Алексий (ван дер Менсбрюгге)

Архиепископ Алексий
Архиепископ Дюссельдорфский
24 февраля 1971 — 27 апреля 1979
Предшественник:	епархия учреждена
Преемник:	Мелхиседек (Лебедев) (в/у)
Архиепископ Северогерманский
1 декабря 1970 — 24 февраля 1971
Епископ Филадельфийский, викарий Нью-Йоркской епархии
30 июля 1968 — 10 апреля 1970
Предшественник:	Адам (Филипповский)
Преемник:	викариатство упразднено
Епископ Мёдонский, викарий Корсунской епархии
31 августа 1960 — 30 июля 1968
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	викариатство упразднено
Имя при рождении:	Альберт ван дер Менсбрюгге
Оригинал имени при рождении:	Albert van der Mensbrugghe
Рождение:	9 июля 1899(1899-07-09) Синт-Никлас, Восточная Фландрия, Бельгия
Смерть:	26 мая 1980(1980-05-26) (80 лет) Дюссельдорф, Германия

Архиепископ Алексий (в миру Альберт ван дер Менсбрюгге, нидерл. Albert van der Mensbrugghe; 9 июля 1899, Синт-Никлас, Восточная Фландрия, Бельгия — 26 мая 1980, Дюссельдорф, Германия) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Дюссельдорфский.

Биография

Родился 9 июля 1899 года в городе Синт-Никлас в Восточной Фландрии. Происходил из древней фламандской семьи, многие члены которой посвятили себя служению Римо-католической церкви.

Деятельность в Римско-католической церкви

Своё образование начал в общеобразовательном Колледже святой Варвары в Генте, руководимом иезуитами. В 1917—1919 года изучал философию католическом институте святого Николая. Окончил философский колледже святого Бенедикта в Аббатстве святого Андрея в Брюгге, куда поступил в ноябре 1919 года послушником и 30 октября был наречён именем Мавр (Маурус), в честь аббата Мавара, ученика Венедикта Нурсийского. 19 марта 1921 года брат Мавр стал рясофорным (первый обет).

С 1921 года обучался в Богословском колледже Мон-Сезар (аббатство Кейзерсберг) ордена святого Бенедикта в городе Лувене (Бельгия), который окончил в 1925 году со степенью лиценциата.

Затем окончил Папский Восточный институт в Риме со специализацией в области патристики и древней литургии. Прекрасно владел как родными фламандским и французским языками, так и немецким и английским.

21 марта 1924 года в аббатстве святого Андрея принял полные монашеские обеты.

В сентябре 1924 года католическим епископом Гентским Эмилем-Жаном Сегерсом был рукоположён во диакона, а 9 августа 1925 года архиепископом Мехелен-Брюссельским Дезире-Жозефом Мерсье во священника.

Однажды присутствовал за Божественной литургией по византийскому обряду, которое произвело на него сильное впечатление. Стал интересоваться и занялся изучением православной литургики и богословия. Стал одним из основателей бенедиктинского монастыря восточного обряда в Амэ, затем переведённого в Шевтонь (Бельгия).

В 1927 году был направлен в Австрию, чтобы изучить возможность основания «дочернего» монастыря Амэ. Но энергичное сопротивление тамошних римско-католических епископов не позволило осуществить это намерение.

Переход в православие

После многих размышлений пришел к выводу, что к Римо-католической церкви он принадлежит лишь формально, убеждения же его сложились православными.

В 1928 году встречался в Париже с митрополитом Евлогием (Георгиевским) и протоиереем Сергием Булгаковым. Вскоре католические церковные власти назначили о. Мавра капелланом в женский монастырь Килемор, чтобы там он «забыл своё православие». Однако его интерес к православной вере только усилился.

14 апреля 1929 года был принят митрополитом Евлогием (Георгиевским) в Православие в Парижском храме во имя преподобного Сергия Радонежского при Богословском институте с монашеским именем Алексий.

Православный священник

С 1929 года жил в Великобритании, где в течение десяти лет был домовым священником в одной влиятельной православной семье. В этот период находился в юрисдикции митрополита Евлогия. Усиленно занимался в библиотеках Оксфорда и Лондона, в Британском музее и музее Южного Кенсингтона, изучал православное богословие и литургику.

Когда началась Вторая мировая война, оказался оторванным от экзарха Западноевропейских русских церквей в связи с оккупацией Парижа и перешёл временно под архипастырское окормление митрополита Фиатирского Константинопольской Церкви.

В годы войны, получив британское подданство, служил православным капелланом, окормляя православных военнослужащих в Англии и Шотландии, а также православных жителей Северной Ирландии, под его пастырским попечением находилась также румынская община в Лондоне. В тот же период читал много докладов и исполнял обязанности священника в содружестве святого Албания и преподобного Сергия Радонежского.

В клире Московского Патриархата

После окончания войны в 1945 году восстановил связь с Митрополитом Евлогием, который вскоре вернулся в Русскую Православную Церковью.

В конце 1945 года был назначен в новообразованный приход в Амстердаме, но уже в марте 1946 года отозван в Париж.

По рекомендации Владимира Лосского в октябре 1946 года был приглашён протоиереем Евграфом Ковалевским, ректором Французского православного института святого Дионисия в Париже, на должность профессора кафедры патристики и истории литургии.

24 ноября 1946 года был возведён в сан архимандрита и назначен инспектором института святого Дионисия патриаршим экзархом в Западной Европе митрополитом Серафимом. Преподавал в институте до 1950 года. Также систематически читал лекции по вопросам богословия и литургики в Англии, Германии, Австрии, Швейцарии (в Женеве).

Во «Французской Кафолической Православной Церкви»

Особое внимание обращал на проблему, остававшуюся для него главной на протяжении всей жизни — восстановление Православия западного обряда. Это побудило его в 1953 году вместе с Евграфом Ковалевским и основанной им «Французской Кафолической Православной Церковью» покинуть юрисдикцию Московского Патриархата.

После кончины в 1958 году профессора Владимира Лосского заместил его на кафедре догматического богословия, передав кафедру патристики епископу Волоколамскому Василию (Кривошеину).

Возвращение под омофор Московского патриарха. Служение во Франции

В марте 1959 года возвратился в лоно Матери-Церкви и был направлен архиепископом Клишийским Николаем (Ерёминым) в клир Трёхсвятительского подворья в Париже с поручением пастырского окормления прихода преподобного Сергия и Германа Валаамских в Вильмуасоне. С того же времени преподавал патристику и литургику в семинарии в Вильмуассоне близ Парижа.

В июне 1960 года впервые посетил Советский Союз и побывал в духовных центрах Русской Православной Церкви.

31 августа 1960 года решением Священного Синода был избран епископом Медонским, викарием Корсунской епархии. Епископская хиротония была совершена 1 ноября того же года в Парижском храме Трёх святителей митрополитом Корсунским Николаем (Ерёминым), архиепископом Брюссельским Василием (Кривошеиным), епископами Сергиевским Антонием (Блумом) и Подольским Никодимом (Ротовым).

Несколько лет исполнял педагогические обязанности в Париже.

Служение в Северной Америке

30 июля 1968 года был назначен епископом Филадельфийским, викарием Нью-Йоркской епархии.

На этом посту участвовал в управлении епархией и восстановлении канонических отношений с Русской Православной Греко-Кафолической Церковью в Северной Америке.

Продолжал богословские и литургические исследования, чтение лекций, в том числе в римо-католических университетах Нью-Йорка и Вашингтона.

5 апреля 1970 года возведён в сан архиепископа.

10 апреля того же года, в связи с учреждением автокефальной Православной Церкви в Америке, был переведён временно управляющим патриаршими приходами в Мексике.

Служение в Германии

11 августа 1970 года решением Священного Синода Русской Православной Церкви освобождён от управления приходами в Мексике и тогда же, после изучения состояние церковных дел в Северной Германии (в пределах ФРГ), Синод поручил ему поручил представить доклад с предложениями об определении ему соответствующего титула и постоянной резиденции в Северной Германии.

По предложению архиепископа Алексия 1 декабря того же года ему был присвоен титул архиепископа Северогерманского, 24 февраля 1971 года изменённый на Дюссельдорфский.

В мае-июне 1971 года представлял свою епархию на Поместном Соборе Русской Православной Церкви.

25 мая 1975 года, при участии патриаршего экзарха Средней Европы архиепископа Берлинского Филарета (Вахромеева), открыл в Дюссельдорфе епархиальный центр, разместившийся в бывшем монастыре, переданном Кёльнской епархией Римо-Католической церкви. В 1978—1980 годах по его инициативе в епархиальном центре проходили межконфессиональные встречи, на которых обсуждались богословские, литургические, патрологические, экуменические и другие вопросы.

Вступив в управление епархией уже в преклонном возрасте, показал пример самоотверженного служения. Принимая деятельное участие в межправославном и межконфессиональном сотрудничестве в ФРГ, продолжал богословские и литургические исследования. За время его управления епархией её численность выросла с одного до четырёх приходов.

4 апреля 1979 года подал прошение об увольнении на покой из-за тяжёлой хронической болезни.

На покое

27 апреля того же года прошение было удовлетворено, а в патриарх Московский и всея Руси Пимен направил ему личное письмо:

Мы благодарим Господа, даровавшего святой Русской Православной Церкви такого преданного и одарённого Его служителя, каким являетесь Вы, Ваше Высокопреосвященство. На протяжении многих и многих лет Вы, дорогой Владыко, осуществляли напряжённую богословскую деятельность и стали признанным авторитетом в таких важных сферах христианской науки, как патрология и древняя литургика. Немало трудов Вы положили для подготовки молодых поколений православных богословов и священнослужителей… Вы показали себя достойным преемником святых апостолов, рачительным пастырем словесных овец… Господь воздаст Вам, дорогой Владыко, по делам Вашим Своею великою и богатою милостью.

Отвечая патриарху, архиепископ Алексий писал: «Ваши сердечные слова доставили мне большую радость. Я надеюсь, что смогу закончить мои литургические и богословские труды, которыми я все ещё занимаюсь.»

В духовной бодрости он встретил свой 80-летний юбилей.

Скончался 26 мая 1980 года в Дюссельдорфе на 81 году жизни. 30 мая того года в храме во имя святого Корнилия в Нёйссе, ФРГ, архиепископ Берлинский Мелхиседек (Лебедев) в сослужении клириков епархии и представителей местной митрополии Константинопольского Патриархата совершил отпевание. Погребён на семейном участке кладбища в Синт-Никласе, Бельгия.

«Теория свечи»

Участвовал в экуменическом движении. Получил известность среди православных богословов образным сравнением церкви с пламенем свечи, сияющей тёмной ночью. Источником света, тепла, спасения и благодати является только сама свеча. Но есть и те, кто находится рядом, и их тоже озаряет свет свечи, согревает её пламя. Тех, кто ушёл дальше, достигают только искры. Наконец, есть те, кто погружен в абсолютную тьму.

Таким образом, облегчаются возможности для диалога с теми, «кто находится рядом» (в первую очередь, с католиками), но, одновременно, признаётся, что полноту истину можно обрести только в православной церкви. Этим «теория свечи» принципиально отличается от «теории ветвей», которая предусматривает равноправие основных христианских конфессий («теория ветвей» отвергается ортодоксальными богословами, принадлежащими как к православию, так и к католицизму).

Библиография

• La liturgie orthodoxe de rit occidental (Esai de restauration). SETOR, 1947 (один из авторов перевода).
• Развитие часовых молитв («часов») в церкви // «Дух и истина», 1954 (на немецком языке).
• Время молитвы в египетском монашестве. Берлин, 1957 (на английском языке).
• Православие перед экуменической тенденцией // Вестник Западно-Европейского экзархата Московского Патриархата, 1961, № 37 (на французском языке).
• Церковь как Царство Христово с точки зрения православия. // Там же, 1961 (на французском языке).
• Missel orthodox ou Livre de la Synaxe liturgique de rit occidental. Paris: Contacts, 1962. (один из авторов перевода).
• Вклад синагоги в христианскую литургию. // Вестник Западно-Европейского экзархата Московского Патриархата, 1963, № 41 (на французском языке).
• Вера, устав и миссия Церкви. Истинная проблема её экуменического единства / Православие сегодня, 1966, № 14 (на немецком языке).
• Таинства: Мосты или стены между православием и Римом? // Диакониа, 1968, № 3 (на английском языке).
• Первосвятительство Христа и святительство святых в Нём // Православие сегодня, 1968, № 22 (на немецком языке).
• Удовлетворительна ли восточная православная литургическая традиция для современного человека? // Диакониа, 1969, № 4 (на английском языке).
• Теология евхаристической жертвы в свете Св. Писания и древних Отцов // Православие сегодня, 1970, № 32-33 (на немецком языке).

Напишите отзыв о статье "Алексий (ван дер Менсбрюгге)"

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1864 Алексий (ван дер Менсбрюгге)] на сайте «Русское православие»
• [www.pravenc.ru/text/64648.html АЛЕКСИЙ] // Православная энциклопедия. Том I. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. — С. 661-663. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-006-4
• [zarubezhje.narod.ru/suppl/sp_045.htm Биография]
• [www.hram1891.ru/glagol/2005/6_135/6_4.html О церкви как пламени свечи]
• [www.pokrov.mrezha.net/de/index.php?news=00005&ttl=GESCHICHTE Erzbischof Alexij (van der Mensbrugghe) Der erste Erzbischof von Düsseldorf]
• [www.egliserusse.eu/blogdiscussion/Mgr-Alexis-van-der-Mensbrugghe-eveque-orthodoxe-en-France-Amerique-et-Allemagne-theologien-specialiste-reconnu-des_a2366.html Mgr Alexis van der Mensbrugghe: évêque orthodoxe en France, Amérique et Allemagne; théologien, spécialiste reconnu des liturgies anciennes!]
• иподиакон Николай Тон [zarubezhje.narod.ru/texts/archiepiskop_alexej_duesseldorfskij.doc Высокопреосвященный АЛЕКСИЙ, первый архиепископ Дюссельдорфский.]

Отрывок, характеризующий Алексий (ван дер Менсбрюгге)

В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.