Алексей III Ангел

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Алексей III»)
Перейти к: навигация, поиск
Не следует путать с Алексеем III Великим Комнином — императором Трапезунда.
Алексей III Ангел
греч. Αλέξιος Γ' Άγγελος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Алексея III Ангела в форме монеты из «Promptuarii Iconum Insigniorum» — сборника биографий, изданного в 1553 году</td></tr>

Византийский император
8 апреля 1195 года — 1 августа 1203 года
Предшественник: Исаак II Ангел
Преемник: Исаак II Ангел и Алексей IV Ангел
 
Вероисповедание: Православие
Рождение: 1153(1153)
Смерть: 1211(1211)
Род: Ангелы
Отец: Андроник Дука Ангел
Мать: Ефросинья Ангелина
Супруга: Ефросинья Дукиня Каматира
Дети: 1) Ирина
2) Анна Ангел
3) Евдокия Ангелина Комнина

Алексей III Ангел (греч. Αλέξιος Γ' Άγγελος; около 1153 — 1211) — византийский император, правивший в 1195—1203 годах.

Когда его младший брат Исаак стал басилевсом, Алексей смог возвратиться на родину и достичь ранга севастократора. В благодарность за оказанную помощь он ослепил правителя и сам занял ромейский престол. Но новый государь ничем не отличался от своего предшественника, и находившаяся в упадке страна была отдана во власть аристократов. Спустя несколько лет сыну свергнутого императора Алексею IV удалось с помощью участников Четвёртого крестового похода возвратить отнятый престол. Но после этого Ангелы правили Константинополем лишь полгода, затем город попал в руки европейцев, а страна распалась на ряд государств.

Всю свою дальнейшую жизнь Алексей III провёл в скитаниях по бывшим землям Византии, но нигде не мог найти приюта. Лишь в 1210 году он нашёл убежище при дворе давнего противника империи — Конийского султаната. Там он решил занять престол Никейской империи, где правил его собственный зять Феодор I Ласкарис. Заключив союз с мусульманами, Ангел проиграл генеральное сражение и окончил свои дни в монастыре.





Происхождение

Основателем рода Ангелов был адмирал Сицилии Константин Ангел, женившийся на младшей дочери Алексея I Комнина Феодоре. Отцом Алексея был малоазийский полководец Андроник Дука Ангел, а матерью — Евфросинья Кастамонитисса. Став императором, их сын добавил к своей фамилии имя Комнин, указывая этим на своё знатное происхождение[1]. Таким образом, полное имя правителя Византийской империи было Алексей III Ангел Комнин'[2].

Смута (1180—1182)

24 сентября 1180 года умер император Мануил Комнин, назначивший своим наследником своего несовершеннолетнего сына Алексея. В борьбе за регентство над ним столкнулись латинская и патриотическая партии.

Первую представляли вдова императора Мария Антиохийская и её любовник протосеваст Алексей Комнин, опиравшиеся на латинскую общину Константинополя. Участники второй группировки опасались за жизнь юного императора, не желая усиления латинян. В состав партии входили представители императорской семьи и знати, а также духовенство[3].

Весной 1182 года из Пафлагонии выступил двоюродный брат Мануила — Андроник Комнин. На его сторону встало провинциальное население, не желавшее усиления иностранного влияния в Византии[4].

Против смутьяна были направлены императорские войска под командованием Андроника Ангела[3], который растратил выделенные на содержание армии деньги. В битве при Хараксе она была разбита, и полководец вместе с шестью сыновьями перешёл на сторону Комнина, приветствовавшего их цитатой из Евангелия: «Се, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою»[5].

Протосеваст Алексей Комнин решил защищать столицу с помощью флота под командованием великого дуки Андроника Контостефана (англ.)русск., но столичное население стало переходить на сторону Андроника. 2 мая 1181 года варяжская гвардия схватила протосеваста и спустя несколько дней отдала его Андронику, ослепившему соперника[6].

Борьба с Андроником Комнином. Изгнание

Вступив в столицу, Андроник присягнул на верность малолетнему императору Алексею II в качестве регента, после чего занял Влахернский дворец. Комнин стал прибирать власть к своим рукам, начав отправлять аристократов в ссылку и ослепляя их[7]. В конце 1182 года Андроник организовал казнь Марии Антиохийской, уговорив Алексея подписать ей смертный приговор[3].

В сентябре 1183 года Андроник был провозглашён соправителем в Михайловском дворце Константинополя, толпа с радостью приветствовала это назначение. Спустя несколько дней на заседании Совета было решено избавиться от Алексея, Трипсих и Дадибрин убили юного императора, задушив тетивой от лука[3]. После этого Андроник женился на его вдове — одиннадцатилетней французской принцессе Анне.

В 1183 году Алексей вместе с братьями и отцом участвовал в неудачном заговоре против Андроника Комнина и после этого бежал в Палестину[8], но в 1185 году младшему брату Алексея Исааку удалось свергнуть Андроника.

Только в 1190 году Алексей вернулся ко двору нового императора. Согласно Жоффруа де Виллардуэну и Роберу де Клари, Исаак выкупил старшего брата из мусульманского плена[9][10].

На службе империи

Получив в награду титул севастократора, Ангел участвовал в борьбе с Лже-Алексеем. Тот выдавал себя за убитого Андроником сына Мануила Комнина, погибшего в 1182 году.

...на возвратном пути в Армалу Лже-Алексей остановился однажды в замке Писсе, пил здесь весьма много, и когда уснул от опьянения, то один священник собственным его мечом отрубил ему голову. Севастократор Алексей, вглядевшись пристально в представленную ему голову самозванца и похлыстав конским бичом её золотистые волосы, сказал: «Не без всякого же основания этому человеку сдавались города!»[11]

Самозванец был родом из Константинополя, но, появившись в долине Меандра, быстро переправился ко двору султана Кылыч-Арслана II. Найдя там убежище, ромей вместе с дарами получил специальную грамоту — мусурий — и с её помощью смог собрать 8-тысячное сельджукское войско[11].

После этого самозванец начал активное наступление в Меандре, захватывая города и поджигая крестьянские гумна, за что получил прозвище Гумножёг. Алексей стал весьма популярным в народе, да и знать начинала признавать его права на столичный престол.

Алексей Ангел избегал боевых действий, желая сохранить контроль над оставшейся территорией. Но бунт закончился после случайной гибели самозванца[11].

Обретение власти

В марте 1195 года Исаак отправился в очередной поход против болгар. Он подготовился к военным действиям, получив отряд от венгерского короля, а также взял золото для обеспечения войска. В городе Рожосто басилевс посетил местного юродивого Васильюшку, который при встрече с правителем «начал палкою, которую носил в руках, скоблить царский портрет, нарисованный красками на стене его молельной хижины, стараясь выцарапать ему глаза, и несколько раз покушался выхватить у императора шляпу и бросить её на пол». Окружение Исаака посчитало это плохой приметой, хотя он не воспринял произошедшее событие всерьёз[12]

Прибыв в Кипселы, басилевс решил дождаться отставших отрядов. Находясь 8 апреля на охоте, Исаак узнал о провозглашении знатью новым императором его старшего брата Алексея. За бывшим правителем были отправлены преследователи, настигшие его во Фракии. Бывшего государя ослепили и затем отправили в столичную тюрьму[1].

Внешняя политика

Отношения с Генрихом VI

Итак, гробницы были ограблены, и у людей, некогда владычествовавших над римлянами и знаменитых своими деяниями, остались одни каменные хитоны — скудный и последний покров, лишённый всякого драгоценного украшения. Даже гроб Константина Великого не остался бы нетронутым и не ограбленным, если бы воры, предупредив указ царя, не похитили его золотых украшений[13]

В 1194 году наследник Фридриха Барбароссы Генрих VI смог присоединить к своим владениям Сицилийское королевство. После этого он потребовал у Исаака II Ангела передать ему земли от Диррахия до Фессалоник, которые ненадолго были заняты норманнами в 1185 году. Также он пожелал получить возмещение понесённых Фридрихом убытков, а также содействие византийского флота в грядущем крестовом походе. Для обеспечения последнего мероприятия немцы требовали ежегодной выплаты 50 кентинариев золота (позже эта сумма была снижена до 16 кентинариев)[14].

Алексей III придумал для этих выплат специальный «немецкий налог» — аллеманикон (ἀλεμανικόν). Сперва император хотел забрать церковную утварь, но отказался от этой затеи из-за возмущения духовенства. Лишь обобрав царские гробницы в церкви Святых Апостолов, ромеи нашли источник уплаты. Впрочем золото не покинуло Византию: 28 сентября 1197 года Генрих умер от лихорадки, а его наследник — Филипп Швабский — был занят внутренними распрями[15].

Сельджукский изгнанник

К весне 1189 года конийский султан Кылыч-Арслан II устал от власти и разделил своё государство поровну между 11 сыновьями. Однако отцовская воля не стала для них серьёзной преградой, и в стране начались междоусобицы. Лишь самый младший сын Кей-Хосров I дал отцу приют. Когда в 1192 году Арслан умер, старший брат Хосрова Рукн ад-дин отнял у него Конью, тем самым став правителем всего султаната. Младшему брату пришлось бежать в Византию[16].

В Константинополе Кей-Хосров женился на дочери византийского аристократа Мануила Маврозома, а также успел подружиться с Алексеем III, который в итоге его усыновил[17].

После гибели Рукн-ад-дина в 1204 году изгнанник с помощью наёмников своего свёкра возвратил отнятый престол, свергнув своего племянника Кылыч-Арслана III[18].

Царица Тамара

Правительница Грузинского царства Тамара была в родственных отношениях с династией Комнинов. После свержения Андроника и убийства его сыновей Иоанна и Мануила дети последнего (братья Алексей и Давид) нашли у неё политическое убежище. Это не могло не осложнить отношения между ней и династией Ангелов, которые оказывали поддержку её бывшему супругу Юрию, желавшему вернуть себе власть. Царица оказывала широкую материальную поддержку византийским монастырям и поэтому была в курсе всех государственных событий. В 1203 году она отправила монахам Афонского и других монастырей щедрые дары. Но ценности были отняты по личному приказу Алексея III[4].

Тамара получила отличный повод для начала военных действий. В апреле 1204 года при поддержке грузинских отрядов была захвачена фема Халдия, и 23 апреля 1204 года братья вступили в Трапезунд, где Алексей был коронован императором. Он и Давид приняли имя Великих Комнинов и в дальнейшем участвовали в борьбе за установление своей власти в Константинополе[19].

В самой феме не нашлось сторонников династии Ангелов. Местные аристократические династии — Дораниты, Камахины, Каваситы, Митцоматы и Тцанихиты — не имели доступа к высшим административным должностям, а большая часть налогов уходила в столицу империи. Купечество желало более активного участия в торговых сделках, а простой народ хотел иметь защиту от сельджуков[20].

Балканская политика

Болгария

К 1195 году на северной границе Византии уже 8 лет существовало независимое Болгарское царство. Осенью 1187 года состоялась коронация Ивана Асеня, которому подчинялась северо-восточная часть Болгарии[21].

К 1196 году в Болгарии началась смута: царь Иван Асень был убит боярином Иванкой. После этого престол перешёл в руки брата покойного Петра IV. Но против него поднялась часть бояр, поддержавшая Ивана и желавшая мира с Византией. Войска смутьяна захватили столицу страны — город Тырново, и после этого Пётр IV отправил послание Алексею III. В нём он просил прислать дополнительную армию, а в обмен вся Болгария признаёт над собой власть басилевса[22].

Император долго думал над этим предложением и в итоге отправил к границе протостратора Мануила Камицу. Но тот побоялся вступать на земли северного соседа, чем вызвал недовольство собственного войска. Узнав о нерешительности полководца, Ангел сам возглавил армию, но также повернул назад. К этому времени Пётр IV смог одолеть своих внутренних противников, но царь недолго радовался своим успехам: в 1196 году его убили. После этого события престол наследовал его младший брат — Калоян, успевший до этого побывать заложником в византийской столице[22]. Под власть Алексея III переметнулись мятежные болгарские вельможи Иванко и Добромир Хриз. Первый обязался защищать Филиппополь, второй получил в собственное владение Просек и Струмицу[23].

В 1200 году болгары и половцы разграбили окрестности города Чорлу. В 1201 году Калоян вступил во Фракию, где захватил Констанцию и Варну. Гарнизон второго города оказал серьёзное сопротивление, за что царь повелел закопать всех пленных в крепостном рву[24].

В 1201 году был заключён мирный договор с Византией. Согласно ему за болгарами закреплялись Констанция, Варна и Просек, а ромеям возвращались города Прилеп, Пелагония и Струмиц. Также государства заключали оборонительный союз, но статус Болгарии так и оставался неопределённым[25].

Новый болгарский правитель завёл активную переписку с папой Иннокентием III. В 1203 году царь издал хрисовул, в котором признавал верховенство римского папы. В ноябре 1204 года в Тырново римский легат венчал Калояна короной, а архиепископ Болгарии был повышен до примаса. В обмен болгары переходили в лоно католической церкви[1].

Сербия

Византийская империя в 1190 году признала независимость сербского жупана Стефана Немани. В 1196 году состоялась свадьба его сына и дочери Алексея III Евдокии, и вскоре зять получил титул севастократора. 25 марта 1196 года сербский государь ушёл в монахи, а престол передал Стефану[26]. Но в 1198 году брак распался, и дочь басилевса возвратилась в Константинополь.

Подавитель мятежей

Третье пришествие Лже-Алексея

Летом 1195 года к правителю Анкары Масуду прибыл человек, выдававший себя за погибшего императора Алексея II Комнина. Правитель дал ему деньги и войска, и тот вскоре начал набеги на пограничные ромейские города[27]. Император отправил на борьбу с самозванцем евнуха и паракимомена Ионополитта. Но он ничего не мог сделать, и Алексей III сам прибыл в приграничный район.

Переговоры с Масудом зашли в тупик, так как он требовал слишком большую плату за заключение союза. Ангел за 2 месяца закрепил контроль над приграничными крепостями и возвратился в Константинополь, оставив на месте Мануила Кантакузина. Тот не решался бороться с самозванцем, и лишь убийство царевича в Цуруле положило конец мятежу[28].

Столичные беспорядки

Алексей III назначил Иоанна Лагоса начальником столичной тюрьмы. Тот договорился с арестованными ворами и по ночам выпускал их в город, получая за это часть награбленного. Императору докладывали о незаконном бизнесе чиновника, но правитель постоянно откладывал решение этого вопроса. В итоге, Лагос занялся настоящим беспределом: арестовав ни в чём не повинного ремесленника, он приказал избить его палками[29].

Возмущённые горожане решили поймать Лагоса, но тот сбежал. Царь в это время находился в столичном пригороде Хрисополь, и приказал эпарху Константину Торнику навести порядок. Но как только отряд последнего попал на глаза недовольных, те осыпали его камнями, заставив того отступить. После этого народ разрушил городскую тюрьму и начал грабить её храм. Только прибытие войск под командованием зятя басилевса Алексея Палеолога позволило покончить с волнениями[30].

Иоанн Толстый

31 июля 1201 года аристократ Иоанн Комнин, по прозвищу Толстый, вместе со своими сторонниками ворвался в собор Святой Софии, где провозгласил себя новым правителем[27].

Голова мятежника, ещё истекая кровью, со страшно оскаленным ртом и моргающими глазами, была на петле поднята среди торговой площади на показ всем, а труп на носилках был выставлен под открытым небом у южных ворот влахернского дворца. Глядя вниз с высоты царского жилья, надстроенного над этими воротами, царь любовался на труп бедного Иоанна, раздувшийся толще быка, торжествовал от радости и хвастал счастливым окончанием всего дела. Впоследствии тело было взято отсюда и брошено на съедение собакам и птицам, — что показалось, однако, всем в некоторой степени уже зверством и бесчеловечием![31]

После этого он вступил в Большой дворец и занялся распределением должностей среди своих сторонников. Городской плебс начал грабить богатые апартаменты, славя нового государя. Однако с наступлением ночи бедняки разошлись по домам, надеясь с утра продолжить бесчинства. Войско Иоанна базировалось у ипподрома, но он сам никоим образом не думал о собственной безопасности: дворцовые ворота не были восстановлены, а во дворце не было стражи[31].

Алексей III решил ночью покончить со смутьяном. У Одигийского монастыря отряд императорской свиты соединился с секироносцами. У ипподрома произошло их столкновение со сторонниками Иоанна, завершившееся поражением последних. После этого Иоанн Комнин был убит.

Внутренняя политика

Захватив власть, Алексей сразу возвратился в столицу. Там он провозгласил себя императором и начал раздавать деньги своим сторонникам. Источником раздачи выступило золото, взятое Исааком на войну с болгарами. После окончания денег правитель начал раздавать поместья, а затем и титулы[32].

В экономике Ангел Комнин продолжил политику своего брата Исаака. В 1198 году он подписал хрисовул, подтверждавший оборонительный союз с Венецианской республикой. Документ подтвердил её торговые привилегии и добавил несколько новых преференций, но границы венецианского квартала в Константинополе остались без изменений[33].

Провал реформ

...какую бы бумагу ни поднёс кто царю, он тотчас подписывал, будь там бессмысленный набор слов и требуй проситель, чтобы море пахали, по земле плавали, а горы переставили на середину моря, или, как в басне говорится, чтобы Афон поставить на Олимп[32]

Алексей III объявил, что должности не продаются за деньги, но даются даром и по достоинству, однако при дворе процветали коррупция и взяточничество. Эта ситуация обеспокоила императрицу Евфросинью, и она поручила навести здесь порядок Константину Месопотамскому. Своими действиями тот возбудил ненависть её родни — зятя Андроника Контостефана и брата Василия Каматира. Они сказали Алексею о неверности его супруги, и он на полгода выгнал её из Влахернского дворца, а также казнил её мнимого любовника Ватаца. Позже Евфросинья смогла убедить Ангела Комнина в своей верности и вернулась ко двору, но перестала участвовать в государственных делах[34].

В это время Константин смог стать архиереем Фессалоник и при этом оставался на государственной службе. Это заставило его противников объединиться против фаворита, и в итоге им удалось убедить императора лишить его светской и церковной должностей. Преемники Константина не пожелали продолжать борьбу с коррупцией[35].

Царство коррупции

Митрополит Афин Михаил Хониат написал послание Алексею III, в котором рассказал о положении города. Он указывал на жадность сборщиков налогов и грабежи населения преторами. Но наиболее тягостной повинностью для населения Аттики был корабельный налог, введённый ещё Мануилом I. Его размер назначался произвольно и для Афин составлял 8000 франков[36].

Несмотря на уплату налога, никаких новых военных кораблей в феме так и не появилось. В это время в Эгейском море буйствовал генуэзский пират Гаффоре, а византийское правительство использовало против него его калабрийского коллегу Джиованни Стирионе, который также обирал приморские города Аттики[36].

Сам император являл своим поданным лучший пример. Прознав о том, что на Чёрном море потонул корабль, шедший из Грузии, басилевс отправил туда флотилию из 6 военных кораблей. Официальной целью экспедиции было поиск груза, но в действительности моряки должны были разграбить караван купеческих судов, плывший в Амис. Позже ромейские купцы напрасно упрашивали Ангела Комнина навести порядок, так как их собственность уже давно перешла в царскую казну. Только конийский султан Рукн-ад-дин получил возмещение материального ущерба — 50 мин серебра[29].

Религиозная политика

В отличие от своего брата Исаака, смещавшего неугодных ему константинопольских патриархов, Алексей был более деликатен. В его правление разгорелся богословский спор о евхаристии, суть которого состояла в следующем вопросе:

Святое тело Христово, которого мы приобщаемся, так ли нетленно, каким оно стало после страданий и воскресения, или тленно, каким оно было до страданий?[37]

По мнению патриарха Иоанна Каматира, тело Христа было нетленно, однако его противники — бывший патриарх Георгий Ксифилин и монах Сикидита — придерживались обратного утверждения о тленности, бездушности и безжизненности. Ангел Комнин поддержал идею о нетленности Мессии, тем самым поставив точку в данном диспуте[38].

Сепаратизм

В Византии продолжалось феодальное развитие, основу которого заложил Алексей I Комнин. К началу XII века на острове Крит существовали феодальные владения Хортатов, Мелиссинов, Лигинов и Властов; в Ахее и Мессении правили Враны и Кантакузины. В Лаконии большим влиянием обладали Хамареты и Лев Сгур[27].

Правление Ангелов было весьма неспокойным временем, и с момента их появления на императорском престоле в стране начинает развиваться сепаратистское движение[27].

После клятвенного, как я [Никита Хониат] сказал, подтверждения с обеих сторон мирных условий, он упросил прибыть к себе Алексея чрез старшего зятя своего, Алексея же, которого посылал к нему с божественным евангелием в поручительство святости своих обещаний, и таким образом заманив его к себе, приказал связать его и заключить в оковы, в превратном смысле приводя в своё оправдание известное место из псалмов Давидовых: с преподобным преподобен будеши и со строптивым развратишися[39]

Отпадение Иванко

Для защиты окрестностей Филипполя Иванко начал сооружение многочисленных укреплений, что сильно удивило советников императора. Но государь считал верность болгарина неоспоримой, так как тот вскоре должен был жениться на его внучке Феодоре. Однако будущий зять поднял восстание, и на его подавление были направлены войска под управлением Мануила Камица (зятя Алексея III). Бунтовщик смог пленить полководца, и Ангел решил сам отправиться в поход[39].

Императорские воины смогли захватить крепость Стенимах, а укрывшихся в ней сторонников Иванко продали в рабство. На предложения Ангела о сдаче бунтовщик требовал возвратить захваченные у него земли, а также прислать Феодору. Император пообещал сделать это, но как только Иванко прибыл в лагерь, приказал арестовать его[39].

Мятеж Хриза

Добромир Хриз, получив в Византии политическое убежище, вскоре начал нападать на ромейские города. Ангел Комнин направился на него с собственным войском, посетив по пути Кипсалу и Фессалоники. Хриз укрепился в крепости Просек, находившейся в скалистой местности и омываемой рекой Вардар. Полководцы рекомендовали императору захватить подвластные Добромиру сёла и города и лишь после этого приступить к осаде крепости. Но придворные убедили Алексея приступить к немедленному штурму[40].

Сперва успех был на стороне византийцев, но у них не было лестниц и осадного оборудования для разрушения стен. Из-за этого им пришлось отступить, перенеся главный штурм на следующий день. Гарнизон успешно отразил новое нападение и в ходе дальнейшей ночной вылазки уничтожил осадные машины и разграбил палатку протовестиария[40].

После этого басилевс согласился на заключение мирного договора, по которому отдавал Хризу Просек и Струмицу, а также женил его на своей родственнице. Но Хриз не довольствовался этими дарами. Выкупив из болгарского плена родственника императора Мануила Камицу, Добромир при его поддержке к 1201 году смог занять большую часть Македонии и Фессалии[41]. Однако в дальнейшем империи удалось возвратить отнятые владения, а Просек достался болгарам.

Свержение

Бегство племянника

Ослепив своего младшего брата, Алексей III Ангел пощадил его сына. Племянник проживал в Константинополе, но в марте 1202 года бежал оттуда с помощью воспитателя. Покинув родину, Ангел отправился в Германию, чей правитель Филипп Швабский был женат на его сестре Ангелине. Посетив немецкий и папский дворы, царевич смог найти поддержку только у участников Четвёртого крестового похода[42].

В то время как юноша находился там, все знатные бароны и дож Венеции также собрались в палатке маркиза; и они судили и рядили о том о сём и в конце концов спросили у юноши, что он сделает для них, если они поставят его императором и возложат на него в Константинополе корону; и он ответил им, что сделает всё, чего бы они ни пожелали[43]

Согласно договору, крестоносцы наняли у торговой республики транспорт на 4500 рыцарей, 9000 оруженосцев и 20 000 пехотинцев, но в итоге им удалось собрать только треть от названного количества. Имея существенный долг перед Венецией, воинам Христа по её указке пришлось разграбить католический город Задар, из-за чего они были отлучены от церкви[44].

В этот момент их и настиг Алексей, который попросил восстановить его вместе с отцом на византийском престоле. В обмен Ангел обещал выплатить 200 000 марок, помочь флотом и отрядом в 10 000 воинов в завоевании Египта и содержать 500 солдат в Святой Земле, а также подчинить византийскую церковь Святому Престолу. Это предложение понравилось как крестоносцам, так и венецианцам, и европейский флот отправился к Константинополю[42].

Взятие Константинополя

Если ещё при Мануиле Комнине византийский флот считался серьёзной силой, то уже при Исааке его строительство было отдано на откуп венецианцам. При его брате ситуация не изменилась: дука флота Михаил Стрифн уже давно продавал якоря, паруса, канаты, гвозди и вёсла из арсеналов своего ведомства. Для постройки нового флота не позволялось вырубать заповедный лес, на страже которого стояли императорские представители. К моменту прибытия крестоносцев в константинопольской гавани не нашлось ни одного военного судна[42].

В конце июня 1203 года европейцы прибыли к столице Византии. Алексей III встретил их у городских стен с 70-тысячным войском, которое было разбито в ходе дальнейшего сражения. Ромеи укрылись в Константинополе, а Ангел Комнин послал в лагерь крестоносцев своего представителя — итальянца Николло Росси. Басилевс предлагал им покинуть его владения и был готов предоставить провизию и денежное обеспечение. Но европейцы настаивали на передаче власти его племяннику Алексею[45].

Началась осада города, в ходе которой европейцы смогли захватить Галатскую башню и разломать цепь, закрывавшую проход в бухту Золотой Рог. В июле гарнизон совершил удачную вылазку, но басилевс не воспользовался её итогами[46].

Вызвав своими действиями волну народного недовольства, 18 июля Алексей III бежал из столицы в Адрианополь, забрав с собой 10 кентинариев золота и дочь Ирину[15].

Изгнанник

Добравшись до города, Ангел Комнин попытался собрать войско против крестоносцев. Но его преследовали коронованный 1 августа император Алексей IV Ангел и Бонифаций Монферратский. Последний оттеснил бывшего правителя в Мосинополь, где к нему присоединились жена, дочь Евдокия и её любовник — смещённый император Алексей V. Несмотря на бурные протесты дочери, Ангел ослепил её спутника в бане и отдал латинянам[15].

Алексей решил объединить усилия с архонтом Львом Сгуром, который с 1202 года успел захватить Аргос, Коринф и Фивы, и для этого отдал ему Евдокию. Но тот не смог победить крестоносцев и бежал в Коринф, где и умер в 1208 году[47].

После этого Алексей попытался бежать в Эпир, где правил его кузен Михаил I Комнин Дука, но был пойман Бонифацием в Фессалии. Пленник был отправлен в Монферрат, где пробыл в темнице вплоть до 1209 года.

Последняя интрига

В 1211 году Ангел Комнин смог найти приют у правителя Конийского султаната Кей-Хосрова I. Мусульманин помнил оказанный ему приём в Константинополе, и с большим уважениям относился к ромеям. Так, своему свёкру Мануилу Маврозому он даровал земли в районе Меандра[48]. Правитель соседней Никейской империи Феодор I Ласкарис был зятем Алексея III. Однако свёкр начал упрашивать султана помочь свергнуть своего царственного родственника. Хосров не мог отказать, так как с помощью этого похода мог присоединить к своей державе новые владения. Сначала он потребовал от никейского правителя отречения в пользу Ангела и, получив отказ, начал собирать войска[49].

Собрав 20 000 воинов, султан вместе с Алексеем отправился осаждать город Антиохия на реке Меандр. Вскоре сюда прибыл Феодор с двухтысячным кавалерийским отрядом, из которых 800 человек были латинянами. В битве в долине Меандра никейские наёмники были перебиты, а Ласкарис сбит с коня палицей Хосрова. Султан приказал схватить правителя, но его соперник подсёк ноги коню мусульманского государя. Тот упал с жеребца, и Федор отрубил ему голову, подняв её потом на копьё[17].

После этого воины султана бежали, а Алексей Ангел был пленён и отправлен в монастырь Иакинфа, где потом, возможно, был ослеплён. Там в 1211 году бывший византийский басилевс и умер[17].

Семья

В браке с Ефросиньей Дукиней Каматирой, у Алексея было три дочери:

Личность

Если для царей великое и трудное дело не подрезать в уровень с другими выдающихся из ряду колосьев и не мстить жестоко своим обидчикам, то и в этом отношении нельзя не отдать чести Алексею: он не выкалывал глаз для распространения тьмы, не обрезал ни рук, ни ног, как грозди с винограда, и не мясничал над людьми[50]

Ослепив Исаака, Алексей продемонстрировал отсутствие морали и собственную жажду власти. После обретения престола он также продолжал использовать хитрость и обман[15].

Однако при новом правителе практически не применялись казни и пытки, хотя у Ангела было немало политических противников. Басилевс был вежливым и добродушным человеком, готовым спокойно выслушать не только просьбы и предложения, но и критику[50].

Но это не искупало его недостатков, к которым можно отнести отсутствие призвания к военному и управленческому ремеслу. Подданные императора дали своему правителю насмешливое прозвище «Имеющий хлопковый прут» — Бамбакорабд (греч. Βαμβακοράβδης[15]).

Помимо этого, он был весьма слабовольным человеком, подверженным влиянию своих сторонников и родных. Больше всего этим пользовалась жена Алексея — Ефросинья. При приёме иностранных послов выставлялись два трона, на которых восседали супруги[28].

Напишите отзыв о статье "Алексей III Ангел"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 Васильев А. А. Глава 8. Внешняя политика времени Ангелов // [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa214.html#vaa214para07 История Византийской Империи]. — Т. 2.
  2. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — Т. 4. — C. 629.
  3. ↑ 1 2 3 4 Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.15.htm История Византийской Империи. Отдел VI. Комнины Глава XV:Последние Комнины. Начало реакции]. — 2005.
  4. ↑ 1 2 Сказкин С.Д. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/st026.shtml История Византии. Том 2. Глава 14. Внешнеполитическое положение Византии в конце XII в. Четвёртый крестовый поход и захват Константинополя]. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «historic.ru-2» определено несколько раз для различного содержимого
  5. ↑ Юревич О. Андроник I Комнин. — С. 114.
  6. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas118.html Царствование Алексея Порфирородного, сына царя Мануила. Глава 11]
  7. ↑ Норвич Дж. История Византии. — С. 413—414.
  8. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 7]
  9. ↑ Робер де Клари. [militera.lib.ru/h/declari/01.html Завоевание Константинополя. Глава XXVII]. — 1976.
  10. ↑ Жоффруа де Виллардуэн. [www.vostlit.info/Texts/rus7/Villarduen/frametext1.htm Главы 1—100] // Завоевание Константинополя. — М., 1993.
  11. ↑ 1 2 3 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas203.html Царствование Исаака Ангела. Книга 3. Глава 1]
  12. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas203.html Царствование Исаака Ангела. Книга 3. Глава 8]
  13. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas204.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 1. Глава 8]
  14. ↑ Сказкин Ф. И. Глава 14. Внешнеполитическое положение Византии в конце XII в. Четвёртый крестовый поход и захват Константинополя // [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/st026.shtml История Византии]. — Т. 2.
  15. ↑ 1 2 3 4 5 Дашков С. Б. Императоры Византии, [www.sedmitza.ru/text/434562.html Алексей III Ангел.]
  16. ↑ Райс Т. Т. Сельджуки. Кочевники — завоеватели Малой Азии. — С. 62—63.
  17. ↑ 1 2 3 Успенский Ф. И. Глава IV Никейское царство Ласкарей. Трапезунтское царство в XIII в. Сельджукские султаны и нашествие монголов // [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp5.4.htm История Византийской Империи]. — 2002.
  18. ↑ Райс Т. Т. Сельджуки. Кочевники — завоеватели Малой Азии. — С. 63—66.
  19. ↑ Карпов С. П. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2379/1/adsv-19-05.pdf От фемы Халдия — к империи великих Комнинов] // Античная древность и средние века. — 1982. — № 19. — С. 57—58.
  20. ↑ Карпов С. П. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2379/1/adsv-19-05.pdf От фемы Халдия — к империи великих Комнинов] // Античная древность и средние века. — 1982. — № 19. — С. 55.
  21. ↑ Литаврин Г. Г. Болгария и Византия в XI—XII в.в. — C. 462—463.
  22. ↑ 1 2 Величко А. М. История Византийских императоров. — Т. 4. — C. 633—604.
  23. ↑ Клименских А. В. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2853/1/adsv-35-11.pdf Болгаро-византийский договор конца 1201 г. в контексте международных отношений на Балканах] // Античная древность и средние века. — 2004. — № 35. — С. 133.
  24. ↑ Успенский Ф. И. Отдел VII. Расчленение империи. Глава III: Освободительное движение на Балканском полуострове. Сербы и болгаре // [molodezh.mrezha.ru/books/Uspenskiy_tom3_11-15_vek.txt История Византийской Империи]. — 2005.
  25. ↑ Клименских А. В. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2853/1/adsv-35-11.pdf Болгаро-византийский договор конца 1201 г. в контексте международных отношений на Балканах] // Античная древность и средние века. — 2004. — № 35. — С. 135.
  26. ↑ Оболенский Д. А. Византийское содружество наций. — C. 237.
  27. ↑ 1 2 3 4 Успенский Ф. И. Отдел VII. Расчленение империи. Глава V: Центробежные и центростремительные силы в Византии // [molodezh.mrezha.ru/books/Uspenskiy_tom3_11-15_vek.txt История Византийской Империи]. — 2005.
  28. ↑ 1 2 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas204.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 1. Глава 3]
  29. ↑ 1 2 Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. — C. 30.
  30. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 5]
  31. ↑ 1 2 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 6]
  32. ↑ 1 2 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas204.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 1. Глава 1]
  33. ↑ Васильев А. А. Глава 14. Внутреннее управление // [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa217.html#vaa217para14 История Византийской Империи]. — Т. 2.
  34. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas205.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 2. Глава 3]
  35. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas205.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 2. Глава 4]
  36. ↑ 1 2 Грегоровиус. Ф. История города Афин в средние века (От эпохи Юстиниана до турецкого завоевания). — С. 203—205.
  37. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 3]
  38. ↑ Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa216.html#vaa216para13 История Византийской Империи. Том 2. Глава 13. Внутреннее состояние империи в эпоху Комнинов и Ангелов].
  39. ↑ 1 2 3 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 4.]
  40. ↑ 1 2 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 1]
  41. ↑ Клименских А. В. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2853/1/adsv-35-11.pdf Болгаро-византийский договор конца 1201 г. в контексте международных отношений на Балканах] // Античная древность и средние века. — 2004. — № 35. — С. 134.
  42. ↑ 1 2 3 Дашков С. Б. Императоры Византии, [www.sedmitza.ru/text/434565.html Алексей IV Ангел.]
  43. ↑ Робер де Клари. [militera.lib.ru/h/declari/01.html Завоевание Константинополя. Глава XXXII]. — 1976.
  44. ↑ Норвич Дж. История Византии. — C. 424—426.
  45. ↑ Жоффруа де Виллардуэн Завоевание Константинополя., [www.vostlit.info/Texts/rus7/Villarduen/frametext2.htm Главы 101—200.]
  46. ↑ Успенский Ф. И. Отдел VII. Расчленение империи. Глава IV: Четвёртый крестовый поход // [molodezh.mrezha.ru/books/Uspenskiy_tom3_11-15_vek.txt История Византийской Империи]. — 2005.
  47. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas209.html О событиях по взятии Константинополя. Глава 8]
  48. ↑ Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas209.html О событиях по взятии Константинополя. Глава 13]
  49. ↑ Васильев А. А. [www.hrono.info/libris/lib_we/vaa221.html#vaa221para03 История Византийской Империи]. — Т. 2 Внешняя политика Ласкаридов и возрождение Византийской империи.
  50. ↑ 1 2 Никита Хониат. История, [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas206.html Царствование Алексея Комнина, брата Исаака Ангела. Книга 3. Глава 10]

Источники и литература

Источники

  • Жоффруа де Виллардуэн. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/V.phtml?id=2043 Завоевание Константинополя] / Перевод и комментарии М. А. Заборова. — М.: Наука, 1993.
  • Робер де Клари. [militera.lib.ru/h/declari/01.html Завоевание Константинополя] / Перевод, статья и комментарии М. А. Заборова. — М.: Наука, 1986. — 176 с.
  • Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas100.html История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина] // Византийские историки, переведенные с греческого при Санкт-Петербургской Духовной Академии / Перевод под редакцией В. И. Долоцкого. — СПб., 1860.

Литература

  • Васильев А. А. История Византийской империи. — М.: Алетейя, 2000. — Т. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa214.html#vaa214para07 2: Византия и крестоносцы. Эпоха Комнинов (1081-1185) и Ангелов (1185-1204)]. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Величко А. М. История византийских императоров в 5 томах. — М.: ФИВ, 2010. — Т. 4. — 800 с. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  • Грегоровиус Ф. История города Афин в средние века (От эпохи Юстиниана до турецкого завоевания). — М.: Альфа-книга, 2009. — 767 с. — ISBN 978-5-9922-0307-3.
  • Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434562.html Алексей III Ангел] // Императоры Византии. — М.: Красная площадь, 1997. — 558 с. — ISBN 5-87305-002-3.
  • Карпов С. П. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2379/1/adsv-19-05.pdf От фемы Халдия — к империи великих Комнинов] // Античная древность и средние века. — 1982. — № 19. — С. 54—61.
  • Клименских А. В. [elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/2853/1/adsv-35-11.pdf Болгаро-византийский договор конца 1201 г. в контексте международных отношений на Балканах] // Античная древность и средние века. — 2004. — № 35. — С. 133—137.
  • Литаврин Г. Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. — М.: Академии Наук СССР, 1960.
  • Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. — М.: Наука, 1974.
  • Норвич Дж. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — 542 с. — ISBN 9-78-517-050648.
  • Оболенский Дм. Византийское содружество наций. — М.: Янус-К, 1998. — ISBN 5-86-218273-Х.
  • Райс Т. Т. Сельджуки. Кочевники — завоеватели Малой Азии. — М.: Центрполиграф, 2004. — 238 с. — ISBN 5-9524-0949-0.
  • Сказкин С. Д. История Византии. В 3 т.. — М.: Наука, 1967. — Т. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/index.shtml 2]. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.0.htm Отдел VII. Расчленение империи] // История Византийской империи. В 5 т.. — М.: АСТ, Астрель, 2005. — Т. 4. — ISBN 5-271-03856-4.
  • Юревич О. Андроник I Комнин. — СПб.: Евразия, 2004. — 250 с. — ISBN 5-8071-0150-2.

Отрывок, характеризующий Алексей III Ангел

Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Алексей_III_Ангел&oldid=81624593»