный деятель, генерал-майор (4 июня 1940 года).

Участник Первой мировой, Гражданской, советско-польской и Великой Отечественной войн[1].





Начальная биография

Иван Иванович Алексеев родился 6 января 1896 года в деревне Ретюн Санкт-Петербургской губернии в семье служащего.

Закончил четырёхклассное училище

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В 1914 году Алексеев был призван в ряды Русской императорской армии.

В 1915 году закончил Владимирское военное училище в Петрограде, после чего в чине подпоручика принимал участие в боевых действиях на фронтах Первой мировой войны.

В январе 1919 года добровольно вступил в ряды РККА и назначен на должность командира роты 1-го армейского запасного полка, затем в армейской школе младшего комсостава при этом же полку, а в августе 1919 года — на должность командира роты и батальона 47-го стрелкового полка (6-я стрелковая дивизия). Принимал участие в боях против войск под командованием генерала Н. Н. Юденича при обороне Петрограда, а с мая по июнь 1920 года — в советско-польской войне в районах Полоцка и Лепеля. В августе того же года участвовал в Варшавской операции, в ходе которой был ранен, после чего находился на излечении в госпитале.

Межвоенное время

С окончанием войны Алексеев продолжил служить в этом же полку на должностях командира батальона и помощника командира полка. В октябре 1921 года был назначен на должность командира 53-го стрелкового полка (18-я стрелковая дивизия, Белгород), в августе 1922 года — на должность помощника командира 17-го стрелкового полка (6-я стрелковая дивизия, Орловский военный округ). В октябре 1926 года был направлен на Стрелково-тактические курсы «Выстрел», по окончании которых в 1927 году командовал 164-м стрелковым полком (55-я стрелковая дивизия) и 147-м стрелковым полком (49-я стрелковая дивизия).

В январе 1934 года был назначен на должность помощника командира 52-й стрелковой дивизии, дислоцированной в Ярославле (Московский военный округ), в 1935 году — на должность начальника Свердловского пехотного училища, а в июле 1940 года — на должность командира 6-го стрелкового корпуса (6-я армия, Киевский военный округ.

16 августа 1938 года Ивану Ивановичу Алексееву было присвоено звание комбрига, а 4 июня 1940 года — звание генерал-майора[1].

В 1941 году закончил курсы усовершенствования начальствовавшего состава при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова.

Великая Отечественная война

В начале Великой Отечественной войны корпус под командованием Алексеева принимал участие в приграничных сражениях в районе Львова.

С 18 сентября по 1 октября 1941 года Алексеев находился в окружении в районе города Лубны, при выходе из которого попал в плен[1] и содержался в комендатуре по охране тыла, а затем в лагере военнопленных в Полтаве. Во время отправления советских военнопленных из Полтавы в Кременчуг бежал и в конце октября 1941 года в районе Харькова перешел линию фронта и по состоянию здоровья отправлен на лечение из штаба Юго-Западного фронта в госпиталь Куйбышева. 15 декабря 1941 года после выписки из госпиталя Алексеев был арестован и доставлен в Москву, где находился под следствием. 29 января 1944 года Алексеев был уволен из рядов РККА.

Послевоенная карьера

Вместе с рядом генералов Иван Иванович Алексеев был освобождён 8 февраля 1946 года, а 16 января 1946 года был восстановлен в рядах РККА и воинском звании, после чего находился в распоряжении ГУК НКО. Вскоре был направлен на учёбу на высших академических курсах при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, по окончании которых в июне 1947 года был назначен на должность начальника военной кафедры Уральского Государственного Университета.

11 сентября 1953 года генерал-майор Иван Иванович Алексеев был уволен в отставку по болезни. Умер 13 августа 1966 года в Москве[1].

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Алексеев, Иван Иванович (генерал)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Свердлов, Ф. Д.. Советские генералы в плену. — С. 171—174.

Литература

  • Свердлов, Ф. Д. Советские генералы в плену. — М.: Изд-во фонда «Холокост», 1999 год. — С. 246.
  • Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 31—32. — ISBN 5-901679-08-3.
  • Черушев Н. С., Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные): 1937—1941. Биографический словарь. — М.: Кучково поле; Мегаполис, 2012. — С. 443. — 496 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-9950-0217-8.

Отрывок, характеризующий Алексеев, Иван Иванович (генерал)

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.