Алексей Михайлович (великий князь)

Великий князь Алексей Михайлович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	28 декабря 1875(1875-12-28) Тифлис, Российская империя
Смерть:	2 марта 1895(1895-03-02) (19 лет) Сан-Ремо, Италия
Награды:

Великий князь Алексе́й Миха́йлович (16 (28) декабря 1875, Тифлис — 18 февраля (2 марта) 1895, Сан-Ремо, Италия) — член Российского императорского Дома Романовых, шестой сын Великого князя Михаила Николаевича и Великой княгини Ольги Фёдоровны, внук императора Николая I.

Биография

Великий князь Алексей Михайлович родился 16 (28) декабря 1875 года в Тифлисе.

При рождении был назначен шефом 161-го пехотного Александропольского полка. Во время крещения на Алексея Михайловича были возложены знаки высшего ордена Российский Империи — ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, орденов Святого благоверного Великого князя Александра Невского, Белого Орла, Святой великомученицы Анны I степени, Святого Станислава I степени.

Алексей был умным и симпатичным молодым человеком. Его очень любил император Александр III, и в детстве Алексей часто играл с его сыновьями. В 1881 году семья Михаила Николаевича переехала в Санкт-Петербург, где Алексей получил домашнее образование, числясь в Морском училище. Воспитателем Великого князя состоял полковник В. А. Шильдер (позднее возглавлявший Императорский Александровский лицей). В октябре 1894 года был выпущен из Морского корпуса в звании мичмана.

Приблизительно в 1890 году Алексей Михайлович начал собирать коллекцию почтовых марок. Несмотря на юные годы, Великий князь стал одним из серьёзных собирателей марок. Он был знаком со многими выдающимися филателистами, с директором Берлинского почтового музея, сотрудниками филателистических журналов. Алексей Михайлович был Почетным членом Санкт-Петербургского отделения Дрезденского международного марочного общества и членом Лондонского марочного общества.

Будучи крещён в православной вере, Алексей Михайлович по своим внутренним религиозным воззрениям принадлежал скорее к протестантизму, что было необычно среди Романовых.

В отличие от старших братьев, Алексей Михайлович не обладал хорошим здоровьем. Закончив образование в Морском корпусе, он должен был отправиться в море. Однажды Алексей попал в шторм и у него началась двусторонняя пневмония, переросшая в скоротечную чахотку. В 1894 году Алексей Михайлович отправился на лечение в Сан-Ремо, но врачи оказались бессильны. 18 февраля (2 марта) 1895 года он умер от туберкулёза, не дожив до 20 лет. Похоронен в Петропавловском соборе. Великого князя Алексея Михайловича похоронили в форме гардемарина, хотя ему и не было суждено надеть её при жизни. Его брат Великий князь Александр Михайлович отозвался о его судьбе:

«Хоть я был к нему привязан больше, чем к кому-либо из всей семьи, я не жалею, что он умер. Умный мальчик с открытым сердцем и абсолютной искренностью, он жутко страдал в атмосфере дворца».

Источники

• Софьин Д. М. Неизвестный Великий князь: Алексей Михайлович Романов (1875—1895) // Россия и мир в конце XIX — начале XX века. Пермь, 2008. С. 39-42.

Ссылки

• [www.rusk.ru/st.php?idar=10389 Кончина и погребение Великого князя Алексея Михайловича]

Отрывок, характеризующий Алексей Михайлович (великий князь)

Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.