Мерзляков, Алексей Фёдорович

Алексей Фёдорович Мерзляков
Псевдонимы:	А. А. А...
Место рождения:	Далматово, Казанская губерния, Российская империя
Место смерти:	Москва, Российская империя
Род деятельности:	поэт, переводчик, литературный критик
Годы творчества:	1796—1830
Жанр:	романс, ода, песня, перевод
Награды:

Алексе́й Фёдорович Мерзляко́в (17 [28] марта 1778, Далматово, Казанская губерния — 26 июля [7 августа] 1830, Москва) — русский поэт, литературный критик, переводчик, профессор Московского университета.

Биография

Родился в весьма небогатой купеческой семье. Отец его, Фёдор Алексеевич, научил сына только читать и писать. Особенную охоту к учению и отличные способности в мальчике первым заметил его дядя Алексей Алексеевич Мерзляков, служивший правителем канцелярии при тогдашнем генерал-губернаторе Пермской и Тобольской губерний А. А. Волкове. Он уговорил, хотя и не без труда, отпустить мальчика в Пермь.

При открытии в Перми народных училищ директор их И. И. Панаев принял в своё заведывание пермское народное училище. Посетив однажды вечером А. А. Мерзлякова, он случайно завёл разговор с 14-летним худо одетым его племянником, принёсшим чайник (А. А. Мерзляков был небогатый человек, и племянник исполнял у него роль слуги). Ответы мальчика понравились Панаеву, и он, сделав дяде выговор за пренебрежение воспитанием племянника, на другой же день записал Алексея в училище и стал следить за его успехами.

Спустя год Мерзляков принёс ему своё стихотворение «Ода на заключение мира со шведами», которая Панаевым была представлена Волкову, а им отправлена главному начальнику народных училищ П. В. Завадовскому; тот поднёс её императрице Екатерине II. Государыня приказала напечатать эту оду в издаваемом тогда при Академии журнале и повелела, чтобы Мерзляков по окончании курса наук в училище был отправлен для продолжения образования в Петербург или Москву.

В 1793 году Мерзляков прибыл в Москву и был препоручен куратору Московского университета М. М. Хераскову; после окончания университетской гимназии стал студентом университета. В 1798 году из студентов переименован был в бакалавры, в 1799 году первенствовал в печатном списке казённокоштных студентов и получил золотую медаль.

В это время он сблизился с В. А. Жуковским и принимал участие в литературном собрании, которое было основано Жуковским при университетском благородном пансионе. По выходе Жуковского из пансиона учреждено было новое «Дружеское литературное общество», правила которого были подписаны основателями 12 января 1801 года. Эти дружеские общества соединяли тогда юношество университета и пансиона.

В 1804 году Мерзляков занял (и занимал до самой своей смерти) кафедру российского красноречия и поэзии; с 1817 по 1818 год был деканом словесного отделения, с 1821 по 1828 год был действительным и самым деятельным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете от основания его и временным его председателем. Не проходило ни одного собрания, в котором он не читал бы своих стихов или прозы; кроме того, он был также действительным членом Общества истории и древностей российских, Казанского и Ярославского обществ любителей российской словесности. Виленский университет избрал его в свои почётные члены. В 1818, 1820—1826 годах профессор Мерзляков служил цензором в Московском цензурном комитете.

В 1812 году Мерзляков открыл публичный курс словесности. Беседы его, прерванные нашествием Наполеона, возобновились в 1816 году. Особенной их целью было принести пользу тем молодым людям, которые по любви к словесности хотели бы познакомиться с нею, но которым служебные обязанности или другие занятия не дозволяли посещать университет. В первый курс (10 бесед) Мерзляков рассмотрел общие правила красноречия и поэзии и особенные правила разных родов сочинений; во второй (24 беседы) представил разборы известнейших русских стихотворцев, преимущественно ломоносовского периода. Чтения имели большой успех. Их посещали не одни только молодые любители словесности, но и знатнейшие особы столицы, видные литераторы, дамы.

В 1815 году Мерзляков женился на Любови Васильевне Смирновой. В супружестве прожил 15 лет, будучи примерным супругом и отцом четверых детей.

В бытность профессором Московского университета читал курсы лекций по эстетике в духе классицизма, при этом пользовался большой популярностью среди студентов. Преподавал также в Благородном пансионе при Московском университете, где в 1828—1830 годах учился М. Ю. Лермонтов, которому Мерзляков давал также и частные уроки на дому. По мнению П. А. Висковатова, Мерзляков оказал очень сильное влияние на мировоззрение М. Ю. Лермонтова.

В 1822 году Мерзляков написал стихотворные посвящения для памятника Лазаревым в Москве.

Мерзляков тяжело и изнурительно болел. В 26 июня 1830 года на празднестве 75-летнего юбилея Московского университета он, уже больной и слабый, читал свои стихи «Юбилей», а ровно через месяц, 26 июля, скончался на своей даче в Сокольниках; 29 июля тело его предано было земле на Ваганьковском кладбище, где признательные ученики соорудили на могиле его памятник.

Литературная деятельность

Мерзляков написал много стихотворений, для своего времени замечательных; перевёл с итальянского стихами поэму «Освобождённый Иерусалим» Тассо, переводил также произведения древних поэтов, греческих и римских: Пиндара, Феокрита, Софокла, Еврипида, Вергилия, Горация и проч. В 1815 издавал журнал «Амфион», в котором участвовали Жуковский, Батюшков, кн. Вяземский, Денис Давыдов, кн.И. М. Долгоруков и др. Романсы Мерзлякова и в особенности песни его (в основном созданные в 1805—1810 гг.), в которых он подражал народным песням, пользовались большим распространением в публике.

Песни

• Среди долины ровныя…
• Я не думала ни о чём в свете тужить…
• Не липочка кудрявая…
• Вылетала бедна пташка на долину…
• Ах, что ж ты, голубчик…
• Чернобровый, черноглазый…
• Чувства в разлуке (Что не девица во тереме своем…)
• Сельская элегия (Что мне делать в тяжкой участи своей?)
• Ах, девица-красавица…
• Ожидание (Тошно девице ждать мила друга…)
• Соловушко (Для чего летишь, соловушко, к садам?)
• Под березой, где прозрачный ключ шумит…
• Мой безмолвный друг, опять к тебе иду…
• Малютка, шлем нося, просил (музыка А. Д. Жилина)

Литература

• Мерзляков, Алексей Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Русские песни Мерзлякова и Цыганова. С очерком жизни обоих поэтов. — Издание третье в серии «Дешёвая библиотека» А. С. Суворина. — СПб., 1886.
• Коурова О. И., Далматовец А. Ф. Мерзляков — профессор Московского университета / О. И. Коурова // Шадринская провинция: материалы третьей межрегион. науч.-практич. конф., 8-9 февр. 2000 г. — Шадринск: ШГПИ, 2000. — С. 81—82. — ISBN 5-87818-224-4.
• Песнь Моисеева по прохождении Чермного моря.<1805>. Ветхий Завет в русской поэзии XVII—XX вв. Издание в серии «Золотая библиотечка русской религиозной поэзии». — М.: «Ключ»; Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1996. — 384 с.

Ссылки

• [www.stihi-smerti.ru/merzlakov.html А. Ф. Мерзляков — избранные стихи и переводы]
• [letopis.msu.ru/peoples/640 Мерзляков Алексей Фёдорович] // Летопись Московского университета

Отрывок, характеризующий Мерзляков, Алексей Фёдорович

– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.