Кодекс Алеппо
 |
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
|
| Кодекс Алеппо | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| כֶּתֶר אֲרָם צוֹבָא | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Автор: |
Шломо Бен Буяа </td></tr> | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Жанр: | </td></tr> | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Язык оригинала: | </td></tr> | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Серия: |
Библия / Ветхий Завет / Пятикнижие </td></tr> </table> Кодекс Алеппо (ивр. כֶּתֶר אֲרָם צוֹבָא Кетер Арам Цова) — книга Танаха, написанная в 920 году н. э.[1] в Тверии писцом Шломо Бен Буяа. Кодекс давно считается самым авторитетным документом Еврейских Писаний, которые передавались от поколения к поколению[2]. Сохранившиеся в литературе примеры респонса (ответов) показывает, что различные еврейские учёные на протяжении всего средневековья использовали Кодекс Алеппо, а современные исследования показали, что данный труд является одним из самых точных принципов масоры (ивр. מָסוֹרָה — предание) из любой из сохранившихся рукописей и содержит очень малое количество ошибок (среди примерно 2 700 000 орфографических деталей). По этим причинам, многие учёные считают Кодекс Алеппо самым авторитетным представителем масорской традиции как по огласовкам, так и по знакам кантилляции, несмотря на то, что большинство текста в настоящее время отсутствует. Пропавшие страницы являются предметом ожесточённых споров. Некоторые из евреев Алеппо говорят, что отсутствующие страницы были сожжены. Тем не менее, научный анализ не показал никаких признаков огня на сохранившейся части кодекса (тёмные следы, которые видны на страницах — из-за грибов, а не повреждений огня). СодержаниеИстория
Краткое содержаниеКодекс Алеппо был написан в 920 году н. э. в Тверии писцом Шломо Бен Буяа. Примерно через сто лет после его написания кодекс был приобретён караимской общиной Иерусалима[3]. Уже во время первого крестового похода синагога была разграблена, а кодекс - украден и вывезен в Египет, где евреи были вынуждены заплатить высокую цену за его выкуп[1]. Манускрипт был перевезён и сохранён в раввинисткой синагоге в Каире, где использовался Маймонидом , который описывал его как текст, которому доверяли все еврейские учёные. Ходят слухи, что в 1375 году один из потомков Маймонида перенёс кодекс в Алеппо, благодаря чему и появилось его нынешнее название[1]. Кодекс оставался в Сирии в течение полутысячелетия. В 1947 году, после решения ООН о создании еврейского государства в Палестине, поднялись мятежи и погромы. Во время антисемитских погромов в Алеппо синагога, где находился Кодекс, была сожжена, а большая часть начала и конца рукописи уничтожена. Сам Кодекс исчез, но затем вновь появился лишь в 1958 году, когда он был тайно вывезен в Израиль сирийским евреем Мудадом Фахамом и передан президенту государства Ицхаку Бен-Цви. По прибытии было установлено, что часть кодекса утрачена. Кодекс передали в институт Бен-Цви в Еврейском университете в Иерусалиме. ВыкупКараимская еврейская община Иерусалима получила книгу от Израиля бен Симха из Басры где-то между 1040 и 1050 годами[4]. Кодекс был у караимских религиозных лидеров братьев Хизкиягу и Йошиягу, которые впоследствии переехали в Фустат в 1050 году. Кодекс, однако, остался в Иерусалиме до второй половины того столетия. После падения Иерусалима (в 1099 году) во время первого крестового похода, крестоносцы захватили кодекс и другие святые реликвии с целью получения выкупа. Жители города Ашкелона заняли деньги в Египте, чтобы выкупить кодекс[5]. Деньги, взятые из Александрии были использованы для «выкупа двухсот тридцати кодексов Библии, сотен других томов, и восьми Свитков Торы». Эти документы были перевезены в Египет караваном, который был финансирован известным официальным александрийцем Абу-Фадль Сахлом. Еврейско-арабские надписи на первой странице Кодекса говорят, что книга была «перевезена в синагогу Иерусалима в Фустате»[6]. В Алеппо
Тем не менее, сообщество ограничивает доступ посторонних к рукописи, особенно учёных в современную эпоху. Пол Кале при работе с текстом Библии Хебраике в 1920 г. попытался получить фотографические копии кодекса, но ему не удалось. Это заставило его использовать Ленинградский Кодекс для третьего издания, которое появилось в 1937 году. Единственный современный учёный, которому позволили сравнить Кодекс со стандартной печатной Библией на иврите и делать заметки о различиях, был Умберто Кассуто. Таинственность такого рода сделала невозможным подтверждение подлинности Кодекса, и сам учёный сомневался, что это был кодекс Маймонида, хотя он согласился с тем, что текст верно датирован X веком. В ходе беспорядков против евреев и еврейской собственности в Алеппо в декабре 1947 года, древняя синагога общины была сожжена, и Кодекс был поврежден. Не более 294 из 487 оригинальных страниц уцелели[7]. Некоторые учёные обвиняют членов еврейской общины в том, что во время погрома они оторвали недостающие листы и держат их скрытыми в частных коллекциях. Два из недостающих листов были обнародованы — один в 1982 году, а другой в 2007 году. В связи с этим остаётся вероятность того, что есть ещё листы, которые, возможно, пережили погромы 1947 года. Община Дамаска обладала «Дамаским Кетером», также написанным в Израиле в десятом веке, который сейчас хранится в Еврейской национальной и университетской библиотеке под номером мс. Евр 5702. Он доступен в Интернете [jnul.huji.ac.il/dl/mss/heb5702/index_eng.html здесь]. (Данное писание не следует путать с другим Дамаским Кетером, средневекового испанского происхождения). В Израиле
В январе 1958 года Кодекс Алеппо был перевезён из Сирии в Иерусалим. Под влиянием тогдашнего президента Израиля Ицхака Бен-Цви он и поныне остаётся в Храме Книги в Музее Израиля. Это, наконец, дало учёным возможность изучать его и рассматривать претензии о том, действительно ли это рукопись Маймонида. Работа Моше Гошен-Готштейн (en) основанная на немногих уцелевших страницах из Торы, похоже, опровергла претензии к подлинности данных манускриптов. Автор предложил, что это не только самая старая известная Масоретическая Библия в одном томе, а впервые полный Танах, подготовленный одним или двумя людьми в едином стиле. В 2007 году в Иерусалиме на мероприятии в память 60-летия погромов в Алеппо учёные института Яд Бен-Цви обратились с просьбой вернуть недостающие фрагменты кодекса:
Авторитетность текстаКодекс был написан писцом Шломо Бен Буяа в Израиле около 920 года н. э. Текст был проверен и снабжён Масоретическими толкованиями Аароном бен Ашером. Бен-Ашер был последний и самый видный член Бен-Ашерской династии грамматиков из Тверии, которые формировали наиболее точную версию Масоры, а следовательно, еврейской Библии. Ленинградский кодекс, который датируется приблизительно тем же временем, что и Кодекс Алеппо (на девять десятков лет позже), предположительно был скрипторием Бена-Ашера. Между тем, последняя страница издания с его выходными данными подсказывает, что он был написан по рукописям Бена Ашера, а сам Бен Ашер его, возможно, никогда не видел. СодержаниеВ то время, когда Кодекс Алеппо был полным (до 1947 года), он следовал Тиберийской текстовой традиции в порядке его книг, схожим с Ленинградским Кодексом, что также соответствует более поздним традициям библейских рукописей сефардов. Тора и Невиим расположены в том же порядке, как и в большинстве печатных Библий на иврите, однако порядком книги для Кетувим заметно отличается. В Кодексе Алеппо порядок Кетувим следующий: Хроники, Псалтирь, Книга Иова, Притчи, Руфь, Песнь Песней, Екклесиаст, Плач Иеремии, Есфирь, Даниил, Ездра-Неемия. В настоящее время в тексте отсутствует почти весь раздел Торы (от Бытия до большей части Второзакония). Текст начинается с последнего слова из Второзакония 28:17. После этого, книги Невиим появляются в их традиционном порядке (Иисуса Навина, Судей, Самуила, Царей, Исайи, Иеремии, Иезекииля и двенадцать малых пророков). Между тем, все разделы Амос после Амос 5:19, Авдий, Иона, и в начале Михей отсутствуют. Современные публикацииРяд полных или частичных изданий Танаха на основе Кодекса Алеппо были опубликованы за последние три десятилетия в Израиле. Некоторые из них под эгидой израильских университетов. Эти выпуски включают реконструкцию недостающих частей Кодекса на основе методологии Мордехая Бройера, а также с учётом всех имеющихся исторических свидетельств о содержании кодекса. Публикации включают:
См. такжеНапишите отзыв о статье "Кодекс Алеппо"Примечания
Литература
Ссылки
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
- ↑ [www.jewish.ru/news/world/2012/05/news994307458.php В США издана скандальная история «Кодекса Алеппо»]
Отрывок, характеризующий Кодекс Алеппо
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
