Мандзони, Алессандро

Алессандро Мандзони
Alessandro Manzoni
Имя при рождении:	Alessandro Francesco Tommaso Manzoni
Дата рождения:	7 марта 1785(1785-03-07)
Место рождения:	Милан, Италия
Дата смерти:	22 мая 1873(1873-05-22) (88 лет)
Место смерти:	Милан, Италия
Гражданство:	Италия
Род деятельности:	поэт, драматург, прозаик
Направление:	романтизм

Алессандро Франческо Томмазо Мандзони (итал. Alessandro Francesco Tommaso Manzoni (7 марта 1785, Милан — 22 мая 1873, Милан) — итальянский писатель-романтик, автор романа «Обручённые».

Биография

Отцу Мандзони, Пьетро, было уже 50 лет, когда сын появился на свет. Он представлял одну из старейших семей, которая обосновалась вблизи от Лекко в итальянском регионе Ломбардия, где воспоминание о её беспощадности передано в пословице, в которой её сравнивают с ручьями, падающими в горах. Его мать, Джулия, имела литературный талант, её отцом был знаменитый экономист, правовед и публицист Чезаре Беккариа.

Алессандро учился неважно, но в 15 лет в нем проснулась страсть к поэзии, и он начал писать сонеты. После смерти отца, в 1805, он переехал к матери в Париж и провел там 2 года в кругу литераторов и идеологов философского течения 18 столетия. Среди них он обрёл настоящих друзей, в частности, Клода Фориэля. В то время Мандзони был поглощен идеями Вольтера. И уже после его бракосочетания, находясь, во многом, под влиянием его жены, стал страстным приверженцем католицизма, которому он оставался предан на протяжении всей его дальнейшей жизни.

Творчество

В период с 1806 по 1807, во время своего пребывания в Парижe, он впервые выступает перед общественностью в роли поэта с 2-мя небольшими отрывками. Первый, с заголовком Урания, написан в классическом стиле, противником которого он сам позднее и являлся. Второй был элегией в свободных стихах, посвящённой памяти графа Карло Имбонати, от которого он унаследовал значительную собственность, в том числе загородный дом в Брусуглио, который стал с тех пор его основным местожительством.

B 1819 Мандзони издаёт свою первую трагедию Conte di Carmagnola, которая ломала все классические положения в литературе и, вместе с тем, разжигала оживленное разногласие. В одной статье она подверглась сильной критике, после чего Гёте выступил в защиту произведения. Смерть Наполеона в 1821 сподвигла к написанию стихотворения Cinque maggio («Пятое мая»), ставшего одним из популярнейших стихотворений на итальянском языке (на русский язык его перевёл Фёдор Тютчев — «Высокого предчувствия порывы и томления…»). Политические события этого года и арест многих его друзей отразились на творчестве писателя. Во время его последующего отхода в Brusugli, чтобы отвлечься от происходящего, Мандзони уделяет много времени историческим исследованиям.

В сентябре 1822 Алессандро закончил работу над романом Обрученные и в 1827 книга вышла в свет, что принесло автору огромную известность. В 1822 он опубликовал вторую трагедию Adelchi, которая повествует об окончании лангобардского господства в Италии благодаря Карлу Великому и содержит много завуалированных намеков на австрийское преобладание. Литературная карьера автора была практически закончена этими произведениями. Тем не менее Мандзони продолжал свою работу над романом, переписывая и исправляя некоторые отрывки. Впоследствии он написал также еще небольшую статью об итальянском языке.

После 1827 Мандзони выступал лишь с теоретическими статьями о языке и литературе.

Кончина Мандзони

После смерти жены Мандзони в 1833 году умирают несколько детей и его мать. В 1837 он снова сочетался браком, на этот раз с Терезой Борри, вдовой графа Штампы, которую он также впоследствии пережил. Из 9 детей Мандзони только 2 остались после его смерти.

В 1860 Король Виктор Эммануил II назначил его сенатором.

Смерть его старшего сына Луиджи 28 апреля 1873 была окончательным ударом, он почти сразу же заболел и умер от менингита.

Страна провожала Мандзони в последний путь с почти королевской роскошью. Его останки сопровождала к кладбищу Милана огромная похоронная процессия, которая включала принцев и наивысших чиновников. Однако впечатляющий монумент представляет собой «Реквием» Верди, который он написал к первой годовщине смерти писателя и впервые исполнен в церкви Святого Марка в Милане.

Литература

• Манцони, Александр // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Мандзони, Алессандро

– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.